Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Россия – локальный мир и мир локализмов. Локализм – это замкнутость культуры в самой себе при неразвитости в ней идеи личности, предрасположенности воспринимать реальность по принципу «свой» – «чужой» и отделять «своих» от «чужих» железными занавесами. Отсюда – фрагментарность, кликовость сознания, мафиозность и коррупция в социальных отношениях. Такой локализм господствует и в сознании нашей интеллигенции. Из него и рождается российский интеллигентский социум не как большое общество, а как «социум клик».

Компоненты локализма как стереотипы культуры представлены в работах Александра Ахиезера и особенно широко – в последних книгах присутствующего здесь Игоря Яковенко. Вот эти стереотипы:

1. Соборность и авторитарность как сакральные ценности и основание мышления.

2. Установка, сакрализующая достигнутый уровень синкрезиса и не позволяющая подвергать его дальнейшему дроблению.

3. Познавательно-моральный конструкт «должное/сущее», разрывающий социальную связь между идеалом и реальным поведением.

4. Эсхатологический комплекс.

5. Манихейская составляющая.

6. Мироотречная установка.

7. Сакрализация статуса власти, ее положения над законом.

8. Прилепление к господствующему смыслу как спасительному.

9. Инверсионная воспроизводственная логика культуры, игнорирование «середины».

10. Эмоциональное мышление.

11. Мифологичность интерпретации реальности.

12. Экстенсивная доминанта в проблемных ситуациях.

13. Идея России как империи.

14. Милитаризация повседневности.

В Европе эти древние стереотипы – давно рудименты. Но они все еще являются основными составляющими современной русской культуры. Если, пользуясь образом Михаила Ходорковского, Россия выглядит сегодня как галера под пиратским флагом, то ее паруса надувают именно эти стереотипы. Они направлены против перемен, инноваций, реформ, против социальной динамики и, следовательно, против субъекта реформ – личности.

Вы скажете, что современная русская культура к таким стереотипам не сводится. Соглашусь. Но в том-то все и дело, что русский человек, в сознание которого личностная культура модерна уже проникла, сделать окончательный выбор между нею и архаичными стереотипами оказывается не в состоянии и застревает, как и все общество, в расколе между двумя культурами…

Игорь Клямкин: Думаю, что не все ваши 14 пунктов понятны тем, кто не знаком с трудами культурологов. Но правильно ли я понял, что перечисленные вами стереотипы сохраняются не только в массовой, но и в интеллигентской культуре?

Алексей Давыдов:

Давайте разбираться. Что происходит, скажем, в сознании той части населения, которую принято называть средним классом? В сознании той относительно благополучной части российской интеллигенции, которая более или менее удовлетворена своим положением и в основном голосует, пусть и с оговорками, за партию власти, поддерживая ее «вертикальные» ценности? В чем главная черта такого «относительно благополучного интеллигента»?

Это культурный персонаж расколотого общества, которое еще не сделало своего выбора между соборно-авторитарными ценностями локального мира и смыслом личности. Это человек, приветствующий идею реформ и одновременно аплодирующий борьбе против реформ. Человек, который пытается формировать себя как личность и одновременно подавляет личность в себе. В результате рождается социальная патология: «относительно благополучный интеллигент» не доверяет своей способности к рефлексии, формируя в себе комплекс неполноценности.

Речь идет о том самом человеке, которого Гоголь назвал «ни то ни се»…

Игорь Клямкин: Про «ни то ни се», Алексей Платонович, мы уже запомнили.

Алексей Давыдов:

А «нитонисейность» опять-таки проистекает из раскола культуры, в которой присутствуют и общинно-самодержавные смыслы, воспроизводящие древний родовой локализм, и смыслы личности, локализм разрушающие. Из неспособности сделать выбор между архаикой и модерном. И, соответственно, из недоверия человека к самому себе.

Директор Института социологии РАН М. Горшков сообщает, что в среднем классе России преобладает недоверие к существующим политическим институтам страны [191] . Отдел сравнительных политических исследований того же института сообщает «об устойчивом неверии российских граждан в политические цели, провозглашаемые государством» [192] . Социолог С. Патрушев сообщает о критически низком уровне доверия людей друг другу [193] . И все это наш средний класс…

Игорь Клямкин: Недоверие к институтам, провозглашаемым государством целям и друг к другу – не есть недоверие к себе.

