Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Войку вспомнились слова Штефана-воеводы после прошлогодней битвы, ответ на предложенный пленными турками богатый выкуп: «Что же вы, такие богатые, ищете здесь, в моей бедной стране?» Зачем же пришли они снова, эти буйные, богатые разбойники, какую могли найти здесь поживу? Рука Чербула крепче сжала рукоять сабли. Они пришли попить свежей крови, натешиться видом пламени, пожирающего чужие дома, насладиться видом брошенных перед ними в пыль покорных рабов. Нет, прежде им придется узнать вкус собственной крови, в которой многие и захлебнутся.

Боярин Михай Тимуш, по прозвищу Меченый, многое повидал на своем веку, встречался в боях и с турками, но никогда еще не видел своими глазами таких громадных воинских полчищ. Тимуш ехал сюда, чтобы защитить родную землю от опасности, какая ей никогда еще не грозила, и земля дедов щедро вознаградила уже за это старого беглеца — вернувшимся молодым задором, новою силой, влившейся в душу и тело вместе с воздухом родных полей и лесов. Чувствуя каждой жилкой этот дар, Тимуш знал, однако, что он — ненадолго, что в этой войне, может, в этом даже бою сложит седую голову. И ждал с нетерпением минуты, когда скрестит оружие с врагом. Пускай приходит сегодня смерть; в такой славной битве, в такой ясный день, в прекрасном уголке родины, на людях — лучших в его земле — смерть почетна и будет дивным венцом его долгого пути веселого повесы и баловня судьбы.

Мысли рыцаря Фанци в те минуты перед схваткой были иными. Рыцарь мучился чувством вины: он с опозданием прибыл на поле боя и не успел потому, как следовало дворянину соседней державы, посетить палатина Штефана, поцеловать князю руку и передать заверения своего короля в неизменной поддержке и в том, что войско воеводы Батория в назначенное время будет готово прийти на помощь Земле Молдавской. Сей момент нельзя было беспокоить князя изъявлениями почтения; лучшее, что мог сделать Фанци, было встать крепко с мечом среди его воинов и встретить врагов христианства так же, как в минувшей битве. А уж предстанет он перед князем потом, если оба останутся в живых.

Ренцо деи Сальвиатти и белгородец Переш молились, каждый на своем языке; пустынник Мисаил, положив рядом дубину, творил земные поклоны. А храбрый Клаус, в мире со своим богом и совестью, спокойно готовил свою аркебузу к стрельбе.

Капитана Молодца, когда Чербул и его спутники встали под его значок, не было в чете — капитаны получали у воеводы последние наставления. Вернувшись к своим и увидев среди них земляков и знакомцев, капитан удивления не выказал. Он пожал старшим витязям руки, протянул десницу для поцелуя Перешу и занял свое место во главе бойцов.

Передовые густые цепи янычар тем временем дошли до самого дна Белой долины, по которому змеился ручей. Первые аскеры перебрались уже через каменистое ложе и начали взбираться вверх по склону. И тут из лагеря ударили пушки — все десять сразу. Ядра с устрашающим воем и визгом пронеслись над янычарскими полками, уже спустившимися в низину, не причинив им вреда, и ударились в склон повыше, в том месте, которое еще не успели заполнить шедшие следом бешлии. Поднялась туча стрел, ударили в наступающие орды камни и дротики, пущенные из катапульт, валя на землю первых белокафтанных воинов.

Янычары пустились бегом. Но тут с неожиданной быстротой опять рявкнул наряд Штефана-воеводы; пушкари-немцы под началом капитана Германна, отлично знавшего свое дело, с необычной скоростью перезаряжали свои орудия. Страшно завывая, ядра попали теперь в хвосты янычарских полков, причинив на сей раз немалый урон; уже потом все узнали, что самый искусный из троих братьев Германнов проделал в них рваные отверстия, которые и производили такой шум — будто все демоны преисподней пронеслись над османами, леденя мусульманскую кровь неслыханными воплями, суля пришельцам неминучую гибель.

Янычары не выдержали этих звуков; к тому е стрелы и дротики, камни из катапульт и пули из аркебуз начали косить их передние ряды. Янычары привыкли к ядрам и пулям, но не к звукам ада, вырвашимися из самых тартарар. Бывалые воины Мухаммеда повалились на жесткую траву Белой долины, не смея поднять головы.

Султан Мухаммед, не отрывавший глаз от своих лучших газиев, слышал необычные звуки летящих ядер, но такого не ждал. Помянув шайтана, падишах послал двоих алай-беков к командующим янычарским войском и артиллерией. Турецкие пушки, чуть не давя залегших воинов, были выдвинуты еще ближе к Белой речке и открыли ответный огонь; было видно, как выпущенные из них ядра ударили в частокол, вздымая пыль и древесную щепу.

Однако пушки князя Штефана, не сбавляя скорости, снова выстрелили, высвобождая адские силы, говорившие теперь, казалось, их железными устами. И многие янычары, поднявшиеся было на ноги, опять уткнулись в землю.

Эта яростная перестрелка продолжалась, не умолкая, на глазах у султана, метавшегося в бешенстве по холму; пять десятков турецких орудий не могли заставить десять молдавских замолчать или хотя бы убавить частоту своих залпов. Султану казалось, что все дьяволы мира вселились в те жалкие пушчонки, которые бей Штефан получил из Брашова, — устарелые, заряжавшиеся еще с казенной части, тогда как в его армии применялись уже бронзовые и медные, заряды которых вкладывались с дула. Мухаммед подал знак — и пять сотен чаушей в кольчугах и шлемах поспешили на место, где с позором устлали чужую землю его закаленнейшие аскеры. Даже воинствующие, безумные в сечах дервиши не смели поднять головы под ядрами и пулями кяфиров; чауши, вооруженные полагающимися им по должности жезлами, принялись колотить лежащих, осыпая страшнейшими оскорблениями, какие в ином месте не вынес бы без пролития крови ни один правоверный. Но поднять никого не удалось. А после нового залпа из-за частокола укрепления на земле оказались и сами чауши. Многие — навсегда.

Один только алемдар Али — янычар огромного роста — гордо стоял впереди всех, высоко держа зеленое знамя пророка, бросая вызов смертельной вьюге, бушевавшей вокруг. Выстрелом из аркебузы с него сбило каук, но он оставался на месте, смертельно бледный, не опуская ни головы, ни доверенной ему падишахом войсковой святыни.

Мухаммед разразился проклятиями. И вдруг, неожиданно для самого себя, поднял коня на дыбы и бросил вперед, яростно шпоря. На своем вороном аргамаке султан вылетел в середину боевых янычарских порядков, вырвал зеленое знамя из рук алемдара, перемахнул Белую речку.

— Вперед, мои храбрые барашки! — разнесся далеко окрест голос Мухаммеда. — Ваш царь среди вас!

В первые мгновения после смелого поступка своего падишаха турецкие военачальники просто окаменели. Но тут же, прийдя в себя, визири, беки и паши во весь опор, давя лежащих, поскакали к нему. Примчавшись первым, за миг до нового залпа из лагеря Штефана-воеводы, Юнис-бек попытался закрыть своим телом Мухаммеда от густо полетевших в него ядер, пуль и стрел. Но султан, наехав конем на своего любимца, резко отстранил его рукой, указав место позади себя.