История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

и уничтожит графство и размещенные в нем гарнизоны с таким же успехом, с каким это могло бы сделать неприятельское вторжение, ибо вся его пехота кормится и довольствуется на принадлежащих гарнизонам складах, кавалеристы же, завладев другой частью Девоншира, не позволяют там ни везти на рынки провизию для пополнения гарнизонных запасов, ни выполнять распоряжения об уплате; сами же произвольно взимают деньги с обывателей и творят всякого рода насилия и бесчинства. А потому, когда королевская армия вынуждена была впоследствии отступить из Девоншира (а ранее — из Сомерсетшира), неприятель нашел огромные запасы продовольствия там, где солдаты Его Величества страдали от голода. Так, в окрестностях Таунтона имелось огромное количество зерна — в то само время, когда провиант для королевских войск велено было доставлять со складов в Бриджуотере и Эксетере, что отчасти объяснялось ленью и нерадивостью офицеров и солдат, не желавших себя утруждать обмолотом скирд и стогов, но прежде всего — особыми привилегиями кавалеристов, которые не дозволяли ничего вывозить из тех мест, где сами квартировали; те же из обывателей, кому удавалось доставить свой товар на рынок, могли быть уверены, что на обратном пути у них отберут вырученные за него деньги. Дошло до того, утверждали комиссары из Эксетера, что когда неприятель располагался не ближе, чем в десяти милях от их города, туда за две недели доставили меньше продовольствия, чем королевские кавалеристы потребляли за день, и единственной тому причиной было самоуправство этих последних. Генерал же Горинг, находившийся все это время в Эксетере, лишь отпускал остроты и хохотал в лицо всякому, кто являлся к нему с жалобами. Однажды, к примеру, некие рыбаки пожаловались, что когда они пришли на рынок, его кавалеристы их ограбили, забрав себе весь улов; Горинг же ответил, что отсюда они могут заключить, сколь несправедливы к его солдатам те, кто обвиняет их с страшном сквернословии, ибо будь они и вправду сквернословами, им не удалось бы поймать ни единой рыбешки.

По этим причинам, а также по настоятельной просьбе лорда Горинга комиссаров, принц в пятницу 29 августа отправился из Лонстона в Эксетер, предоставив сэру Ричарду Гренвиллу (пребывавшему тогда, казалось, в хорошем расположении духа) собирать беглых солдат в Корнуолле и проводить спешную вербовку рекрутов и в северном и западном Девоншире. А поскольку армия успела как следует отдохнуть (с начла июля и до конца августа она не двигалась с места и, так как неприятель ничем ее не тревожил, не участвовала даже в мелких стычках) и, как уверяли офицеры, почувствовала острый стыд за охватившую ее в свое время панику, то на военном совете в присутствии принца было единогласно решено, что пехота немедленно выступит к Тивертону, а кавалерия — к востоку от Эксетера; и что как только подоспеет со своими войсками сэр Ричард Гренвилл, все эти силы дружно двинутся освобождать от осады Бристоль, который, как тогда думали, находится в отличном положении: последний прибывший оттуда гонец заверил принца, сославшись на собственные слова Руперта, что город обеспечен всем необходимым на полгода.

Как уже было сказано, с момента прибытия принца в Корнуолл некоторые особы, недовольные членами Совета или почему-либо на них сердитые, распускали слух о тайном замысле увезти принца во Францию, что до крайности затрудняло осуществление всех предлагаемых Советом мер. Этими толками умело пользовался лорд Горинг в ущерб тем, к кому он хотел посеять недоверие, что в действительности и явилось одной из причин поездки в Эксетер Его Высочества, желавшего опровергнуть этот слух, который уже успел произвести столь сильное впечатление на джентльменов, искавших убежища в Эксетере, что они решили подать принцу петицию с просьбой выступить посредником между королем и Парламентом и направить Палатам послание с мирными предложениями. Джентльмены устраивали сходки, дабы определить, на каких именно условиях принц должен предложить мир, и каждый из них, принимая в соображение случившееся в Аксбридже, высказывал собственное мнение о том, на какие уступки следует пойти теперь в вопросах о церкви, милиции и Ирландии. Лорды же члены Совета, услыхав об этих совещаниях, устрашились ущерба, могущего воспоследовать для дела короля и репутации принца, который, уступи он теперь их требованиям и домогательствам, в случае успеха мирных переговоров не снискал бы себе чести и не удостоился бы благодарности. Вдобавок, если бы принц отправил какое-нибудь послание по их ходатайству, то они быстро присвоили бы себе право судить о его содержании и давать советы касательно последующих действий; а потому лорды решили приложить все усилия, дабы помешать и воспрепятствовать вручению Его Высочеству такого рода петиции, чего, хотя и с большим трудом, им в конце концов удалось добиться.

Вскоре по приезде принца в Эксетер лорд Горинг (он тогда хворал и проходил курс лечения) пожелал встретиться конфиденциальным образом с одним членом Совета, обещая в откровенном разговоре раскрыть свою душу и выложить все, что лежит у него на сердце. И вот, однажды утром названная им особа явилась (с ведома принца) в дом, где он тогда жил, после чего Горинг попросил всех удалиться, а слуге, чтобы им не мешали, велел никого не пускать. Оставшись с гостем наедине, Горинг заговорил вначале о неприязненных действиях, коих опасался он со стороны Совета, а особенно — нынешнего своего собеседника, однако признал, что был на сей счет обманут и введен в заблуждение лживыми речами; после чего заверил, что теперь он ясно понимает, какой громадный ущерб причинили государству раздоры, взаимные подозрения и ошибки отдельных лиц, и выразил желание, чтобы, если ему самому по неблагоразумию или в порыве гнева случилось сказать или совершить что-либо подобное, это было предано забвению, и все вокруг принялись бодро и энергично делать то, чего требует служба королю, наилучшим к чему поощрением для него, Горинга, стала бы уверенность в дружеских чувствах посетившей его ныне особы. Затем он долго распространялся о своих подозрениях насчет собственного брата Портера, много и с весьма откровенными подробностями говорил о его трусости и вероломстве, а в заключение объявил, что твердо намерен от него избавиться. Вся эта речь заняла два часа, причем вскользь был упомянут и отец Горинга, велевший ему попросить совета у гостя (касательно управления Пенденнисом); и тогда, как если бы он уже сказал все, что хотел сказать, Горинг небрежно, словно невзначай спросил, что думает его собеседник о требованиях, посланных им через лорда Уэнтворта, пылко при этом заверив, что он не заботится о себе самом, но имеет в виду лишь благо государства, к служению коему при нынешнем крайне затруднительном положении дел не