Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

Хуан Кампос был пуэрториканцем и прожил в Эль-Баррио всю жизнь. Когда ему было семь, его отец умер, и мать Мария выбивалась из сил, работая уборщицей и силясь прокормить единственного сына.

В Эль-Баррио жилось трудно, но Мария Кампос была крепка духом. Она гордилась своим происхождением. Любила готовить обильную острую смесь из латиноамериканских, таинянских[90] и африканских блюд – основу пуэрто-риканской кухни. Суп из долихоса, pollo con arroz[91], рагу, мофонго[92] и блюда фри, кокосы и плантаны, окра и маракуйя были главными в рационе Хуана. Иногда Мария выходила на люди и танцевала под барабанный рокот bomba[93] или развеселую guaracha[94]. Это были редкие случаи, когда Хуан видел мать искренне счастливой.

Но в первую очередь ее снедало честолюбие. Мария Кампос понимала, что ее жизнь вряд ли изменится, зато о сыне можно помечтать, и эти мечты были грандиозны.

– Помни великого Хосе Сельсо Барбосу! – говорила она.

Барбоса был бедным пуэрториканцем с плохим зрением, который вырвался из нищеты, стал первым среди соотечественников, кто получил американский диплом врача, и завершил свою жизнь их героем и благодетелем.

– Хуан, ты должен стать таким, как он, – втолковывала она сыну.

Барбоса давным-давно умер, и Хуан стал бы живым героем, как звезда бейсбола Роберто Клементе. Но Хуан понимал, что ему, малорослому и близорукому, нельзя рассчитывать на такую судьбу. Впрочем, он все равно старался оправдать материнские надежды – за одним исключением.

– Держись подальше от своего кузена Карлоса, – внушала мать.

Но Хуан вскоре осознал, что если он хочет выжить на жалких улочках Эль-Баррио, то прежде всего нуждается в статном и ладном Карлосе.

На каждой улице орудовала своя банда, а в каждой банде имелся вожак. Для пацанов из округи Хуана слово Карлоса было законом. Если какой-нибудь шкет хотел ограбить магазин, сбыть наркотики или сделать еще что-нибудь в том же духе, то он совершил бы глупость, не заручившись разрешением Карлоса. Тронь мальца, который находится под опекой Карлоса, – отделают так, что вовек не забудешь.

Хуан был невысок и плохо видел, но Бог возместил ему изъяны другими достоинствами. Он был подвижен, от природы добр и забавен. Карлос, недолго думая, взял братца под крыло. Банда восприняла его как своеобразный талисман. Если мать хочет отдать его в школу – отлично. Чем еще такому заняться? И детство Хуана прошло безоблачно, никто его не тронул.

А Мария и правда хотела, чтобы Хуан учился. Она отнеслась к этому со всей страстью.

– Ты будешь жить лучше, получишь образование, – твердила она снова и снова.

Будь Хуан сильнее и крепче, он, может, не стал бы особо прислушиваться, но тоненький внутренний голос сказал ему, что мать права. И он, хотя и играл на улице с ребятней, часто прикидывался, будто устал больше, чем было на самом деле, и шел домой заниматься.

Хуан с матерью жили в двух убогих комнатах на Лексингтон-авеню, близ Сто шестнадцатой улицы. Несмотря на наличие католических школ, Хуан, как большинство пуэрториканцев, пошел в бесплатную государственную. Ученики в школе были самые разные, и по их виду легко было угадать, кто где живет. Черные жили западнее Парк-авеню, пуэрториканцы – в районе между нею и Плезант-авеню, итальянцы, старейшие жители Гарлема, – восточнее последней. Были в школе и еврейские дети, а некоторые учителя тоже были евреи.

Хуану крупно повезло со школой, потому что преподавание для тех, кто хотел учиться, было на высоте, и он оставался вполне доволен. Хуан обнаружил, что многое дается ему легко, особенно математика, к которой он имел врожденные способности.

Мальчик быстро обзавелся друзьями, он сошелся с Майклом, выходцем из еврейской семьи. Именно Майкл однажды сказал ему: «Когда доучусь, родители надеются, что я поступлю в Стайвесант». Хуан не знал, что это такое, и Майкл объяснил, что тремя лучшими старшими школами для выпускников государственных средних слывут Хантер, Бронкс-Сайенс и Стайвесант в Финансовом квартале. Майкл сказал, что обучение там бесплатное, но вступительные экзамены очень строгие и конкурс велик.

Когда Хуан поделился планами Майкла с матерью, он не примерил их на себя. Тем более он был удивлен и порядком смущен, когда на другой же день Мария позвонила в школу и спросила у одного педагога-еврея, как бы и ее сыну попасть в такое место.

Учитель немало удивился, но через неделю отвел Хуана в сторону и засыпал вопросами: нравится ли ему в школе, какие у него любимые предметы и чем он хочет заняться в будущем. А поскольку Хуану хотелось порадовать мать, которая надрывалась ради него на работе, он ответил, что хочет поступить в Стайвесант.

