История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

тотчас же по их принятии; и если я велел хранить молчание о том, что не было тайной, то здесь нет моей вины, ибо я полагал, что это являлось тайной, и, я убежден, должно было оставаться тайной до сих пор. Что до мнения о моих делах и ваших советов на сей счет, то вы были бы вполне правы, если бы я вел борьбу не в защиту своей религии, своей короны и своих друзей. Обращаясь к вам исключительно как к солдату или государственному человеку, я признаю, что единственно вероятным исходом остается теперь моя гибель, но как христианину я должен вам сказать, что Бог не допустит торжества мятежников и поражения Своего святого дела; и какие бы кары ни было угодно Господу на меня обрушить, ничто не заставит меня возроптать, а тем более — отказаться от борьбы, каковую, по милости Божией, я твердо решил продолжать, чего бы это мне ни стоило, ибо я знаю, что совесть и честь не велят мне отступаться от Божьего дела, причинять ущерб моим преемникам и бросать моих друзей. Это правда: я не могу тешить себя надеждой на иной успех, кроме возможности окончить свои дни с честью и с чистой совестью, что обязывает меня по-прежнему прилагать усилия в борьбе и, не впадая в отчаяние, верить, что в надлежащее время Бог отмстит врагам Своего дела. Я, однако, вынужден со всей откровенностью сказать своим друзьям: тот, кто останется со мной теперь, должен решиться и быть готовым либо умереть за правое дело, либо, что еще горше, жить, храня ему верность, в самом жалком и несчастном положении, в какое только сможет его поставить злобная ярость дерзких мятежников. Честно и беспристрастно описав вам нынешние мои обстоятельства и ясно уведомив вас о моих твердых решениях, каковые, с Божьей помощью, я никогда не изменю, ибо принял их не вдруг и не в порыве легкомыслия, я настоятельно прошу вас не слушать никаких речей о переговорах. Уверяю вас: как бы тяжело мне сейчас ни было, я ни на йоту не отступлю от предложений, сделанных от моего имени в Аксбридже; хотя, должно признать, если бы Парламент внял тогда доводам разума, это сочли бы истинным чудом — ничуть не меньшим, чем то обстоятельство, что всего за месяц мое положение могло измениться и стать таким, каким было оно накануне битвы при Незби. А потому, ради Бога, не будем обольщаться пустыми химерами; поверьте мне: одна мысль, что вы желаете вступить в переговоры, ускорит мою гибель. И если вы меня любите, то — что бы ни делали вы до сих пор — отныне сообразуйте свои речи с моими решениями и планами. Что касается ирландцев, уверяю вас: им не удастся меня обмануть, хотя они могут в конце концов перехитрить самих себя, ибо, и вы можете в этом не сомневаться, я не намерен даровать ирландским мятежникам того, в чем отказал английским, так как доверяю подобным людям (к какой бы нации они ни принадлежали) лишь постольку, поскольку могу судить о них по их действиям. Вскоре я направлю Ормонду послание, которое наверняка удовлетворит и вас, и всех честных людей; копию с него вы получите при первой же удобной возможности. Наконец, твердо знайте: я не стал бы утруждать ни себя, ни вас настоящим письмом, если бы не питал к вам глубокого уважения и не был вполне уверен в ваших дружеских чувствах к вашему дяде.

Когда король прибыл в Кардифф, его встретили известием о том, что шотландская армия обложила Герифорд, и что если осаду не удастся снять в течение месяца, город непременно попадет в руки неприятеля. Не существовало лучшего средства этому воспрепятствовать, нежели отдать распоряжение шерифам соседних уэльских графств созвать у себя posse commitatus: королю внушили надежду, что подобная мера даст ему для предстоящего похода достаточное число пехотинцев, которые, присоединившись к его кавалерии, смогут затем предпринять против шотландцев самые решительные действия. Но вскоре обнаружилось, что мера эта возбудила дух непокорства, обуздать который было теперь непросто, ибо недовольные джентльмены уэльских графств, собрав на законных основаниях народ, не преминули напомнить своим землякам о несправедливостях и обидах, которые претерпели они по вине генерала Джерарда, и о жестоких поборах, которые уже легли на них невыносимым бременем, а в будущем, если Джерард сохранит свои полномочия, станут, вне всякого сомнения, еще тяжелее. Таким образом, вместо того, чтобы предоставить королю солдат для похода, джентльмены представили ему длинный список жалоб и, пока их самих не избавят о всех перечисленных в нем зол, не желали ничего предпринимать для избавления Герифорда от осады. Всего этого они домогались весьма решительно, а собранные ими толпы народа, числом никак не менее четырех тысяч человек, много дней подряд упорно отказывались расходиться — пока, можно сказать, не принудили короля сделать то, чего они всего настойчивее требовали, а именно лишить генерала Джерарда всякой власти над ними. На его место тут же назначили лорда Астли, к которому местные жители были чрезвычайно расположены и чьи приказы выполняли впоследствии так строго, насколько этого вообще можно было ожидать в смутное время раздоров, несогласий и беспрестанных неудач.

Но король — ибо такова была его жестокая судьба — никогда не мог получить того, что требовалось для службы его особе, не удовлетворив вначале прихоти и вожделения других людей. Джерард — а он тогда командовал по существу всеми войсками, на которые король мог рассчитывать в тех краях — был человеком слишком неистового нрава, чтобы повиноваться кому-либо из соображений благоразумия, совести или долга, и королю, в порядке возмещения за потерю прежнего поста, пришлось удовлетворить желание Джерарда и сделать его бароном. В истории этой присутствует одна чрезвычайно странная и прямо-таки фантастическая подробность. Когда-то жил в Англии человек по имени Чарльз Брандон, впоследствии возведенный в герцогское достоинство, и Джерард мечтал стать бароном Брандоном единственно для того, чтобы на свете появился еще один Чарльз Брандон, честолюбием своих помыслов не уступавший первому. При этом он вовсе не притязал на земли манора Брандон, находившиеся тогда в собственности и владении сэра Томаса Глемема, честного и достойного джентльмена, который в это самое время (и, как видим, весьма некстати) явился к королю в Кардифф во главе примерно двухсот пехотинцев. Он привел их с собой из Карлайла, где в продолжение одиннадцати месяцев держал оборону против Дэвида Лесли и сдался лишь после того, как гарнизон съел всех лошадей; причем ни один город еще не капитулировал