Фашист пролетел - Сергей Юрьенен

После золотой медали Рубиной на сцену зовут его.

Вручив ему аттестат зрелости, Бульбоедов задерживает руку в своей лапе:

- Слагаешь "Знамя", значит?

- Слагаю. Спасибо вам за съезд. За все...

- Ладно, не прощаюсь. Первая книжка выйдет, не забудь мне подписать. Может, в Союз письменников еще тебя буду принимать.

* * *

Его родителей в зале, к счастью, нет. Отчим и так бы не пришел, не будь он на учениях. Мама отказалась потому, что "не в чем" и ожидает дома, пообещав накрыть ему с приятелями стол. Но по домам никто не спешит. После выпускной церемонии в Доме пионеров все возвращаются через улицу в школу.

Неофициальная часть происходит в спортзале, где начинают хлопать пробки. С граненым стаканом клюквенного сидра Александр отходит к шведской стенке. В дверях появляется Адам. Опередив всех на год, он заканчивает первый курс университета. Бренчит в кармане брюк ключами от машины.

Плечом к плечу с ребятами они подпирают стену, глядя как, изображая веселье, кружатся пары бывших одноклассниц. В ударе только Стенич; в алой шелковой рубашке с пропотевшими подмышками и витым пояском Стен под нарастающий аплодисман учительниц неистово вращается на стертом каблуке.

Любовных историй в их классе не было (тогда в старой его школе одна из одноклассниц уже в седьмом без возврата ушла в декретный отпуск). Здесь же парни и девушки так и остались по разные стороны границы - без взаимных нарушений.

Но в первую ночь Большой жизни расходиться никто не спешит. У всех парней с собой бутылки. Пить начинают на ходу, шагая по проспекту к Обелиску, где бывшие хулиганы класса под возмущенные крики сознательных девочек прикуривают от Вечного огня. Потом всем классом бредут в другую сторону - через весь город - на вокзал. В вагоне электрички ни Стена нет, ни Мазурка - зачем он едет? Кроме девочек, все в дупель пьяные, но в спортивных сумках еще звенят бутылки, когда класс высаживается на берег "моря" - водохранилища. Одни снимают туфли и засучивают брюки, другие уходят в воду прямо в костюмах и, остановившись по колено, запрокидываются. Бутылки улетают в белесую тьму. Некоторые по инерции плюхаются следом лицом вперед. Вытащив очень тяжелого ближнего, бывшего первого силача, он падает в сырой песок. Его поднимают. С горечью он задает вопрос:

"Где же ты был, Адам?"

Он даже не бывший школьный друг, он друг давно минувший. Плюсквамперфектум. Тем не менее закидывает его руку себе на плечо. В машине разит бензином. Несмотря на ухабы и буксующий мотор, Александр отключается.

В себя он приходит на пороге дома:

- Где ты был? Третий час ночи!

При виде Адама ее голос отвратительно меняется:

- А Стен ваш где, а Мазурок? Я уже убрала все в холодильник... Где это он так назюзился?

- Почему же в третьем лице? - вступает в квартиру Александр. - И где поздравления, как это с чем? Закончен мой труд многолетний. Наш? Ладно. Пусть наш. Многолетний. Что ж непонятная грусть? - У себя в комнате он опрокидывает снятый пиджак со стулом.

- Ну, и ужрался я, ну, и ужрался...

Пружины кровати сбрасывают его на пол. Протянув руку, ищет, где включается радиола, продукт добросовестной, пусть и советской Балтии.

- Что там творится у нас в СССР? - Под надсадный вой зеленый глаз впадает в безумие. - Глушите, суки, слово правды? Ничего... ужо вам!

Входит Адам:

- Этот?

- В четыре руки! - поднимается Александр. Они выносят радиолу, которая выдергивает свой провод из розетки и растягивает антенну из медной проволоки - Гусаров ее долго мастерил, наматывая на карандаш, чтобы иметь возможность слушать мир, что помогло ему не очень, ну, да что уж теперь... - Подожди!

Он отключает антенну, которая отпрыгивает, сворачиваясь на полу.

Рассвет, но ей взбрело потанцевать:

- Где наши пластинки?

Он приносит и бросает на тахту - в драных обложках.

- Чего ты хочешь? "Джонни"? "Мама йо кьеро"? "Чай вдвоем"? Еще не вся черемуха тебе в окошко брошена...

Превозмогая дурноту, прерывисто вбирает воздух. Бросает на хер, открывает шкаф - как это "не в чем"? Полно нарядов! - и вынимает из-за них двустволку. С верхней полки рука прихватывает коробку патронов.

Вернувшись к себе, разламывает.

Забивает оба ствола.

- Что ж непонятная грусть тайно терзает меня?

Патроны смотрят всепонимающими зрачками медных капсюлей.

- А впрочем, почему же "тайно"?

Он защелкивает самовзвод и поднимает глаза на входящего Адама:

- Ружье отца. Родного! На колени!

