Кундуз-Гардез. Бригада уходит в горы (СИ) - Бикбаев Равиль Нагимович

— Не п…ди! — грубо обрываю я О***. Сейчас он для меня не офицер. Кто? Да просто товарищ, сослуживец с которым за флягой браги говорю о литературе и о войне вот потому и повторяю:

— Не п…ди Игорь! Ты же боевой группой командовал, мы же не всегда с минометами на операции ходим.

— Чего ты дое…лся? — неожиданно резко повышает голос О*** и он сейчас не с подчиненным ему солдатом говорит, а почти со сверстником, — Ничего такого я не чувствовал! И переживать по этому поводу не собираюсь! Понял?!

Тускло желтый от электрической лампочки свет в безоконной каптерке. Тускло желтое лицо у Игоря и у меня наверно такое же, уже только на донышке фляжки осталась брага, и все метет и метет Афганец.

— Думай о простых вещах, — помолчав советует Игорь, — пожрать, выпить, поспать, — чуть улыбнувшись краешком потрескавшихся губ продолжил, — как офицеров нае…ть. Иначе ты служить тут не сможешь. Обо всем остальном дома подумаем… если вернемся.

Через две недели О*** убьют. Колонна машин за продуктами шла в Союз, лейтенант О*** и его взвод были назначены в сопровождение. Машина в кабине которой ехал Игорь подорвалась на мине. Игорю оторвало обе ноги, он умер от потери крови. Ребята говорили, что он не мучился быстро отъехал. А пока:

— Тебе пора, смена скоро, — вставая с кипы бушлатов негромко говорит О*** и приказывает, — Пошли, мне тоже посты проверить надо.

Надеваем марлевые повязки, пыль на них красно-черная как запекшаяся кровь, выходим из каптерки. Бушует Афганец и марлей закрыты у нас рты. Непроницаемой стеной стоит красно-бурая пыль, так тяжело дышать и не видать что там вдали. С закрытыми ртами, сомкнутыми губами и сузив глаза почти ничего не видя идем мы на посты. Мы не знаем, что ждет каждого из нас. С закрытыми ртами, сомкнутыми губами и сузив глаза прошли мы по этой войне. И что бы выжить в этой буре надо думать только о простых вещах: «Пожрать, выпить, поспать, как офицеров нае…ть, как не нарваться на пулю, не подорваться на мине». А все остальное… повторю короткое пожелание своих сослуживцев: «Да пошло оно все на х…й!» Пусть каждый сам хоронит своих мертвецов. И все бушует в памяти красно-коричневая буря, которую мы называли просто по имени: «Афганец».

А еще в первые месяцы службы в Афганистане было у меня тайное горе. Очень много оно мне нравственных страданий принесло и чем сильнее я о нем хотел забыть тем чаше мне про него напоминали. Дело в том, что мне просто фатально не везло с воинскими званиями. Ну то что я единственный в учебной роте в Гайджунае при выпуске получил чин ефрейтора, это еще не горе, со всяким такая беда может случиться коли такое звание в армии предусмотрено. Как говорится с кем не бывает. А вот то что в роте куда попал служить, я оказался единственным ефрейтором меня сразу как-то насторожило. Рядовые у нас были, сержантов хватало, а вот ефрейтор я один. И чего ранее со мной никогда не было, стал я при перемещениях по батальону и бригаде погоны солдат срочной службы разглядывать. И вот через пару недель мрачное подозрение превратилось в твердую уверенность, я не только в роте, но и во всей бригаде единственный ефрейтор. Как же мне за это досталось! Если командир роты со зловещей улыбкой меня спрашивал: «Вы это, что себе позволяете, товарищ ефрейтор?» То я сразу понимал никакие отговорки не помогут, меня подловили с очередным залетом, и будь готов ефрейтор получить хороших ну просто огромным трендюлей. Если командир взвода лейтенант П*** с утра вставал с левой ноги, а я в недобрую минуту попадался ему на глаза, то он обязательно спрашивал: «А почему вы товарищ ефрейтор предусмотренные уставом знаки различия на погонах не носите?» Дело в том что свой гайджунайский позор, тоненькую сиротскую и такую одинокую лычку я на погоны никогда не пришивал. А П*** требует: «Немедленно пришить, а потом прийти и доложить» Несколько раз я слезно умолял командиров:

— Ну разжалуйте вы меня! Ну чего вам стоит, я же не отпуск прошусь в конце то концов.

— Товарищ ефрейтор! — с офицерской лаской пенял мне капитан А***, - вы совершенно о товарищах по роте не думаете.

— Это еще почему? — чувствуя грядущую подъ…бку угрюмо спрашивал я.

