«Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

— Мне нужно было бы сказать несколько слов Наташе. Вы позволите?

— Конечно, конечно! — воскликнула Маргарита, а Наташа опять порозовела вся — и плечи, и грудь, и шея, и руки.

Азазелло встал, поманил Наташу в кухню, вышел с нею не более чем на полминуты и вернулся с нею же.

Глаза Наташины сверкали, как лампы. Азазелло сказал ей что-то, что привело ее в состояние возбуждения и явной радости, но она ничего не сказала.

— Ешьте, пожалуйста,— пригласила Маргарита.

Азазелло охотно принялся есть и повел беседу, но мастер заметил, что в глазах у него есть еще что-то. «Есть еще тайна, из-за нее он и приехал»,— думал он, с интересом вглядываясь в правый глаз.

— Так, стало быть, вы здесь и намерены жить? — спросил Азазелло, указывая пустой вилкой на стенку и на потолок.

— Здесь, здесь,— отвечала Маргарита.

— Уютный подвальчик, что и говорить,— похвалил Азазелло, выпивая, и продолжил: — Да. Но вот какой вопрос, чего в нем делать… В подвальчике-то?

— Вот я про то и говорю,— сквозь зубы сказал мастер и улыбнулся.

— Зачем вы меня тревожите, Азазелло? — спросила искренно и тепло Маргарита.— Как-нибудь.

— Что вы! Что вы! — вскричал Азазелло.— Чего тут тревожиться… Я и говорю — как-нибудь! Да! — еще громче вскричал Азазелло.— Ведь я-то и забыл. Мессир мне приказал,— тут Азазелло отнесся именно к мастеру,— передать вам бутылку вина в подарок. И при этом сказать, что это вино древнее, то самое, которое пил Пилат. Это — фалернское вино.

Оставалось только одно — поблагодарить, и мастер, у которого в голове все ходило ходуном, приложил руку к сердцу, Маргарита вскричала:

— Ах, это мило и любезно!

А Наташа вспыхнула, и глаза у нее стали такие же, как у Азазелло,— содержащие в себе тайну.

Азазелло вынул из парчи не кувшин, как ожидал мастер, а темную, в пыли и плесени, бутылку, запечатанную сургучом, открыл ее, и вино разлили по бокалам.

— Его здоровье! — вскричала Маргарита, поднимая свой стакан с тяжелым, красным, густым вином, и все четверо приложились к стаканам и залпом выпили его.

Тотчас вечерний свет стал гаснуть в глазах у мастера, дыхание его перехватило, он почувствовал, что настает конец. Он видел, как смертельно побледневшая Наташа со стоном упала у стола на пол, как Маргарита, беспомощно простерев к любовнику руки, уронила голову на стол и потом тело ее сползло на пол.

— Отравитель! — успел крикнуть мастер Азазелло и пытался схватить на бюро подаренный ему револьвер. Но руки его ударились о доску бюро, все окружающее окрасилось в черный цвет, а потом пропало. Он навзничь упал и рассек себе кожу на виске об угол доски.

Трое отравленных затихли, а Азазелло начал действовать.

Отшвырнув ногой осколки разбившегося Наташиного стакана в угол, из шкафа достал новый, наполнил его тем же вином, сел на корточки, разжал зубы Наташи, влил в рот глоток его.

Тогда Наташа открыла глаза, сперва бессмысленно обвела ими комнату, но свет в них быстро вернулся. Азазелло поднял ее на ноги, и она ожила.

— Не медли, пора! Мы долго возились здесь,— приказал ей Азазелло, и Наташа, поставив одну ногу на стул, перенесла легко другую на подоконник и через секунду была в садике. Там, роя землю копытом, стоял черный, как ночь, конь, в седле, с золотыми стременами. У повода его был черный мрачный всадник, в плаще со шпагой, в шпорах. Он держал под узды нетерпеливого злого коня, поглядывал на окошки подвала. Лишь только Наташа выскочила из окна, всадник легко вскочил в седло, вздернул Наташу вверх, посадил ее на луку, сдавил бока коня, проскочил между двумя липами вверх, ломая молодые ветви, и исчез, став невидимым.

В это время начало темнеть. С западного края неба поднималась туча, в переулке понесло по булыжной мостовой сор, окурки, пыль.

Азазелло, отправив Наташу, занялся самим собой. Он рванул ворот своей рубашки, и тотчас с нею слетел его наряд. Он оказался в черном трико, в востроносых кожаных туфлях, с коротким кинжалом у пояса. Огненные волосы его скрылись под беретом.

