Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Молотов прибыл в Берлин 12 ноября в компании заместителя комиссара иностранных дел Деканозова. Я не принимал участия в переговорах, но был представлен Молотову на приеме, устроенном Риббентропом в гостинице «Кайзерхоф». Молотов заметил, что в каком-то смысле со мной уже знаком. За обедом я сидел между Деканозовым и знаменитым шефом гестапо Гейдрихом. Я так никогда до конца не выяснил, по чьей же инициативе мне была оказана такая особая честь, но, поскольку за протокольные вопросы номинально отвечал доктор Мейснер, по моей просьбе ему передали, что после этого случая я не испытываю больше желания участвовать в каких бы то ни было официальных банкетах. Деканозов, маленький человечек с умным и подвижным лицом, говорил только по-русски, и все мои попытки завязать с ним разговор на любых других языках бесславно провалились. Переводчика на нашем конце стола, как видно, не оказалось. Зато Гейдрих будто стремился восстановить равновесие и пребывал, мне кажется, в наилучшем настроении оттого, что оказался за столом рядом с человеком, которого столько раз хотел ликвидировать. Он объяснил, что хотя он редко, в отличие от меня, посещает церковь, но считает себя глубоко верующим человеком. Всякий раз, когда ему приходится лететь на самолете, он чувствует себя гораздо ближе к Всевышнему, чем когда бывает в храме. «Ваш материализм имеет то преимущество, – ответил я, – что вы можете всегда с помощью альтиметра определить, насколько ближе к Богу вы находитесь по сравнению со всеми остальными людьми, оставшимися на земле. Однако способны ли вы доказать, что одновременно удаляетесь на такое же расстояние от Ада?» Похоже, что на этом мы исчерпали все возможные темы для разговора.

Русские гости уехали, договорившись продолжить переговоры на уровне послов. Перед моим отъездом Гитлер принял меня для короткой беседы и ответил на мой вопрос о прогрессе переговоров с русскими по турецкой проблеме с некоторой досадой. По его словам, у него сложилось впечатление, что русских по-настоящему не интересует состояние послевоенной Европы, зато они стремятся к получению немедленных выгод в Финляндии и Прибалтике. Он остался недоволен гарантиями, которые русские соглашались предоставить Болгарии, однако заметил как-то рассеянно, что мелкие вопросы должны быть подчинены решению главнейших проблем. Коалиция между Германией и Советским Союзом явится неодолимой силой и неминуемо приведет к полной победе. Я не мог оспаривать это конкретное утверждение, но чувствовал, что должен кое-что добавить. «Что мы можем приобрести, – спросил я, – разделив весь мир с русскими? Если придется уступить им Болгарию и Дарданеллы, то неужели вы думаете, что нам удастся остановить их на этом и не дать проглотить все Балканы? Германия уже дала гарантии Румынии и поддерживает дружественные отношения с Болгарией. Венгрия всегда составляла часть старой империи и представляет собой лучший заслон против азиатского влияния. Разве можем мы отдать все это? К тому же турки будут сражаться до последнего, чтобы не делить с русскими своего контроля за Дарданеллами. Тогда вы неминуемо получите на этом фронте войну вдобавок к появлению русских на Средиземном море». Гитлер задумчиво поглядел на меня, но ничего не сказал.

Информация о гарантиях, предложенных Болгарии Молотовым, позволила мне составить достаточно ясное представление о цене, которую нам придется заплатить за полноценный союз с русскими. Мы находились на перекрестке дорог истории. Я мог понять, насколько заманчивым должна казаться Гитлеру идея противопоставить Британской империи и Соединенным Штатам свой союз с русскими. Его решение могло изменить лицо мира. С этой мыслью я перед уходом сказал ему: «Не забывайте, что в январе 1933 года мы с вами объединили свои силы для того, чтобы защитить Германию – а вместе с ней и всю Европу – от коммунизма».

Вернувшись в Анкару, я не мог предоставить туркам сколько– нибудь достоверную информацию о действительном содержании переговоров с Молотовым. Риббентроп постарался, чтобы стали известны только самые незначительные детали. Если бы правда вышла наружу, мы только еще крепче привязали бы Турцию к западным союзникам. Граф Шуленбург из Москвы уже советовал Риббентропу 30 октября не объявлять о предполагаемом присоединении Венгрии, Румынии, Словакии и Болгарии к державам оси до приезда Молотова и проконсультироваться прежде с русским министром иностранных дал. Несмотря на то что важность вопроса возрастала по мере того, как переговоры все больше затрагивали проблемы Балканского полуострова, ни Гитлер, ни Риббентроп не касались этой темы. Когда же тем не менее венгерские министры графы Телеки и Чакай 20 ноября посетили Вену, чтобы объявить о союзе с державами оси, у меня вырвался вздох облегчения. Если бы существовало намерение облегчить путь к полноценному союзу с Россией, то о возникновении новой германской сферы влияния на Балканах не было бы объявлено. Как нам теперь известно, Гитлер сказал венграм, что Россия – безразлично, под личиной царского империализма или интернационализма коммунистов – представляет собой «омрачающее горизонт облако. Если Германия уйдет с Балканского полуострова, то туда немедленно вторгнутся русские, точно так же, как они сделали это в государствах Балтии».

Румыния присоединилась к оси 24 ноября, а через два дня в Берлине был получен первый подробный ответ Молотова на предложение Риббентропа о создании альянса. В качестве предварительных условий выдвигались требования о немедленном выводе германских войск из Финляндии, заключение пакта о взаимной помощи между Болгарией и Советским Союзом, предоставление баз для советских сухопутных и морских сил в Босфоре и Дарданеллах и признание территорий к югу от Батума и Баку в направлении Персидского залива сферой преобладающего влияния русских. Секретная статья предполагала проведение совместной военной акции в случае отказа Турции присоединиться к альянсу.

Гитлер ответил на этот документ отдачей приказа своим начальникам штабов начать планирование операции «Барбаросса». Подготовка к войне с Советским Союзом должна была начаться немедленно и закончиться к 15 мая 1941 года.

Не мне судить, в какой степени повлияли мое сопротивление русским желаниям и представленные мной в Берлине политические рекомендации на отказ Гитлера выполнить требования России, касавшиеся Балканского полуострова. В тот момент мне ничего не было известно о состоявшемся уже решении отменить вторжение в Англию и сконцентрировать все доступные силы против Советского Союза. У меня, профессионального военного, не могла возникнуть сама мысль о том, что Гитлер пойдет на риск войны на два фронта, которую, по моим предположениям, в любом случае должен был предотвратить Генеральный штаб. Мою совесть успокаивает по крайней мере тот факт, что не было принято альтернативного решения, которое было бы равнозначно предательству Европы.