Политолог - Александр Проханов

В груде мобильников, на которых потоптался конвоир, время от времени начинал звонить уцелевший телефон. К нему тот час подбегал террорист, давил башмаком, добивал подранка. Гасил голубоватое зеркальце, огоньки светящихся кнопок. Стрижайло показалось, что он слышит свой телефон, — несколько фраз сентиментальной неаполитанской мелодии. Кто-то разыскивал его в мироздании. Конвоир, в пятнистых брюках, в рубахе с мокрыми подмышками, подошел и ударом каблука оборвал этот неопознанный зов.

Ближе к вечеру, когда солнце исчезло, и небо закрыла туча, на дворе перед спортивным залом загудел мегафон. Лающие, рокочущие звуки катились в душном воздухе, проникали в зал, создавая неразборчивое эхо. Это было неожиданно. Было свидетельством того, что снаружи о них знают и думают, ищут с ними связь, желают помочь.

Стрижайло в металлическом рокоте различал отдельные фразы:

— Доставить гуманитарную помощь… Детей и женщин… Питьевую воду и продовольствие… Хорошо известный доктор Рошаль…

В зал пришел Снайпер, держа возле уха мобильник. Не высовываясь, не подходя к окну, выглядывал во двор, слушал вибрирующие звуки.

— Какого хуя ты прислал матюгальник? — услышал Стрижайло, — Я тебе сказал, никаких переговоров с педерастами. На хуй мне этот жид из Москвы? Давай Дзасохова и Зязикова. Они что, перебздели? Предупреждаю, здесь будет гора трупов! — отключил телефон. Смотрел на заложников блуждающими, незлыми глазами, словно любовался доставшимся ему богатством.

Мегафон умолк. Непрерывное голошение в зале не позволяло слышать звуки снаружи. Лишь иногда гудел автомобильный двигатель, или слышался стук проходящего по насыпи поезда, или звенел пролетавший в стороне самолет.

Он увидел, как террорист извлек из кармана штанов легкий, из зеленого шелка, платок. Расстелил на свободном пространстве, под металлическим тросиком с висящей бомбой. Положил автомат. Опустился на колени и стал совершать намаз, — застывал, заслоняя ладонями лицо. Стремительно падал вниз, касаясь платка лбом. Замирал в благоговейном поклоне. Вновь распрямлялся, закрыв глаза. Что-то беззвучно шептал, заслоняя лицо ладонями. В толпе молились заложницы. Снимали с груди ладанки и серебряные крестики. Целовали, воздевая мокрые от слез глаза. Возносили молитвы, принуждая молиться детей. Стрижайло казалось, что на небесах существуют два разных бога. Один в чалме, в бархатном зеленом халате, величественный, как Верховный муфтий. Другой — в золоченой митре, белобородый, в сияющей ризе, как патриарх. К обоим возносятся молитвы. Боги выслушивают их, степенно обдумывают. Обращаются один к другому. О чем-то благожелательно переговариваются. Космос поделен между божествами, и каждый управляет своим участком, — дарил избавления, обрушивает гнев. Ведет переговоры с соседним богом, достигая компромисса, стараясь не допускать между собою конфликта.

Изнывая от жажды, обессилив от гнетущих переживаний, Стрижайло осматривал сидящих рядом людей. Молодой мужчина с синеватой щетиной тоскливо водил глазами, прижимал к себе двух детей, мальчика и девочку. Обнимая их худенькие плечи, чувствуя свою вину и беспомощность, а те доверчиво и страстно жались к отцу. Прямая в спине, худая женщина, по виду, учительница, собрала вокруг себя старшеклассниц и что-то им тихо нашептывала. Девушки сбросили от жары блузки и платья, остались в трусах и лифчиках, были похожи на пляжных красоток, и одна из них слегка улыбалась. Крупная, пышная женщина с заплаканным лицом обнажила смуглую грудь и кормила младенца, придерживая двумя пальцами смуглый сосок.

Внезапно, поодаль, Стрижайло углядел маленького мальчика. Тот расстегнул пиджачок, сдвинул на сторону аккуратный маленький галстук, старался поймать дующие из разбитого окна ветерки. Рядом лежал большой портфель, и на нем желтела аппликация, — смешной утенок с раскрытым клювом. Это был тот самый мальчик, который странно был явлен ему в Москве, как предвестник несчастья. Другой таинственный знак, — старик с наградными колодками, — где-то немощно лежал, невидный в густой толпе. Женщину с искусственной мальвой он не заметил среди заложников.

Стрижайло и мальчик встретились глазами. Его поразило детское лицо, — бледное, нежное, с приподнятыми изумленно бровями и большим чистым лбом, оно выражало недоумение. Словно он не понимал, кому понадобилось причинять ему страдание. Где дорогие и милые люди, которые еще недавно окружали его нежностью и любовью, снаряжали торжественно в школу, повязывали, словно взрослому, галстук, укладывали в кожаный, пахнущий вкусно портфель нарядные книжки, целовали, горделиво вели по улице. Теперь этих милых людей не было рядом. Все ужасало и мучило, пугало непосильными для детского разума страхами.