Преобразившись, он бросился к поверженным любовникам. Маргарита лежала, уткнувшись лицом в коврик. Азазелло своими железными руками повернул ее, как куклу, лицом к себе и вгляделся в нее. На его глазах менялось лицо мертвой в предгрозовых сумерках. Исчезло ведьмино косоглазие и жестокость и буйность черт. Лицо покойной посветлело и смягчилось, и оскал ее стал уже не хищным, а просто женственным. Демон безводной земли разжал белые зубы и влил в рот несколько капель того самого вина, которым и отравил.

Маргарита вздохнула, сама стала подниматься, села, спросила слабо:

— Азазелло! Что вы сделали со мной? За что?

Она увидела лежащего мастера, ужаснулась и, вздрогнув, прошептала:

— Этого я не ждала… Убийца…

— Да нет же, нет,— ответил Азазелло,— сейчас он встанет… Что за нервность!

Маргарита поверила сразу, настолько убедителен был голос Азазелло, вскочила, живая и сильная, и помогла напоить лежащего вином.

Открыв глаза, тот глянул мрачно и сказал с ненавистью:

— Отравитель!..

— Оскорбления являются наградой за мою работу,— ответил раздраженно Азазелло,— слепцы! Но прозревайте скорее!

Маргарита всплеснула руками, всмотревшись в воскресшего мастера. Он был в длинных волосах, небрежно завязанных лентой в косичку, с белым лицом, как бело его жабо. На нем оказался темный кафтан, рейтузы, тяжелые ботфорты со шпорами.

Он поднялся, огляделся взором живым и светлым, спросил:

— Что означает новая метаморфоза?

— Она означает,— ответил Азазелло,— что нам пора. Уже гремит гроза, вы слышите? И кони роют землю, содрогая маленький сад. Прощайтесь с подвалом. Прощайтесь скорее!

Маргарита вскричала:

— Роман! Роман! Роман возьми с собою.

— Не надо,— ответил мастер,— я помню его наизусть.

— Ни слова… ни слова не забудешь? — спрашивала Маргарита, прижимаясь к любовнику.

— Я теперь ничего не забуду,— ответил мастер.

— Тогда огонь! — вскричал Азазелло. Он сунул руку в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег скатерть на столе, пачку старых газет на диване, пробежал в соседнюю комнатушку, поджег рукопись, занавеску.

Гроза проворчала над самым домом, стукнуло оконце от ветра.

Мастер, опьяненный будущей скачкой, выбросил какую-то книгу с полки, вспушил ее листы над горящей скатертью, и книга загорелась веселым огнем.

— Гори, гори, прежняя жизнь!

— Гори, страдание! — кричала Маргарита.

Комната колыхалась в багровых столбах. Вместе с дымом вылетели через дверь трое, пробежали по каменной лесенке вверх, выскочили во дворик к сараю.

Там они увидели сидящую на земле окаменевшую кухарку застройщика; рассыпавшийся картофель лежал возле нее и два пучка луку.

Трое коней храпели у сарая, вздрагивали.

Амазонка вскочила первая, за нею Азазелло, на третьего последним — мастер.

Кухарка, простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло рявкнул с седла грозным голосом:

— Отрежу руку! — свистнул, и кони, ломая ветви, взвились.

Тотчас из окошек подвала повалил дым, и снизу донесся слабый крик кухарки:

— Горим…

Кони понеслись над крышами. Скачущие рядом мастер и Маргарита в опьянении смеялись. За конем Маргариты несся в вихре черный шлейф. Вместе с невидимыми всадниками летела над Москвой туча, но еще не брызгала дождем.

— Ты поняла, что он умертвил нас и воскресил для новой жизни? — крикнул мастер.

— Поняла! — прокричала Маргарита.

— Хочу попрощаться с городом,— прокричал мастер Азазелло.

Тот что-то проворчал тревожно, но кивнул головой. Небо лопнуло над ними. Хлынул дождь.

— Где Наталья? — крикнула Маргарита.

— Она вышла замуж! — послышался в вое грозы голос Азазелло.

Глава XXIX

В путь!

В вышине, на террасе самого красивого здания в Москве, построенного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел черный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город.

Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассохшимися плитами террасы, так что получились солнечные часы. Тень шпаги медленно, но неуклонно удлинялась, концом подползала к ногам.

Свита Воланда еще была в городе, и одна Гелла в черном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчаливая, смотрящая на радугу.

Раздался голос Воланда:

— Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара — Коровьев и Бегемот?..

Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотрелась вдаль, ответила почтительно:

— Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.