Алексей Давыдов:

Недоверие к другим – продукт недоверия к себе. Об этом пишет, например, А. Трошин: взаимное недоверие как тип культуры рождается, по его мнению, в структуре ментальности русского человека, особенность которой – в недоверии к собственной рефлексии. Эта ментальная специфика и есть то, что блокирует развитие личности, разваливает семью и разрушает общество [194] . И это именно патология, которая, в свою очередь, есть результат несоответствия между провозглашаемыми человеком целями развития и засильем в его менталитете исторически сложившихся родовых стереотипов, нацеленных на то, чтобы не допустить перемен. Конфликт в сознании разворачивается между архаичной культурой и ценностями личности.

Такова ситуация на полюсе «относительно благополучного интеллигента», который в составе российской интеллигенции сегодня численно доминирует. А что происходит с сознанием, которое осмысливают себя через независимость от прошлого опыта, от устаревших локалистских стереотипов? С сознанием людей, которые выступают против произвола власти и диктата «вертикальных» ценностей, порождающих коррупцию и другие чиновничьи злоупотребления?

Оказывается, что и эти люди пленены теми же ценностями локализма. Они не самокритичны, внутренне раздвоены между личностностью и кликовостью, расколоты на мелкие группы, которые варятся в собственном соку за железными занавесами доморощенных идеологий и не способны развернуть между собой диалог. Посмотрите хотя бы на то, как они ведут политическую борьбу. И тогда понятнее будет, почему слово «либерал» стало восприниматься массовым сознанием как ругательство.

Ну и, наконец, о молодых людях, четырнадцати-пятнадцатилетних школьниках и школьницах, нашей, возможно, будущей интеллигенции, которые выходят на площади российских городов с антиправительственными лозунгами и ножами в карманах. В их сознании и поведении господствует стадность толпы, пробуждающая в них самые дикие инстинкты и животные позывы. В их мозгах – те же самые культурные стереотипы, о которых я говорил выше.

Мой общий вывод: наша интеллигенция, заявляющая о своей независимости от родовых стереотипов в их общинно-самодержавной, советской и иных интерпретациях, на самом деле остается этим стереотипам приверженной. Она несет в себе культуру локализма. Поэтому главным противником и личности, и гражданского общества, и либеральной идеи являются родовые ценности в мышлении и широких масс, и интеллигенции, и формирующейся личности как субъекта реформ.

Эти ценности – самое дорогое для российской власти. Они для нее – основание принятия всех решений. Отсюда и нападки Путина на либералов, и писания Суркова, и «манифест» Никиты Михалкова, и лозунги «нашистов» всех мастей и оттенков.

Что же делать тем, кто всему этому хочет противостоять, кто ищет этому альтернативу? У них, думаю, нет иного выбора, кроме глубокой и бескомпромиссной критики исторически сложившихся стереотипов русской культуры с позиции смысла личности. Здесь я и вижу основной способ нашего одностороннего усиления.

Либеральная идея в России пока не способна оформить себя политически. И потому задача ее сторонников сегодня – ослаблять действие инерции культуры на интеллигентское и массовое сознание. Их задача – последовательно способствовать тому, чтобы сознание интеллигенции осмысливало себя через ценностный выбор принципа личности как основания мышления, принятия решений. Как основания своего саморазвития и развития России.

Осмысление этого принципа как права и способности человека выйти за рамки локализма не есть политический выбор. Речь идет не о борьбе за президентское кресло или место в Думе, а о гораздо более масштабной и почетной задаче. Речь идет о борьбе за русского человека.

Мы должны быть последовательны и бескомпромиссны в наших усилиях. Подчеркиваю: бескомпромиссны . Тогда только и превратимся мы из комаров, писк которых не слышен, в тяжеловеса, вести переговоры с которым будут считать за честь. В этой бескомпромиссности – наш единственный ресурс для диалога и возможных компромиссов в будущем.

Игорь Клямкин:

Интересная постановка вопроса – я имею в виду и идею «одностороннего усиления», и мысль о том, что утверждению либеральной культуры компромисса в наших условиях должна предшествовать либеральная бескомпромиссность. Но как избежать при этом заражения локализмом, которым мы и без того больны? На мой взгляд, это мыслимо только в том случае, если бескомпромиссность будет проявляться не только в критичности, будь-то к власти, культуре или чему-то еще, но и в альтернативной проектной конструктивности.