— В трудный час посмотрит на вас, товарищ ефрейтор, наш боец, — улыбается ротный, — ему сразу на душе веселее станет, он то нормальный солдат, а уж никак не ефрейтор.

— И пришейте наконец знаки различия, — добавляет П***.

— Ну на конец это то по желанию, — хохочет ротный, — а вот на погоны обязательно.

Ну ладно офицеры, не слишком уж и часто они вспоминали о моем воинском звании, а вот товарищи по роте… Вот сколько звезд на небе столько раз я и выслушал что: «лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора». Я стал мрачен, злобен и ужасно раздражителен. Особенно меня Фарид В*** боец из второго взвода доставал. Он татарин как и я, только я с Волги, а он крымский. Призвали его из Узбекистана. Прозвище у него Челубей. Так вот эту фразу про сына и дочь, он аж на трех языках повторял, на русском, татарском и узбекском. Еще у нас и настоящий немец во втором взводе служил, из Казахстана парня призвали, так вот его Челубей попросил выучить как поговорка про ефрейтора и на немецком языке звучит. Тот его и обучил. Достал он меня полиглот хренов. Два раза я гордо бросал ему вызов: «Ты козел! Пойдем поговорим!» И два раза был избит, роста мы были одного, но мышечной массой он меня раза в три превосходил. Жизнь моя стала горька, судьба туманная, военная карьера неопределенна, а воинское звание «ефрейтор» ненавистно. В сладких мечтах я видел, как стою перед строем роты, а с моих погон «с мясом с корнем» срывают ненавистную лычку. И вот, дело в феврале было, сплю я на своей койке в палатке, помимо тощего байкового одеяла еще и шинелью укрылся и снится мне чудный, просто волшебный сон.

Стою я горе и точно знаю, что это греческий Олимп. Вижу сидящего на троне седовласого величественного старца. На голове у старца золотой обруч, в правой руке лира, в левой развернутый свиток. На свитке надпись: Гомер «Илиада». Сам знаю, что место поэтов это Парнас, но это же Гомер. Геркулеса же к богам причислили, а Гомер это Геркулес изящной словесности. Кабы не поэты, то кто бы про этого Геркулеса то знал? Заслужил Гомер божественный титул, да еще как заслужил! Вот это да! Попасть на Олимп увидится с самим Гомером, значит достоин, достоин и еще раз достоин! От такого счастья ликует моя душа. Дело в том, что до двадцати лет, я не только пописывал стишки, но и весьма самонадеянно считал, что обладаю незаурядным поэтическим даром. Стишки были такого качества, что в слове «пописывал» как угодно ставь ударение и в любом случае не ошибешься. Ну да ладно. Подхожу я значит строевым шагом к Гомеру и приветствую его:

— О ты! Сладкозвучный отец поэтов, рад увидеть тебя на Олимпе! В месте для достойных, самых избранных поэтов.

— Это вы то избранный поэт? — недовольно отвечает мне Гомер, и с едким сарказмом спрашивает, — Вы что это возомнили о себе товарищ ефрейтор?

О бессмертные боги Олимпа! Неужто и Вы знаете, что я ефрейтор? Нет мне спасения. Вижу что и тут придется мне вместо кубка с амброзией, испить горькую чашу позора.

— О ты богам подобный! — ответствую я Гомеру, стараясь чтобы в моей речи прозвучали и «стопы» и «ямбы», — За что мое терзаешь сердце? Иль мало я страдал? Иль мало мук я испытал? Божественный орел терзает печень Прометея, так и мне с насмешкой страшной, напоминают о моем позоре! О сладкозвучный! Многоямбный! О сжалься надо мной!

— За твой бред, что осмелился ты называть стихами, — крайне язвительно и в прозе бросает Гомер, — тебе еще мало досталось. Как жаль, что нельзя тебя сварить в кипящем масле.

Но сравнение с богами Гомеру понравилось. Даже великому поэту все равно приятна беспардонная лесть. Подумал Отец Поэтов, пожевал губами, поморщил в раздумьях высокое чело и молвит:

Гомер: Коль ты клянешься, не позорить поэзию Своим бесстыдным рифмоплетством, То дам тебе совет от мудрых Ефрейтор: Клянусь, великой «Илиадой» Гомер: Так помни же свою ты клятву А теперь внимай: Прекрасную Елену Парис похитил Конь эллинов зашел за стены Трои И царь Итаки Многомудрый Одиссей Циклопа ослепил Для умного достаточно Сего услышать Коль не поймешь То оставайся Богов насмешкой Ефрейтором… Ефрейтор: Постой, постой А как же… Гомер: Прощай! и помни клятву Ефрейтор: Слова твои на сердце камни так холодно мне стало наверно это лед Аида