Красная площадь - Пьер Куртад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Камилла рассмеялась, слушая Казо, который, пригнувшись, шепчет ей что-то. Симону показалось даже, что он положил ей руку на плечо. Почему Камилла сейчас смеется, а раньше слушала их разговор с таким равнодушным видом? Ему стало не по себе. Чувство досады приходило всякий раз, когда он замечал, что существует другая Камилла, отличная от его Камиллы: эта другая работает в конторе, а он не смеет даже ждать ее у выхода; этой другой Камилле мужчины, не подозревающие о его существовании, говорят глупые комплименты. Другая. Незнакомка. Он не раз винил себя за эти собственнические настроения, но что поделаешь? Есть один-единственный способ избавиться от тревоги — не притворяться, будто ему все безразлично, а, наоборот, полностью завладеть Камиллой. Пусть люди знают: «Это жена Симона Борда».
— Вы тоже с юга? — спрашивает Гранж.
«Вот он барьер: ведь Гранж прекрасно видит, что я друг Казо, но не решается обратиться ко мне на «ты». Если бы у меня на лацкане был такой же значок, как у Казо, я мог бы сколько угодно шутить, говорить самые непонятные вещи о носе Клеопатры, забираться в любые дебри интеллектуализма в самом мерзком значении этого слова, и все равно я был бы для него товарищем».
— Да, но в наших краях холоднее, чем у Казо, мы, так сказать, горцы. Однако это тоже юг.
— А пальмы там есть? — осведомляется Полетта.
— Есть, конечно, во дворе каждой фермы непременно есть хоть одна большая пальма. А почему вы спрашиваете?
— Да так, — говорит Полетта. — Мне бы очень хотелось видеть пальмы, которые растут сами по себе, как каштаны в Париже.
— Когда-нибудь увидишь, — говорит Поль.
Он обнимает ее за шею. Она замечталась о пальмах. Замечталась о солнце.
Вдруг Казо, разблагодушествовавшись, заказывает по второй рюмке сомюра.
— Нет, спасибо, — говорит Камилла, — я не хочу!
— Может быть, вам заказать что-нибудь другое?
— Нет, — отвечает она, — ничего не надо…
— Не хочешь ли выпить чего-нибудь горячего? — спрашивает Симон.
— Нет, — отказывается она, — нет.
Он понижает голос до шепота:
— Что с тобой?
— Ничего, ровно ничего.
— Но все-таки…
— Да нет, уверяю тебя.
— Хочешь, уйдем?
— Нет, напротив.
— Почему напротив?
— Не приставай ко мне, дорогой.
Он поднимает брови. Он ничего не понимает. И говорит:
— Ничего не понимаю.
Она молча трясет головой.
Он не понимает, что ей хочется брести об руку с ним в темноте под холодным дождем, потому что уже начался дождь.
СЕРП И МОЛОТ
За дальним столиком, где сидит незнакомец — тот самый, который утверждает, будто нынешние не знают, что такое мордобой, — вдруг кто-то крикнул:
— Саша!
В эту минуту в распахнутых дверях на фоне дождливой ночи возникло улыбающееся лицо юноши, одетого так, как одеваются где-нибудь за городом, когда выезжают на лыжах — спортивная зимняя куртка, узкие спортивные брюки, лыжные ботинки, — и в этом лице, усыпанном веснушками, в голубых глазах чувствуется что-то необычайное, как и в имени «Саша». Казо перехватил юношу и представил его:
— Это Бернштейн, товарищ из Союза молодежи.
Между компанией Казо и разочарованным незнакомцем, окликнувшим Сашу, устанавливается контакт.
— Привет, ребята — говорит Саша с таким неподдельным бельвильским выговором, что Симон сразу же прощает ему развязный тон предместий, хотя в первую минуту заподозрил было, что развязность не была простым позерством.
— Здравствуйте, господин Бернштейн, — говорит хозяин кафе (как и Казо, он произносит: «Бернстайн»).
Со всех сторон несутся возгласы:
— Ну как? Скоро?
Казо поворачивается к сидящим за его столиком.
— Вам, очевидно, невдомек, — говорит он, указывая на Сашу, — что перед вами советский гражданин во плоти и крови.
Он довольно улыбается, как будто это открытие — его личная заслуга.
— Скоро уезжаешь?
— Ты в СССР едешь? — спрашивает Гранж. — Вот ведь повезло!
— Представь себе, уезжаю, — говорит Саша. — Окончательно. Не в туристскую поездку.
Он вытащил из кармана куртки портмоне, а из портмоне бумагу.
— Возвращаюсь домой, — говорит он торжественно.
«Мы увидели несколько строк русского текста, напечатанного на машинке, и синюю печать — серп и молот на земном шаре, пятиконечную звезду, колосья и надпись; очевидно, она означает: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И Сашин жест — жест, казалось бы, самый обычный в таком вот кафе и в этот час (просто человек под хмельком показывает свои документы случайным собутыльникам, ибо удостоверение личности — это единственное его достояние, итог всей его жизни, особенно когда речь идет о военном билете, а в большинстве случаев речь идет именно о военном билете), этот жест одиночества и бедности, которым выражается извечная потребность успокоить себя и других, показать, что все у тебя по закону, что ты тоже полноправный гражданин, хоть и одет неважно и у кого-то на подозрении, — скромный жест Саши сразу восхитил всех нас. Мы склонились над славянскими буквами и над синей
