Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Наши глотки исторгли крик, пробуждающий силу и делающий войско огромным. В едином ритме, поддавшись ему, ринулись воины за Бхимасеной. Его колесница, сорвавшись с места, прочертила в рядах врагов страшный зигзаг — так золотая молния пронзает дождевые тучи. Огненная решимость пронеслась по нашим шеренгам, словно языки пламени по сухой траве, зажигая сердца восторгом битвы. Колчаны уже опустели, но исступленно крича, наши воины взялись за мечи и в пешем строю ударили на конницу. Там, куда умчался Бхимасена, победно гремели колесницы чедиев. Шум битвы начал понемногу удаляться от нас, походя уже не на грохот грозы, а на треск затухающего лесного пожара.

Словно над пепелищем восходил к небесам невидимый горький дым — бесплотные сущности поднимались к Высоким полям, потеряв пристанище.

Да, мы подоспели вовремя. За спинами моих лучников ратники Магадхи смогли перевести дух и вновь отыскать в своих сердцах мужество и упорство, присущие людям, работающим на земле. У этих крестьян, одетых в дерюжные юбки, не было высоких помыслов о дхарме воина или обретении царства. Казалось, им нет дела до того, где принять смерть — на рисовом поле, в доме предков или на орошенной кровью земле. Община все равно узнает, где и как ты погиб, позаботится о детях павших. Сыновья будут возделывать те же поля. Смерть одного или десяти еще не угрожает существованию рода. И перед этой вековой истиной рассеивались все страхи, делая невозможной саму мысль о бегстве с поля боя. Всем вместе им предстояло победить или умереть, опираясь не на кшатрийский долг, а на круговую поруку родной деревни.

Впрочем, не все в этой толпе ратников подчинялись обстоятельствам. Командиры разбитой акшаукини пытались собрать и вновь построить в боевые порядки тех, кто остался жив. Неподалеку от нас с Кумаром орал на группу растерявшихся, опустивших оружие крестьян худой мускулистый воин. Его лицо, заляпанное кровью и грязью, превратилось в подобие раскрашенной ритуальной маски с отверстиями для глаз. В этих отверстиях сияли два черных костра, полные такой живой силы, что не оставалось сомнений: их владелец принадлежит нашему братству. Он сыпал проклятиями, угрожал, хрипел, короче говоря, вел себя совершенно неподобающим для дваждырожденного образом, но он был наш, и мы с Кумаром решили подойти поближе.

— Поздно уже молиться. Ты копье крепче держи. Конь — не человек, на копье не попрет, если ты сам его не бросишь. Если кто побежит и позволит себя зарубить, того я в царстве Ямы достану и буду терзать в облике страшного ракшаса. Впрочем, до Магадхи далеко, не добежите. Здесь будем стоять!

Это был Аджа, принявший новый облик, наполненный какой-то жгучей черной силой, исхудавший, деятельный и злой.

Горечь, отчаяние, гнев и, кажется, раскаяние ощутил я в потоке слов, которым мой друг пытался залить пожар страха и растерянности в сердцах своих воинов.

Если мне стоило немалого труда узнать Аджу, то и он, поглощенный происходящим, не сразу понял, кто обнимает его за плечи.

— Ты все-таки пришел!

Аджа устало улыбнулся мне:

— Пусть будет вечно неведом мой путь… — потом его лицо исказила гримаса ненависти, — Жалеть больше не о чем. Боги в мудрости своей превратили все в майю, позволив кшатриям Джаласандхи спалить деревню. Мои общинники, кого не перебили, попали в рабство.

— А твоя жена? (Я явственно вспомнил чистое, полудетское лицо, восторженно глядевшее на Аджу).

— Ее просто забрали у меня вместе с коровами и козами. Увели со двора. И я ничего не смог сделать, Муни. Я был один, без брахмы и оружия. В наших краях не осталось закона. Сильный берет все. Пример показывает сам царь. В него вселился ракшас, заставляющий уничтожать собственный народ. Безумца сжигает честолюбивое желание стоять у трона Дурьодханы с раболепно сложенными ладонями. Все, что выколотили из крестьян, пошло на вооружение кшатрийской армии, которую бросили против Пандавов. И ни один крестьянин в моем войске не поймет, что сделал это Джаласандха только для того, чтобы сбросить с трона своего родного брата Джаятсену. Жажда власти Джаласандхи привела сюда на заклание тысячи моих соплеменников. Его отец Джарасандха, убитый Бхимасеной, тоже был негодяем. Но он поддерживал закон, сохранял границы государства и не пытался обратиться в хастинапурца…

Аджа длинно выругался и схватил за плечо какого-то крестьянина, который, лишившись оружия, бессмысленно метался между рядами, разыскивая то ли командира, то ли пути к бегству.

