Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 14 - Вальтер Скотт

Отвечая на вопросы, она по-своему подтвердила все, сказанное Кристианом, только отказалась объяснить, для чего нарушила весь замысел маскарада, посадив на свое место карлика. Графиня не стала требовать от нее дальнейших объяснений.

— Все это снимает с герцога Бакингема столь нелепое обвинение, — сказал Карл. — Показания карлика слишком фантастичны, показания обоих Певерилов ни в чем его не обвиняют, а немая полностью оправдывает его. Мне кажется, господа, мы должны объявить Бакингема свободным от всякого подозрения, и смешно было бы начинать более серьезное следствие, чем мы произвели нынче.

Арлингтон поклонился в знак согласия, но Ормонд не преминул заметить:

— Государь, я потерял бы уважение герцога Бакингема, чьи блистательные таланты нам всем хорошо известны, если бы сказал, что удовлетворен этими объяснениями. Но я уступаю духу времени и чувствую, как было бы опасно на основании обвинений, которые нам удалось собрать, бросить тень на доброе имя столь ревностного протестанта, как его светлость… Конечно, будь он католиком — и при таких подозрительных обстоятельствах Тауэр был бы для него слишком почетной тюрьмой.

Бакингем поклонился герцогу Ормонду, бросив на него взгляд, в котором радость торжества не могла смягчить ненависть. «Tu me la pagherai» [120], — пробормотал он в ярости, но мужественный старый ирландец, уже много раз бесстрашно навлекавший на себя его гнев, не обратил на него ни малейшего внимания.

Король, дав знак, чтобы все присутствующие перешли в общую залу, остановил Бакингема, который хотел было уйти вместе с другими, и, когда они остались одни, спросил тихо, по так многозначительно, что герцог залился краской:

— С каких это пор, Джордж, твой приятель полковник Блад стал музыкантом? Молчишь? — сказал он. — Не оправдывайся, ибо кто хоть раз видел этого негодяя, тот запомнит его навсегда. На колени, Джордж, на колени; признайся, что ты употребил мою снисходительность во зло. Не ищи оправданий — ничто тебе не поможет. Я сам видел его в числе твоих немцев, как ты их называешь, и ты отлично знаешь, что мне остается думать при подобных обстоятельствах.

— Считайте, что я виноват, очень виноват, мой король и повелитель! — вскричал охваченный раскаянием герцог, бросаясь к ногам Карла. — Считайте, что я был введен в заблуждение, что я потерял голову… Считайте, что вам угодно, но не думайте, что я способен причинить вам вред или попустительствовать злоумышлению против вашей особы.

— В этом я тебя и не подозреваю, — ответил король. — Я еще вижу в тебе Вильерса — товарища, разделившего мои невзгоды и изгнание, и не только верю тебе, но думаю, что ты признаёшь больше, чем собирался сделать.

— Клянусь всем святым, — сказал герцог, все еще стоя на коленях, — что если бы моя жизнь и состояние не зависели от этого негодяя Кристиана…

— Если ты опять выводишь на сцену Кристиана, — ответил, улыбаясь, король, — то мне пора удалиться. Встань, Вильерс, я тебя прощаю, но налагаю на тебя епитимью? женись и отправляйся в свое имение; собаку, которая укусит хозяина, приходится прогнать.

Герцог встал и в замешательстве последовал за королем в залу, куда король вошел, опираясь на руку своего раскаявшегося пэра, и где говорил с ним так ласково, что даже самые проницательные наблюдатели усомнились в достоверности слухов о том, что герцог в немилости.

Между тем графиня Дерби успела переговорить с герцогом Ормондом, с обоими Певерилами и с прочими своими друзьями и хотя и с трудом, но убедилась, как они единодушно утверждали, что ее появление при дворе было достаточным для поддержания чести ее рода и что теперь благоразумнее всего возвратиться на свой остров, не раздражая более своих сильных противников. Она попрощалась с королем, как полагалось по этикету, и попросила у него позволения увезти с собою несчастную девушку, которая, так неожиданно ускользнув из-под ее опеки, очутилась в мире, где ее злосчастный недостаток но двор глет ее разным опасностям.

— Извините меня, графиня, — ответил Карл, — но я долго изучал женщин и не ошибусь, если скажу, что эта девушка так же способна заботиться о себе, как любой из нас.

— Не может быть, — возразила графиня.

— Не только может быть, но и есть на самом деле, — шепотом ответил король. — Я сейчас докажу вам это, по столь деликатному испытанию можете ее подвергнуть только вы. Вот она стоит, глухая и неподвижная, как мраморная колонна, к которой она прислонилась. Вы станьте возле нее и положите руку ей на сердце или на плечо, чтобы чувствовать, как бежит кровь, когда учащается пульс. А вы, герцог Ормонд, уведите Джулиана Певерила. и я докажу сам, что она различает звуки.

Удивленная графиня, хотя и опасалась, не намерен ли король смутить ее какой-либо нескромной шуткой, по могла преодолеть любопытства; она подошла к Фенелле, начала разговаривать с ней знаками и нашла предлог положить руку на ее запястье.

В эту самую минуту король, проходя мимо них, воскликнул:

— Какое ужасное злодейство! Негодяй Кристиан заколол молодого Певерила!

Немой обличитель, пульс несчастной Зары, забившийся, словно от близкого пушечного выстрела, сопровождался таким испуганным криком, который привел добродушного короля в трепет.

— Это всего лишь шутка, милая девушка, — сказал он с искренним раскаянием. — Джулиан невредим. Я только воспользовался волшебным жезлом слепого божества Купидона, чтобы заставить глухонемую его жрицу выдать себя.

— Меня обманули! — воскликнула Зара, опуская глаза. — Меня обманули! Всю жизнь обманывала я других — и наконец сама попалась в ловушку. Но где же мой наставник в вероломстве? Где Кристиан, который заставил меня несколько лет шпионить за этой доверчивой дамой, которую я едва не предала в его обагренные кровью руки?

— Это, — сказал король, — требует более тщательного расследования. Господа, прошу всех, кого лично не касается это дело, на время нас оставить. Сию минуту привести ко мне Кристиана. Несчастный! — вскричал король, когда Кристиана привели. — Открой мне все твои хитрости, все бесчестные средства, которыми ты пользовался в своих злодейских замыслах.

Значит, она предала меня? — сказал Кристиан. — Обрекла на заточение и казнь во имя своей глупой, безнадежной любви? Но знай, Зара, — продолжал он, сурово глядя на нее, — в ту минуту, когда ты предала меня, дочь убила своего отца, Несчастная девушка смотрела на него в изумлении.

— Ты говорил, — наконец, заикаясь, вымолвила она, — что я дочь твоего убитого брата?

— Для того, чтобы примирить тебя с ролью, которую ты должна была играть в мстительном замысле моем, и для того, чтобы скрыть позор твоего происхождения. Но ты моя дочь. От Востока, где родилась твоя мать, передалась тебе пылкая страсть; ею я пытался воспользоваться в своих целях, и во имя нее ты погубила своего отца. Меня, конечно, отправят в Тауэр?