Время для жизни (СИ) - taramans

Иван замотал головой:

- Нет! Не было!

- Смотри-ка, чувствую – не врешь! – удивленно протянула она, - хотя… это, похоже, временно! Она тебя точно в койку затянет, сучка! Т-а-а-а-к… ну и что же?

Женщина чуть пошевелила попой, поудобнее усаживаясь на нем, помолчала:

- Да и хрен с ней! Что мне, с моим мужчиной из-за какой-то сучки ругаться? Не пристало такого нормальной жене! Только… если уж вставишь ей… сделай это… ну так! Чтобы мне не стыдно было, а ей, рыжей, завидно, что я с таким мужчиной постоянно сплю, а этой… крошки с моего стола перепадают! Ну? Сделаешь?

«Вот как относится мне к такой женщине? Она же с ума меня сводит! Если это не идеал жены – то, что тогда вообще – идеал?».

- Так… а теперь, Ваня… ты мне расскажешь… как там все у Вас было! Мне очень интересно!

- Ну ты вообще уже! – попытался возмутиться Косов.

- А что вообще? Я же сказала – Елена опытная, умная, красивая! У такой поучиться – только за счастье, для любой женщины! Если она не полная дура!

- Иван! Вот ты где! У-ф-ф-ф… хорошо, что ты на месте оказался! – девушка Паша, которая молоденькая спортсменка из команды совхоза, смешно сдула челку со лба, - А то тебя в клубе не враз и застанешь! Вот! Лазарев тебе передал – в пятницу, к одиннадцати часам, тебе нужно быть в райкоме комсомола! Там твое заявление на вступление будут рассматривать! Вот… ну ладно! Я побежала, а то дел еще – куча!

И унеслась так быстро, что Косов даже не успел спросить – а где он, этот райком?

«Ладно! Язык до Киева доведет! У того же Ильи спрошу!».

Двухэтажное здание. Похоже – дореволюционной постройки. Первый этаж – кирпичный, а вот второй – деревянный.

«А внутри тут… без изысков! Как писали в книгах про царские времена – казенное присутствие! Только вот народ тусуется все больше молодой, зеленый! Ну так – комсомолия вообще народ не старый!».

На прием в комсомол в коридоре толклись человек восемь-десять парней и девушек. Было видно, что все волнуются. Только волнение это у всех смотрелось по-разному: кто-то ушел в себя, кто-то лихорадочно листал какие-то записи в тетрадках, а кто-то нарочито весело и беззаботно общался со сверстниками.

Иван встал чуть в стороне, с интересом разглядывая народ. Не то, чтобы он совсем был спокоен – мандраж все же присутствовал. Но так – больше в легкой форме. Вызывали их по одному в кабинет, где проходило бюро райкома. Вызываемые задерживались на приеме ненадолго, минут пят-семь на каждого. И до Ивана все выходили с облегчением и радостью. Лишь один парнишка вышел обескураженный, и буркнув: «Перенесли на месяц!», быстро ретировался из коридора.

В свою очередь Иван зашел в кабинет. Семь человек: пять парней и две девушки. В центре стола сидел молодой мужчина лет двадцати пяти, худощавый, русоволосый, улыбчивый. Только глаза были усталыми и изрядно покрасневшими от недосыпа.

Пролистали дело Косова Ивана. Задали несколько вопросов – «в разбег», и по внутренней обстановке в стране, и по – внешней. Иван на рожон не лез, отвечал только по существу заданных вопросов. Вопрос – ответ, вопрос – ответ… Члены бюро оживились, когда председатель заседания спросил:

- Иван! А вот ты же песни пишешь. Хорошие песни! Знаете, товарищи, о этом?

Товарищи не знали. Точнее – песни знали, но никак их не связывали именно с этим молодым парнем, стоявшим перед ними.

- Мы, знаешь ли, тоже этот вопрос на бюро рассматривали, обсуждали эти песни! Даже решали вопрос – отметить авторов Грамотой райкома комсомола. Правда, товарищи? – дождавшись кивков присутствующих, мужчина продолжил, - Но оказалось, что один из авторов – не комсомолец! Ну что за безобразие? Непонятно! И вот теперь эта коллизия будет разрешена, да?

- А еще у тебя что-то есть? – спросил один из парней, - ну… из нового, свежего?

Косов почесал лоб.

«И что им предложить? Я уже думал над этим, даже есть кое-какие наброски, так сказать!».

