Том 5. Путь к большевизму - Дмитрий Фурманов

Лишь только почтовики прекратили работу, — мы немедленно мобилизовали свой штат из рабочих. Это была торжественная, незабываемая и курьезная картина.

Нам необходимо было установить связь Совета по городу и с Москвой.

Звоню в центральную:

— Эй, кто там?

— Я, Синюха… А это кто спрашивает, не Дм. Андр.?

— Я… я… Поторопись-ка, 88-й номер.

— Ладно, устрою… А что у вас там, все ли в порядке, в Совете.

— Все, все, ты поторапливайся…

Слышишь в трубку, как он отойдет и начнет переговариваться с товарищем: 88-й просит… Дм. Андр. говорит… Надо будет соединить…

— Вали, втыкай вон эту…

— Какую эту… Не ее, вот эту надо… Тут неправильно..

— Вот чертополох, говорят тебе, втыкай… Ты не бойся, я знаю… Это она самая и есть…

Долго ищут они где воткнуть, куда нажать… Наконец, минут через пять звонят:

— Ты слушаешь, Дм. Андр.?

— Слушаю, слушаю! Да поскорее вы, черти… Чего вы там копаетесь…

— Эка, копаетесь — тебя бы посадить сюда… И то все время словно волчок кружусь с боку на бок…

— Ладно-ладно, поскорее, Ванька…

— Сейчас нажму, а ты звони… Что-то зашумит, защелкает… звонишь…

— Откуда говорят?

— Центральная комната…

— Ванюха, ты?

— Я…

— Какого же чорта не соединяешь?

— Соединяю, да еще не вышло…

— Ну, поворачивайся, брат, поворачивайся…

— Ладно, постараюсь, товарищ…

Таким образом путаешься иной раз минут 10–15. Наконец, добьешься, кончишь говорить, а Ванюха только и ждал — тут же звонит из центральной:

— Что, поговорил?

— Поговорил, Ванюха, спасибо…

— Вот то-то и дело, а ты, белый чорт, все бранишься.

— Ну, прощай, прощай — мне некогда… Таким образом идет работа… Рабочие вынуждены хвататься за все.

Есть мысль начать учить рабочую армию почтовому, телеграфному, телефонному, а может и железнодорожному делу, чтобы в нужную минуту пустить эту армию в дело. Разумеется, в данное время нет возможности, но дело это верное.

В Совете шло заседание, когда арестовали почтовиков.

Необходимо было допросить их немедленно и оставить только главарей. Было уже часов 9 вечера. Заседание кончилось. Члены Совета расходились.

В штабе в это время вырабатывался план допроса почтовиков. Печатались вопросы.

Почтовиков всего до двухсот человек. Судей тут потребуется не мало.

— Товарищи, — обратился я к расходившимся членам Совета — почтовиков мы арестовали, но большинство из них попало по недоразумению. Их надо допросить и большую часть отпустить.

— Помогите, товарищи. Дело общее, давайте вместе и разрешать. Останьтесь здесь человек пятнадцать — двадцать. Разумеется, нужны грамотные, осторожные и прочее. Я объясню вам, в чем дело.

Мигом записалось шестнадцать человек. К тому же времени вопросы были напечатаны. Я разъяснил им, как нужно вести следствие (хотя руководствовался больше здравым смыслом, а не юридическими тонкостями), как следует вести себя во время допроса. Было уже около 10 часов.

Допрос порешили снять сегодня же ночью, чтобы на утро часть выпустить.

Потом перерешили допрос отложить на утро, а беседовать с почтовиками пошли мы сами, члены штаба.

О результатах переговоров я уже писал. Допрашивать не пришлось.

Но это не важно, здесь важно другое: изумительно дружно откликнулись рабочие; заявили о готовности проработать ночь, только помочь бы чем-нибудь Совету.

Взялись за дело совершенно новое, за дело ответственное.

Верят тому, кто их ведет. На этом доверии здесь построено все.

Рабочие за октябрь получили всего по пяти фунтов муки, но молчат.

Иные давно бы взбунтовались. Здесь положение другое. Все держится авторитетом Совета.

Власть у Совета фактически была во все время революции, теперь она только оформлена и оглашена.

1 ноября 1917 г.

Вы думаете, что декрет о мире был издан для начала переговоров? Для съездов, конференций, заключения новых договоров и проч.? Совсем нет.

Вы только проследите за восемь месяцев революции повседневную работу тех, которые издали декрет, убедитесь, что центр тяжести не в переговорах, а в чем-то другом, противоположном, — в восстании народов.