Стрижайло вдруг показалось, что мальчик похож на него, — того, наивного, болезненно-робкого, кого любила и лелеяла бабушка и кого запечатлела детская фотография. Стена их дома на Палихе, бабушка с обожающим, чудным лицом и худенький мальчик, испуганный и напряженный.

Стрижайло издалека улыбнулся мальчику. Тот благодарно улыбнулся в ответ. Они обменялись молчаливыми улыбками, установили между собой немую близость. Стрижайло не мог понять, он ли своей улыбкой утешает и поддерживает мальчика, или тот, улыбнувшись, возвращает Стрижайло стойкость и надежду на избавление.

Быстро темнело. Туча, застлавшая небо, была окрашена снизу оранжевой зарей, от которой стены зала приобрели медные отсветы. Множество людей, притулившихся на полу, полуобнаженных, с распущенными волосами, казались первохристианами, которых гонители поместили в сердцевину медного быка, — уже было сложено кострище, медь начинала накаляться. Металлический трос с зарядами, баскетбольные корзины с укрепленными бомбами отливали жестокой краснотой, не меркнущей в сумерках.

Люди, изведенные за день, томимые жаждой, ложились на пол, прижимали к себе детей. Казалось, в темноте укладывается и горестно вздыхает огромное измученное существо, быть может, корова в последнюю ночь перед бойней. Стрижайло смотрел, как расплываются в сумерках мутно-белые лица, чувствовал вокруг себя множество теплых, полуобнаженных тел, от которых исходили волны тревоги. Где-то близко, положив под голову портфельчик, прилег мальчик, мысль о котором рождала в Стрижайло болезненную нежность и сострадание.

Боевики затихли у бойниц. Сквозь приоткрытую дверь слышались их голоса, светился огонек сигареты.

Он лежал на полу, засунув под голову локоть, и разум его, потрясенный дневными переживаниями, получил, наконец, возможность объять происшедшее в целом. Обнаружить в жестоком хаосе скрытую логику. Логика заключалась в том, что это он, Стрижайло, был повинен в случившемся. Его неуемный темперамент, необузданное творчество, гениальная страсть к аттракционам и мистификациям запустили кромешный план. Казавшийся вначале политическим спектаклем, план превратился в финале в языческую гекатомбу, жертвоприношение жестокому богу, чудовищный религиозный акт. С того далекого дня, когда в гольф-клубе «Морской конек» он встретился с Потрошковым и получил от него лестное предложение, он шаг за шагом продвигался в анфиладе расширявшихся проектов и замыслов. Включал в них все новые идеи, испепелял репутации и судьбы, достигал ошеломляющих результатов. Разгром компартии Дышлова и близких ему соратников. Свержение Маковского и разорение его нефтяной империи. Лукавый обман Верхарна с его последующим убийством. Грандиозный аттракцион думских выборов, похожих на карусель, где верхом на жирафах, верблюдах и жабах мчались по кругу кумиры и герои толпы, падая поочередно в грязную жижу, и он, Стрижайло, хохотал при каждом падении. Президентские выборы — смесь крови и патоки, в которых мазали себя карикатурные лидеры, на потеху публике, и жуткий пожар Манежа, в отблесках которого обреченно ступал по брусчатке маленький человечек. Все это мчалось, расширялось, захватывало все новые пласты и объемы. Пока ни превратилось в обезумившую толпу детей и женщин, среди которых бежал он сам, подгоняемый пулями, помраченный творец и художник.

Вслед за первым открытием его посетило второе. Все, что творилось в зале, задумано духами тьмы исключительно для того, чтобы вернуть свою власть над ним. Изгнанные из души божественным старцем, застигнутые врасплох ангелами света, они опомнились и возжелали вернуться. Чудовищный змей, изошедший из него и канувший в озере, не пропал бесследно, а вновь явился. Протиснул в зал глянцевитое могучее туловище. Стремился в обитель, откуда был изгнан, — в его, Стрижайло, душу. Боевики несли в себе все признаки духов, — та же злая энергичность, дружная согласованность во зле, преуспевание в причинении боли. Иногда вместо лиц у них обнаруживались заостренные, мохнатые мордочки с выпуклыми чернильными глазами, под камуфляжем угадывалась бархатистая шерсть, руки, сжимавшие автоматы, превращались в косматые лапки с костяными загнутыми коготками. Их предводитель Снайпер был типичный нетопырь, что многие годы провел в душе Стрижайло, в области между горлом и грудной клеткой, и покинул обжитое место с диким визгом ошпаренной твари. Змей опоясал спортивный зал удушающим кольцом, которое совпадало со жгутами проводов, натянутым тросиком, обернутыми в целлофан взрывными устройствами. Мускулистое туловище и чешуйчатый хвост пролегли среди несчастных детей и женщин, костяная узколобая голова с рубиновыми глазками почти смыкалась со зловонным хвостом. Между ними оставался зазор, — небольшое пространство внутри педали-взрывателя, на который наступила стопа террориста. Захват заложников, мучение тысячи людей были поводом для духов вновь вселиться в Стрижайло. Вернуть утерянное могущество. Превратить Стрижайло в орудие сатанинского творчества.