Глубина (сборник) - Сергей Лукьяненко

– поехали! Куда – не знаю. Приедем. Все ради лета. Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не надо, иначе умрешь от тепла… Лето…

– Чингиз… – тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял свое лето.

– Дайте мне мой кусочек лета… А он и так со мной. Навсегда. Мое лето. Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда! Я ведь помню, как оно уходит. Как желтое солнце плавится в алый закат. Как ветер начинает пахнуть снегом. Я улыбался ветру. Я просил его: «Подожди!» Чуть-чуть! Оставь мне немножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз. Пока было тепло – он не спорил со мной. Но стало холодно, и ветер прошептал: «Лето кончилось». Я поверил не сразу. Но лето кончилось. Пошел дождь. Холодный, унылый, серый. Я протянул руку и поймал каплю воды. Мне не понравилось отражение. «Это не я!» – сказал я воде. Но капля застыла крупинкой льда. И я понял, что это – мое отражение. И самое страшное – оно не тает на моей ладони. Значит, ладонь не теплее льда.

Чингиз засмеялся.

– И вот тогда я понял – лето кончилось.

– Что с тобой, Чингиз? – только и спросил я.

– Да все в порядке…

Он кинул в пепельницу истлевшую сигарету. Спросил:

– Неужели ты еще не почувствовал, Леонид? Этого великого искуса? Этого дыхания вечного лета? Да чего стоит придуманное Дибенко оружие! Не он – так другой бы сумел… рано или поздно. Давай судить его не этим. Глубиной. И вечным летом. Жизнь, иллюзия жизни… я, или мой двойник… Да какая разница? Если он войдет в лето? Леонид… джинна не удержать в глиняном кувшине. Глубина станет иной. Будем мы что-то делать или нет – все равно. Может быть, поможем прийти новому миру? Раскроем ключи, поставим на машины «Искусственную натуру». И уйдем в лето…

– Нет, – сказал я.

– Почему?

– Есть еще Маньяк, Маг, Крейзи. От их слов зависит, вспомню ли я свой ключ. Есть Вика. От ее слов зависит, уйду ли я в лето. Есть Дибенко. И поверь, он думает над всем этим не первый день. Есть Темный Дайвер. И я хотел бы узнать, чего он добивается.

– Столько условий… – Чингиз кивнул. – Столько условий и одно лето на всех.

За нашей спиной раздался всхлип. Я обернулся.

Падла стоял у стены и утирал слезы грязным носовым платком.

– Чингиз… – Он трубно высморкался. – Чингиз, спой еще разок про лето? А? Я не все запомнил. Как там… «малиной во рту», «я буду долго гнать велосипед»…

– Сволочь ты бессердечная, – огрызнулся Чингиз. – Бессердечная и неромантичная.

– Я? Я за папиросой спустился. А ты ее уже скурил. Но я тебе все прощу, Чингиз. Ты только еще про лето… Слушай, а про весну так же можешь?

– Не могу. Весна – это промежуток между зимой и летом, она не самодостаточна.

– А говоришь, что я не романтичен, – вздохнул Падла. – Ладно… замяли. Ты только не забудь, поэт, тебе сейчас на разборки ехать.

– Сколько раз я тебе говорил, что на разборки не езжу! Это деловые переговоры!

– Да какая разница, как назвать? – Падла подмигнул мне. – Сигарет оставь и езжай. Ствол только не забудь почистить…

Чингиз посмотрел на меня:

– Веришь, что я однажды выставлю этого типа из дома?

– Нет. – Я покачал головой.

– Вот и он не верит. Ладно… шутки шутками… Откуда пойдешь в глубину, Леонид? Пат не в счет, значит, свободная машина есть. А канал у меня хороший.

– Лучше я от себя. Привычнее.

– Хорошо. Приходи в восемь.

Чингиз вышел из кухни. Прикорнувший под столом ретривер поднялся, потоптался на месте, глядя то вслед хозяину, то на нас.

Количество перевесило качество. Байт испустил почти человеческий вздох и улегся обратно.

– Находит на него порой, – весело сказал Падла. – Романтик фигов… Тут, главное, выслушать и вовремя съязвить. А то ведь не выживет в своем бизнесе. Расскажет деловому партнеру о несовершенстве мироздания, о красоте, скрытой в серых камнях, об уходящем лете, о том, как горько кричит птица, заблудившись в ночном беззвездном небе… И поставит кто-нибудь галочку в уме – «Чингиз слабеет». И все. Оцеола промахнулся. Или Акела промахнулся? Кто там был вожаком стаи, а кто вождем семинолов?

– Акела.

– Что – Акела?

– Акела промахнулся.

– Не врешь? – подозрительно спросил Падла. – Давно Киплинга не перечитывал…

– Теперь – не промахнется? – поинтересовался я.

– Теперь… теперь, скорее, загрызет кого-нибудь. Чингиз на работе, и Чингиз в кругу друзей – разные люди. С первым я, слава всевышнему, почти не знаком.

11

deep Ввод.

Цветная метель…

Почти для всех дип-программа ассоциируется со снегом. С теплым, цветным, но все-таки со снегом. Но теперь Дибенко готов подарить миру вечное лето.

Почему же оно кажется мне снежной пустыней?

Я не прав. Нет… не то. Я не вправе. Не вправе решать за других. Если даже для Чингиза «Искусственная натура» – обольстительный искус… то что говорить про других? Про паренька из провинции, который остается на ночь на работе, запертым на ключ, лишь бы влезть через чахлую линию в глубину, без всякого комбинезона и шлема… лишь бы оказаться под небом Диптауна, вдоволь наиграться на эльфийских пространствах, забежать в дешевый бордель и посетить недоступный в жизни ресторан… Что говорить о прикованном к креслу инвалиде, для которого глубина – единственный шанс ступить собственными ногами пусть по нарисованной, но такой настоящей траве. Что говорить о всех несчастных, тоскующих, измученных, уставших, разочарованных?

Глубина…

Танец, танец теплых снежинок. Затягивающий в темноту водоворот. Калейдоскоп, фейерверк…

Свет.

Стою в своем гостиничном номере. Все нормально. На кровати – Протей и мотоциклист. Усталые старые куклы…

Ты придешь ко мне, Темный Дайвер. Придешь, и мы поговорим.

Проверяю карманы. Вот подаренный Дибенко пистолет.

Значит, к разговору я готов.

А вот и пейджер с мигающим огоньком. Ну… наконец-то Дик проявился…

Видно, сильно сдали нервы от прорвавшегося вслед за нами Императора…

Самого Дика в глубине нет, он оставил сообщение на пэйджере.

Включаю прием, и появляется изображение.

Вот те раз… Мы редко знаем друг друга в лицо.

– Привет, Леонид.

А он и впрямь старик. Черт возьми. Ему за пятьдесят. Точнее не определю. У меня было слишком мало знакомых чернокожих.

Ну никогда я не предполагал, что Крейзи Тоссер – негр!

– У меня совсем мало времени, – говорит Крейзи. Пытается улыбнуться. В лице – боль. Он лежит, и вокруг суетятся какие-то тени.

– Я выпросил… одну минуту. Ничего. В наше время от первого инфаркта не умирают. Верно?