В этом смысл и огромное значение совершенного акта.

Мы затаили дыхание и ждем не дождемся, когда придут из «вражьего стана» ошеломляющие вести. Мы верим глубоко и непоколебимо, что там начнутся революции, что всюду уже поднялось восстание, только не дошли к нам желанные вести. Мы притаились и ждем.

Там, за окопами, всегда начинали волноваться, лишь только побеждала наша левая.

И мигом там устанавливался порядок, суровая дисциплина, когда правая торжествовала, как это было в проклятые июньские дни, после июльского восстания, в позорные дни Московского совещания… Теперь наша взяла. Эта победа родит восстание за окопами.

Мы с трепетом, в глубоком молчании ждем этого священного взрыва негодования.

Как гром прокатится по миру повстанческая волна. Это будет пора отчаянной борьбы двух злейших врагов. Новая жизнь идет лишь по трупам борцов, плывет лишь по морям братской страдальческой крови. Пусть так.

Мы верим; мы верим, что все это уже началось, что гремят громы и всюду поднялся в гневе уставший народ. Мы ждем.

«На 24 часа заключено перемирие между социалистическими партиями, чтобы положить конец братоубийственной бойне и столковаться о создании социалистических министерств — от большевиков до народных социалистов включительно».

Это же позор! Какое тут может быть перемирие, и что тут за «братоубийственная» бойня? Кто кому брат? Тут сошлись враги — злейшие, непримиримые враги, и они должны кончить вражду свою борьбой. Один должен погибнуть, вместе жить невозможно.

Что вы понимаете под братом?.. Русского?.. Брата по нации? У нас нет такого братства. У нас есть только братство по нужде. Так и скажите прямо, что вы боитесь гражданской войны, что этим «перемирием» вы хотите достигнуть мира в стране во что бы то ни стало. Если вам хочется только тишины, — тогда, разумеется, вы правы, но если вам дорога народная победа, — не бойтесь гражданской войны, она неизбежна, без гражданской войны мы никогда не сломим упорного, внутреннего врага, — она неизбежна.

Нечего закрывать глаза на подлинную стоимость всевозможных оборонцев. Нам не по пути с ними, и тут о соглашении не может быть и речи.

Все средства допустимы, если вы честный, бескорыстный революционер и работаете единственно для трудовой массы.

Пусть еще прольются целые потоки крови, — она очищает, искупительная кровь.

Ведь, в сущности, безразлично, сколько человек погибнет: один или сто. Каждый страдает лишь сам по себе; увеличение или уменьшение страданий у других ничуть не изменяет суммы его страдания. Вместо одного будет сотня страдающих. Это неизбежно, т. е. массовое страдание при массовой борьбе. Это и лучше, так как сознание солидарности утишает человеческую боль.

Нет, нет, к чорту ваши мирные переговоры! Борьба должна быть беспощадной и вожди обязаны до конца стоять на крепких позициях. Если мы победим, — мы не пустим буржуазию в Учредительное собрание. Что ей там делать, что отстаивать?…

Фабрики и заводы перейдут в ведение общин, и фабрикант может поступать на работу как всякий рабочий. Какие классовые интересы отстаивать пойдет он в Учредительное собрание? Мы не должны допускать туда буржуазию. Ведь хуже, чем рабочему, не придется жить ни одному фабриканту, ни одному помещику.

А за критерий мы и должны брать рядового работника. Если считаться с доводами буржуазии, — тут никакие учредительные собрания ничего не создадут. Каждому и в каждом отдельном месте хорошо известно, по какому списку проходит буржуазия. Этот список надо аннулировать.

Как-будто мы нарушаем этим самым четвертую формулу выборов. Выборы будут не всеобщие. Да, не всеобщие. Но это в интересах трудового народа, и мы имеем нравственное право отбросить буржуазию.

Буржуазии там делать нечего. Для нас не существует ее особых интересов.

9 ноября 1917 г.

Приветствуя победу большевиков, мы приветствуем не отдельную партию, а трудовой народ, который, не разбираясь в тонкостях программы, идет за теми, которые смелы и решительны, у которых имеется одна определенная цель, — достижение максимума завоеваний в данный революционный момент.

С точки зрения устремления трудового народа к достижению максимума мы близки к большевикам и не считаем нужным и возможным в такие решительные моменты отвлекать внимание масс на нашу программную рознь, тем самым распыляя и раздробляя народную силу.

Наша задача сводится к объединению и уплотнению поднявшейся массы, движимой единственно нуждой и имеющей полную общность интересов.