Учитель засомневался. Хуан подумал, что это из-за оценок, но впоследствии понял истинную причину его беспокойства: в Стайвесант не принимали черных и пуэрториканцев. «Чтобы надеяться хоть на что-то, тебе придется учиться не хуже твоего приятеля Майкла», – сказал учитель.

После этого Хуан взялся за дело и Майкла догнал. Он также заметил, что некоторые учителя уделяют ему чуть больше внимания, порой бывают строги и нагружают дополнительными заданиями, но решил, что это такая помощь, и не жаловался. И вот в положенный срок они с Майклом сдали экзамены и были зачислены в Стайвесант. Он, само собой, разволновался, но мать, когда узнала новость, не выдержала и расплакалась.

Итак, Хуан Кампос поступил в Стайвесант. К счастью, кузен Карлос расценил это необычное обстоятельство как своего рода победу банды. Талисман получит образование и, может быть, станет адвокатом или кем-то вроде него и научится побивать белых в их собственной грязной игре. Отныне из года в год, утром и вечером Хуан и Майкл на пару спускались в подземку. На каникулах Хуан подрабатывал где мог – в основном развозил еду из ресторанов и пиццерий в Карнеги-Хилл, где давали хорошие чаевые.

Но в последний год обучения жизнь Хуана изменилась.

– Похоже, я был сущее дитя до этого, – сказал он Горэму годы спустя.

Однажды вечером он вернулся домой и обнаружил, что мать упала и сломала ногу. На другой день она не вышла на работу. Еще сколько-то пролежала, и Хуан ухаживал за ней после учебы. Она не хотела обращаться к врачу, но боль и отек лодыжки в конце концов вынудили ее уступить. И тогда вскрылась правда.

– Думаю, она давно знала, что больна, но не хотела думать об этом.

Когда врач сообщил, что лодыжка через месяц заживет, но сердце никуда не годится, будущее Хуана прояснилось.

Выпускники Стайвесанта получали право учиться в заведениях Лиги плюща, но это теперь исключалось, зато можно было получить бесплатное и приличное образование в Городском колледже на Западной Сто тридцать седьмой. И дома остаться, и за матерью присмотреть. В последующие годы Хуан днем учился в колледже, а вечерами и на каникулах работал, чтобы содержать Марию. Когда ей стала непосильной даже та легкая работа, которую она еще выполняла, Хуан в свободное от учебы время перешел на постоянную занятость и начал понемногу откладывать. Было трудно, но они справлялись.

Мать умерла в последний год его обучения. Он прекрасно понимал, что ей хотелось уйти – не только из-за боли и бессилия, но и чтобы освободить его.

До болезни матери Хуан не особо следил за бытом. Он знал, что надо побелить потолки, в коридоре не работает электричество, а домовладелец все обещает ремонт, да не начинает. Но мать постоянно твердила, что хозяйство – ее забота, а он пусть учится. Иногда Хуан мечтал о том, что когда-нибудь и где-нибудь обзаведется красивым домом, женится, у него будет большая семья, он окружит заботой мать. Эта мечта могла сбыться благодаря его усердной учебе. Сегодняшнее положение он считал временным.

Но по мере того как угасала Мария и Хуану приходилось брать все обязанности на себя, суровая реальность вырисовывалась все более четко. Нужно было платить за квартиру и чем-то питаться. Хуан не раз и не два просил хозяина магазинчика на углу отпустить продукты в кредит. Тот был добрый человек и хорошо относился к Марии. Однажды Хуан принес ему несколько долларов, которые задолжал, и он лишь сказал: «Не парься, парень. Вернешь, когда разбогатеешь».

С домовладельцем было хуже. Мистер Бонати был лысым человечком средних лет, давно владел зданием и лично собирал квартплату. Когда Хуан не заплатил вовремя, он отнесся к этому с пониманием. «Я давно знаю твою мать, – сказал он. – Она не причиняет мне никаких беспокойств». Но стоило Хуану заговорить о сломанной лестнице, засоре в канализации или о чем угодно еще, из-за чего жизнь превращалась в пытку, Бонати всегда отговаривался и ничего не предпринимал. Заметив же наконец, что юноша доведен до ручки, Бонати взял Хуана за плечо:

– Послушай, я вижу, ты неглупый парень. Ты вежлив, учишься в колледже. Прикинь, слышал ли ты, чтобы еще хоть кто-нибудь из этого квартала ходил в колледж? Да большинство и школу не окончило! Так что послушай, что я тебе скажу. Твоя мать платит мало. Знаешь почему? Потому что это дом, в котором рост квартплаты регулируется властями. Я все равно не смогу на нем заработать. Поэтому мне и ремонт не по карману. Но по сравнению с другими это хороший дом. Сам знаешь, что иные вообще разваливаются. – Мистер Бонати махнул рукой в северо-западном направлении. – Помнишь, как восемнадцать месяцев назад сгорел дом в нескольких кварталах отсюда? – (Это был крупный пожар, хорошо памятный Хуану.) – Хозяин не получал с него, считай, ни гроша. Раскурочил проводку, дом сгорел, а ему досталась страховка. Понимаешь, о чем я говорю?