— Что ты суетишься! — закричал Аджа.

— Мы разбиты… Все побежали… — на нас, испуганно моргая, уставились бессмысленно вытаращенные глаза.

— Вон твои! — рявкнул Аджа, хватая крестьянина за плечи и разворачивая его к большой толпе воинов, которую уже перестраивали и вразумляли несколько деловитых кшатриев.

Аджа поспешил туда, сделав нам с Кумаром знак следовать за ним. Не к тусклому, трепещущему как бабочка на ветру разуму, а к сердцам, затянутым майей нерешительности, обратился Аджа, вырвав из ножен меч с голубым клинком, похожий на те, что обрели мы с Митрой в Двараке.

— Мы — непобедимое воинство Магадхи! Мы, а не толпа изнеженных кшатриев, которые грабили нас по приказу неправедного царя. Вспомните своих детей, умирающих от голода, и опаленные пожаром волосы своих жен. Вон те — Аджа ткнул мечом в ту сторону, где напротив наших рядов скапливались для атаки бахлики, три гарты и кшатрии Магадхи, — виноваты в том, что у нас нет больше ни семьи, ни дома. Идите и убейте их!

И тысячи воинов ответили ему радостным ревом. Он подсказал им способ унять боль, утолить ненависть, победить страх. Потеряв все, ради чего жили в далекой Магадхе, они обретали полноту существования, изменив закону своей варны, обратившись из вайшьев в воинов, уже не думая ни о тяжелых плодах своей кармы, ни о страхе смерти. Может быть, в тот краткий миг, который отделял их от несущейся в атаку кшатрийской тяжелой кавалерии, каждый из них обрел свое счастье.

Раздались команды. Нестройные шеренги, тяжело наставив копья, обтекая моих южан, пошли навстречу новым врагам. Крестьянин, все еще стоявший рядом с Аджей, вытер грязные потеки вокруг глаз широкой ладонью и, молча подняв с земли брошенный кем-то топор, пошел, чуть косолапя, вдогонку наступающей шеренге.

Аджа перевел взгляд на меня и криво усмехнулся:

— Наука дваждырожденных помогает, если не обретать истину, то вести людей на смерть, — корка слипшейся крови и пыли на его лице пошла тонкими трещинами, — Когда вы с Латой ушли, я почти собрался идти за вами. За жену испугался. А ведь если бы поддался порыву и забрал ее с собой, может, и уберег… Опять же, хозяйство. Ты же видел, что я достиг совершенства. Значит, думал я, правильно выбрал кармический путь. Знания дваждырожденных служили мирному труду вайшьев. Да я бы с парой общин мог пол-царства прокормить. Все в распыл пошло. Не надо было царям, чтобы я народ кормил… За ночь все сожгли. Потом уже бросился искать виновных. Пришел к нашему царю Джаятсене, который с Накулой договорился. У него как раз нужда была в тех, кто умеет и хочет сражаться. Оказалось, что и это у меня неплохо получается. Собственно, ничего больше в жизни и не осталось.

— Калиюга — время тщетных усилий и бессмысленных потерь, — только и нашелся, что сказать, я.

— Нет! Я чувствую какой-то смысл, — возразил Аджа, — потеряв все, лишившись по воле богов всех привязанностей и надежд, я, кажется, начинаю понимать то, что напрасно твердили мне под Кампильей Юдхиштхира и Гхатоткача. Я больше не мясо и кости. Что-то там пробудилось во мне, воссияв бессмертием и великой силой. Похоже, это то, во имя чего риши годами изнуряют тело и мысль в аскетических подвигах. Я должен прорваться к этому сияющему полю внутри себя, узреть его во всей ясности и величии, даже отдав на этом пути то, что и мудрецы, и простецы называют жизнью.

Договорить нам не дали. Лавина неприятеля обрушилась на акшаукини магадхов, усиленную колесницами чеди и моими стрелками. Гневными воплями встретили ратники великолепную колесницу, ведущую вражеские отряды. Царь Джаласандха в окружении своих кшатриев мчался прямо на копья тех, кто кормил его. Магадхи стояли крепко. Поборов первый страх, они шли в атаку неторопливой крестьянской походкой, опустив натруженные руки с толстыми копьями и тяжелыми секирами. Им неведомо было изощренное искусство кшатриев. Но с бесхитростным упорством они готовились продолжить кровавую страду, словно обмолот риса. Не похваляясь друг перед другом доблестью и трофеем, шли они убивать и умирать.

Вдруг перед нашими рядами выросла колесница Бхимасены. Спины коней защищали красные попоны, золотая цепь с колокольчиками оплетала всю боевую повозку. Джаласандха и Бхимасена застыли друг перед другом. Заносчивые кшатрии Магадхи криками подбадривали своего царя.