Адам подтягивает складки брюк и опускается. Спаренные стволы поворачивают ему голову:

- В пиджаке. Во внутреннем...

Адам вынимает мятый авиаконверт. Стволы поднимают его и вталкивают в комнату родителей, где Александр, держа два пальца на спусковых крючках, отдает приказ:

- Читай!

Адам зачитывает вслух письмо, которое заканчивается так:

- "... У Вас есть все, чтобы стать хорошим прозаиком. Зоркий глаз и точная рука, и, к счастью, много лет в запасе. Пишите, как можно больше, Александр. У нас в литературе счастливых судеб не бывает: желаю Вам просто писательской. Юрий Абрамцев".

Молчание.

- Это не тот ли, - говорит она, - что "Зеленое и голубое"?

- Тот.

- И что ты хочешь этим сказать? Да еще с ружьем? Надеюсь, не заряжено?

На это Александр отвечает:

- "Три кольца". Но только два ствола. Папе Хэму, впрочем, хватило... "Много лет в запасе"? Мэтр ошибается. Устал я. Может, мне судьба погибнуть на корню. Или это Андерс-сениор меня зовет? Ты как считаешь? Быть или не быть? Два кольца, два конца... посредине - гвоздик. Это что? Я спрашиваю?

Адам угадывает:

- Ножницы.

- Германские! Которыми ты мне грозила... - Смеется и вынимает руку, чтоб показать ей пальцами. - Чик-чирик! А почему?

- Потому что темная была.

- Прозрела?

- Благодаря тебе.

- А я наоборот. Впадаю я в обскурантизм... Пардон!

В сортире он ставит двустволку в угол, забрасывает галстук за плечо и поднимает деревянное сиденье. Пил он не только "мiцное", он пил еще и сидр, ром, коньяк, ликер, портвейн и вермут, однако, мотая головой, упорно повторяет:

- Еб-баный биомицин...

Как заново родился - таким он просыпается. Радиола на месте в изголовье. Крышу пятиэтажки напротив озаряет солнце. В соседней комнате все убрано. Мама глядит в окно. Одетая, причесанная - будто собралась куда-то.

- Доброе утро! - с подъемом говорит он. - Друг мой ушел?

- Ушел. Ты тоже можешь уходить.

Он удивляется:

- Куда?

- Куда хочешь. Аттестат зрелости получил?

- Мама, чего это с тобой? А, мам?

Она локтем назад:

- Отстань!

* * *

Из окружающей ночи вдруг возникает белокурая блондинка. Она бросает взгляд на палатку, которая ходит ходуном, но это ее не пугает:

- Погреться можно у вас, мальчики?

Мессер стаскивает свитер и накидывает на голые плечи с бретелями сарафана. Высокие скулы, серые глаза. Садясь и упираясь, она, как Русалочка, укладывает ноги с босыми изящными ступнями. Натягивает сарафан.

Девушка без трусов. Успев заметить это, они переглядываются. Александра угнетает, что взволнован он больше, чем Мессер, который деловито споласкивает, наливает. Перед тем как протянуть, деликатно вынимает из кружки сдвоенную сосновую иглу. После чего беспокоит за плечо на пару слов:

- Кадр в моем вкусе.

- Владей.

Он тяжело вздыхает:

- Неудобно как-то...

В городе ударник цеха горячей обработки оборудовал себе подвал для культурного отдыха. Там у него топчан, накрытый стеганым одеялом, а кирпичные стены заклеены вырезками из "Советского экрана" и обложками журналов стран "народной демократии". Отдых у Мессера не менее ударный, чем труд, поэтому Александр не понимает причины нерешительности:

- Перед кем тебе неудобно?

- Есть в городе одна. Зовут Аленка. С глазами она... Чего ты?

- Ничего. Она же в городе?

- Тоже верно. У нас ничего с ней не было?

- Тем более.

- Добро, значит, даешь?

С новой бутылкой "зубровки" Мессер подсаживается к белокурой, которая смотрит через костер на Александра. В серых глазах вопрос.

Что может он ответить?..

Раздается осторожный хруст земли, и на свет выходит иностранец - расы неожиданной в этих умеренных широтах. На неплохо выученном русском языке он обращается к напрягшейся блондинке:

- Вера? Мальчики ждут.

- Подождут.

- Виктору скажу?

- Говори...

Мессер провожает пришельца взглядом.

- Желтый чувак откуда?

- Палатка у них там. За туалетом...

- Сколько их там?

- Слишком много.

- Из каких джунглей занесло?

Вера берет его "приму", прикуривает от поднесенной веточки.

- Индонезия. "Морями теплыми омытая, слезами горькими покрытая".

- Знаем такую. Там коммунистов режут.

- Жаль, этих не дорезали.

- А чего ты тогда с ними? Или наладилась туда?

- Куда? Слез мне и здесь хватает. На ночь они меня купили. А Виктор продал.

- Что за Виктор?

- Официантом он в "Потсдаме". Вот он и сам. Не запылился...