- Я могу показать… только вот, что, товарищи… Удобно ли это будет? Там вроде бы еще люди ждут, а я тут… концерт давать буду?

- А прием окончен, не так ли, Людмила? – обратился мужчина к девушке, сидящей с краю стола.

- Да, все кандидатуры на прием мы уже рассмотрели. Там еще есть два комсомольца… они – по другому вопросу. Рассмотрение персональных дел…

- Так… ну-ка давай я погляжу, что там… с этими товарищами, - протянул руку за документами председатель, - ага… ну, здесь, я думаю, все ясно! Это те прохвосты, ребята, которых мы обсуждали не так давно. Помните, драка возле кафе, на привокзальной площади?

- Да, обсуждали, - подтвердил один из заседавших, - но я настаиваю, чтобы этих хулиганов основательно пропесочили, товарищи!

- Да какие они хулиганы, Василий? Пьяными они не были, повздорили из-за девушки. Ранее характеризуются положительно. Да они же еще и добрыми приятелями были, до этого случая! Предлагаю, объявить им по выговору, да и дело с концом! Ну что? будем голосовать?

После окончания заседания, присутствующие чуть расслабились, пара парней даже отошли к окну, где закурили, пуская дым в открытую форточку. Секретарь Людмила притащила откуда-то гитару. Народ снова расселся, а Иван, чуть подтянув струны по-своему, обратился к комсомольцам:

- Ребята! Я прошу строго не судить, это только… наброски. Мой соавтор, Илья, наш директор клуба – он еще не слышал этой песни, а потому и музыка к ней… так – сырая совсем!

- Ладно, Иван, мы тут тоже не профессиональные музыканты! Не стесняйся!

Тут дверь в кабинет открылась и зашла… Кира.

- Извините, товарищи, я опоздала! Здравствуйте! Вот… в институте задержалась. Ну что у Вас? Как дела?

«Вот вижу ее… довольно редко! А как появиться перед глазами – и сердце как-то екает! Что-то… эмоционально-иррациональное у меня к этой девушке!».

Кирочка, было видно, торопилась и щечки ее горели румянцем. Или это от легкого морозца на улице? Косов почувствовал, как на лице его расплывается дурацкая улыбка, но ничего с собой поделать не мог!

— Мы, Кира, твоему знакомому предложили спеть песни. А у него что-то новое есть!

Кира улыбнулась Косову и присела на предложенный ей стул. Судя по реакции присутствующих, знали ее здесь хорошо, и относились – тоже также. Да – своя она здесь была!

Иван старался не смотреть на предмет своего сумасшествия, перебрал струны, настроился:

- Хорошо над родной рекой

Услыхать соловья на рассвете!

Только нам по душе не покой,

Мы сурового времени дети!

Комсомольцы-добровольцы!

Мы сильны нашей верною дружбой!

Сквозь огонь мы пройдем, если нужно

Открывать молодые пути.

Комсомольцы-добровольцы!

Надо верить, любить беззаветно.

Видеть солнце порой предрассветной –

Только так можно счастье найти!

Он вообще старался не смотреть на людей – где-то в глубине гнездилась неловкость за воровство этих песен. Как ни убеждал себя Иван-Сергей, как не успокаивал, не приводил разные доводы, но было это чувство, было! Он четко отдавал себе отчет, что никаких способностей написать такие слова у него нет. Даже не способностей! Это же должен быть сплав из знаний, убеждений, эмоций, чтобы писать такой текст. А у него этого – не было. Было понимание очень сильного воздействия таких текстов на людей – особенно нынешних, вот этих парней и девушек, сейчас сидящих перед ним. Даже сохранявшееся у него там, в будущем, это понимание, не поднимало его на уровень этой молодежи.

«Так что… мошенник, мелкий жулик!».

- Поднимайся в небесную высь,

Опускайся в глубины земные!

Очень вовремя мы родились,

Где б мы ни были – с нами Россия!

Комсомольцы-добровольцы!

«Они, конечно, очень разные все! Умные и не очень, искренние и не особо… красивые (Иван покосился на Киру!) и… обычные. Но все же… в целом – они лучше, чем мы там, в будущем! Вот что плохо… растеряли мы там этот запал, эту веру и искренность! И ты, Елизаров, как ни крути – мерзавец и прощелыга! Ты же ногтя их не стоишь! А еще… на Киру, вон, заглядываешься…».