Сборник "Похитители душ" - Ник Перумов

– Угу. – Какие-то мелкие суетливые мысли копошились в Сашиной голове. – Я там, внизу, телефон видел, навороченный такой. Это что – с автоответчиком?

– Да.

– Значит, ее… Светин голос там записан?

– Ну да, как обычно: меня нет дома, поэтому…

– Ясно.

– А это тебе зачем?

– Для камуфляжа, – без улыбки ответил Саша. – Буду изредка включать, чтобы создать впечатление, что она разговаривает.

Слушай, парень, а почему бы тебе в профессионалы не податься? Уж больно ловко ты все устраиваешь… И прислугу соблазнил – в дом проник, и охрану отвлек, теперь еще и разговор будешь имитировать! Круто, круто… Да, только к чему все это, если я все равно не знаю, что дальше делать?

Саша рассеянно принялся за принесенный завтрак.

– Я… пойду? – неуверенно спросила Маша.

– Иди, иди, если понадобишься – позову. Да, стой, ты с телефоном этим общаться умеешь?

– Нет, Светлана Вениаминовна всегда сама включала… – Оба даже не заметили, что Маша назвала одноклассницу хозяйским именем.

Ничего сложного в этом телефоне, конечно, не оказалось. Саша, как бывалый моряк, привыкший закупать технику вдали от родины, вполне справился с двумя десятками кнопочек. Из маленького динамика раздался мягкий голос:

– Здравствуйте. К сожалению, меня нет дома. Если хотите что-то передать, говорите после длинного сигнала. Спасибо.

Я-то, может, как раз и хочу что-то передать, да вот как?..

В течение ближайшего часа Саше пришлось выслушать несколько сообщений, адресованных Свете. Признаться честно, кое-кому из звонивших Саша при встрече с удовольствием дал бы по морде. Как она, бедная, только живет в этом мире? Хотя, наверное, никакая она не бедная…

Около десяти утра раздался очередной звонок, и сладкий голосок с еле уловимым пришепетыванием, то ли мужской, то ли женский, с ходу и не разберешь, на Светочкино предложение передать вкусненько сообщил:

– Светлана Вениаминовна, я выполнил вашу просьбу. Поплавский Игорь Валерьевич… – Саша вскочил с дивана, – проживает в городе Париже, рю Виктор Бах, 14, отель «Шаранс». Телефон 46-13-15-98. Целую ручки.

Судя по голосу, парень, к ручке-то тебя наверняка не подпускали.

На ловца и зверь бежит! Саша запрыгал по комнате. Так, так, так, доктор Поплавский. Как, интересно, звонить в этот проклятый Париж?

– Под журнальным столиком, на нижней полке лежит телефонный справочник, – охотно сообщила Маша. Она сидела в своей комнате и пришивала пуговицу к чему-то невыносимо розовому. Вопросов она больше не задавала, но и так было ясно, что девушку раздирает любопытство. Еще яснее, что скоро Маша начнет обижаться на Сашино молчание.

Париж соединился с первого раза. Казенный женский голос что-то протараторил по-французски с вопросительной интонацией. Из всей фразы Саша уловил лишь название отеля и, конечно же, «силь ву пле». Что ж тебе ответить, милая? Саша судорожно вдохнул и брякнул по-простому:

– Поплавский!

Надо было поздороваться, дубина! Или, хотя бы сказать «месье Поплавский», или то же ее «силь ву пле» прибавить… Эх, бабушка, бабушка, что ж ты так мало уделяла внимания образованию внука? Французский-то у нас – хреноват, хреноват… Даже для моряка загранплавания маловато…

Но девушка в далекой Франции, похоже, поняла Сашу. Она что-то еще утвердительно чирикнула, затем в трубке послышался щелчок и знакомый мужской голос мягко произнес:

– Oui? – Вот гад, уже по-французски шпарит!

– Игорь Валерьевич… – бросаясь в омут, выговорил Саша. – Это снова я. То есть Самойлов…

Очень бы хотелось надеяться, что сотрудники отелей во Франции не имеют привычки прослушивать разговоры своих постояльцев. Потому что в течение следующих пяти минут Игорь Валерьевич Поплавский выдал тираду, способную вогнать в краску не менее сотни просоленных морских волков одновременно. Общий смысл этих изобретательно наверченных ругательств был прост: Поплавский абсолютно не рад слышать Сашу. И даже более того, если бы ему (то есть Поплавскому) предоставилась такая возможность, он сделал бы все, чтобы он, (то есть Самойлов) больше не имел возможности не то что звонить приличным людям в Париж в восемь часов утра, а и вообще – разговаривать с кем бы то ни было. Причем лишить Сашу способности разговаривать Игорь Валерьевич (кандидат, прошу заметить, медицинских наук!) предлагал удивительно негуманным, я бы даже сказал – извращенным способом. Никогда бы не подумал, что наши российские врачи способны заткнуть за пояс моряков по части ругани…

Самойлов терпеливо выслушал мнение Поплавского, изредка сжимая зубы и помня, что делает это только ради Светы. Когда доктор то ли иссяк, то ли просто остановился передохнуть, Саша испугался, что тот сейчас договорит и бросит трубку, и торопливо сказал:

– Вы только трубку не бросайте! Я не для себя стараюсь! Тут со Светой несчастье! – Более идиотской фразы и придумать было нельзя.

– Со Светой? Что, черт побери, вы с ней сделали?

– Я – ничего… Она сама… Она хотела отправиться в свой мир, а оказалось, что… то есть, я думал, что произошла ошибка, что отправился я один… а потом я вернулся… а… а она – нет…

Связь с Францией была великолепная, поэтому Саша услышал, как Поплавский, тяжело выдохнув, куда-то сел.

– О Господи… Вы отправились, вы вернулись… Ничего не пойму. Где вы были?

– Ну, в этом, в мире Антонова…

– Антонова?! – закричал Игорь. – Час от часу не легче. За каким хреном вас туда занесло?

– Не знаю… Но я ее там не видел!

– Тогда с чего вы решили, что она там?

– А где же? – Саша недоуменно пожал плечами. – Без меня она никуда больше отправиться не могла… Наверное… – Прибавил он, подумав.

– А сейчас вы где?

– У нее дома.

– А Светлана?

– Лежит наверху.

– Вы хоть укол ей сделали?

– Да.

Поплавский замолчал. Очевидно было, что он находится в не меньшем тупике, чем Саша, и тоже пытается найти выход.

– И как она? – спросил он, видно, лишь бы не молчать.

– Дышит, – лаконично ответил Саша.

Поплавский снова выругался, но уже шепотом.

Со стороны посмотреть – шикарный кадр для какого-нибудь маститого режиссера. Напряженная сцена: бесчувственая женщина лежит на кровати. Двое мужчин молчат, сжимая в руках телефонные трубки. Один – в России, другой – в Париже. Оба думают, как ее спасти. И тут же, плавно, камеру – на зеленеющий за окном холм, потом на синее-синее равнодушное небо, словно говорящее нам: все суета… Я опять юродствую. Потому что я сам – один из этих двоих мужчин, я сам смотрю на этот холм и небо, и я сам – черт побери! – не знаю, что делать!