Таинственные следы - "Сат-Ок"

– Посмотри, Антачи, мать заслоняет собой своё дитя. Лоси умные, – сказал я. – Сперва она шла впереди, чтобы в случае какой-либо опасности первой встретить её. Когда же она почуяла опасность с нашей стороны, она послала телёнка вперёд, а сама пошла сзади.

– У людей такое не всегда встретишь, – заметил Антачи.

– А как самоотверженно защищает лось свою лосиху даже перед целой группой охотников! – продолжал я рассказывать. – И если лосиха упадёт первой, лось становится между ней и охотниками, роет копытами землю и грозно сверкает глазами, пока стрелы не продырявят его, как старую шкуру. Я видел однажды самку, раненную в шею. Лось целый час так искусно заслонял её собой, что, когда он в конце концов упал, мы убедились: все наши стрелы вонзились в него.

– Я столько лет живу на границе леса, но и половины того не знаю, что знаешь ты, Сат-Ок.

– Если бы ты и вдвое больше прожил, всё равно бы не постиг тайны чащи. Белые не умеют жить в ней, чувствовать её сердцем и душой так, как мы. Мы такая же часть этих лесов, как деревья и скалы. Мы не противопоставляем себя лесной чаще, а составляем с нею одно целое. Видишь вон ту рыжую белку? – Я показал рукой. – Так вот знай: когда мы подъедем ближе, она сразу же перепрыгнет на соседнее дерево, затем дальше и дальше, пока не исчезнет из глаз. Если бы с нами не было вас, она бы только перепрыгнула на другую ветку, выше, и осталась бы там, причмокивая и ругаясь на своём языке.

– Разве животные имеют свой язык? – спросил Антачи.

– А как думает мой белый брат?

Антачи молча пожал плечами.

– Ведь они должны как-то понимать друг друга, и если у них есть голос, значит, должен быть и свой язык… Когда-то нас воспитывал воин по имени Овасес. Он был очень старый и знал язык животных. Он в жизни своей не убил бобра и нам не позволял. «Это маленькие люди, наши братья», – говорил Овасес. Я сам был свидетелем его разговора с маленькими братьями. Тогда я ещё был ути без имени. Мы жили у озера, где было много домиков бобров. Однажды я долго искал Овасеса и, не найдя его в селении, пошёл к озеру. Старый воин любил сидеть у воды. Я шёл по тропинке, вытоптанной лосями. Мягкая земля поглощала звук моих шагов, со стороны озера тянул лёгкий ветерок, тихо шелестели листья. Я издали услышал, как бобры грызут древесные стволы. «Они строят свои домики», – подумал я и удвоил осторожность, чтобы не вспугнуть маленьких братьев и увидеть их работу. В тот миг я забыл о старом воине, думал только о бобрах. Я старался как можно осторожнее подойти к берегу озера. Начали попадаться обгрызенные конусом пни деревьев. «Значит, уже близко. Ещё несколько шагов – и увижу бобров», – думал я. Дальше я ползком пробирался в густом кустарнике, и когда наконец высунул голову из кустов, увидел зрелище, ошеломившее меня: среди бобров сидел Овасес. Одни уже взобрались к нему на колени и передними лапками держали его за пальцы, другие вертелись вокруг, остальные работали, перетаскивая ветки на берег, к воде. Некоторые бобры плавали по озеру, подталкивая мордочками плотики из небольших веток. Удивлению моему не было границ… Потом бобры начали пищать тоненькими голосами, напоминавшими плач ребёнка, а Овасес, мой учитель Овасес, отвечал им таким же голосом. Этот странный «разговор» между бобрами и старым воином длился какое-то время, но я не мог больше выдержать, и из моих уст вырвался крик удивления. Бобры, словно испуганные птицы от хищного ястреба, метнулись прочь. Послышался плеск, и на поверхности озера остались только большие расходящиеся круги. Овасес поднялся, а я сконфуженно вышел из-за укрытия. Старый воин направился ко мне, и я, опустив голову, молча ожидал наказания. Рука учителя легла на моё плечо, я медленно поднял голову и взглянул в его старое сморщенное лицо, в его добрые глаза. В них не было и тени гнева, а на губах играла лёгкая улыбка. «Сын Высокого Орла, – сказал он мне, – ты видел то, чего не видел ещё никто в твоём возрасте. Обещай, что отныне ты никогда в жизни не убьёшь бобра». – «Да, отец», – прошептал я, так как ничего больше не мог промолвить. С тех пор бобры стали и моими маленькими братьями…

Некоторое время мы ехали молча.

Я вспомнил старого воина, Антачи размышлял об услышанном. Наконец он прервал мою задумчивость:

– Мне трудно поверить тому, что ты рассказал, но сегодня я клянусь, что никогда уже не буду охотиться на бобров. Мы так мало ещё знаем друг друга, а я столь многому хорошему научился у тебя. Раньше я всегда считал, что индейцы – люди безжалостные, с каменными, бесчувственными сердцами.

– Ты сильно ошибался, брат. Люди наши очень добры, но они умеют скрывать свои чувства от чужих глаз. Они любят храбрость, отвагу и мужественно переносят боль. С самых ранних лет наши мальчики подвергаются суровым испытаниям. Потом юноши проходят Посвящение, которое иногда оканчивается даже смертью. Но это не значит, что мы жестоки. Посвящение у нас – это священный обряд, ему сотни, а может быть, и много сотен лет. Юноши, как большой чести, ждут этого дня, когда они смогут пройти испытание кровью. Посмотри на грудь моего брата: видишь эти шрамы? Это знаки Посвящения. Как я завидовал брату в тот день, когда он плясал танец мужчины! Как мне хотелось вместе с братом под грохот бубнов пройти испытание! То, что белым кажется кровавым обычаем, для нас – естественно.

Мы молчали.

– А сколько есть обычаев у белых, – продолжал я через минуту, – с которыми мы не можем согласиться и считаем их неестественными.

В беседе время проходило быстро, и наконец показалось наше селение. Танто привстал на коне и трижды издал крик ястреба. Услышав ответный крик, он поднял вверх сжатые кулаки, затем прижал их к своим щекам. Это был знак для воинов-часовых, что мы едем с друзьями.

Проезжая мимо одной из скал, мы увидели на её вершине трёх воинов в цветных попонах. Они внимательно к нам присматривались. Миновав их, мы уже прямой дорогой направились к виднеющимся шатрам селения. Антачи и Захан стали какие-то неспокойные, и я сказал им:

– Мои белые братья напрасно тревожатся – ведь они едут к друзьям.

Они улыбнулись мне, но за улыбкой таился страх.

Тауга давно умчался вперёд и уже, наверное, возился с другими собаками у шатров.

Наконец мы въехали в селение. Воины и женщины не обращали на нас внимания, как будто белые ежедневно гостили здесь. Только дети при виде группы бросали свои игры, с разинутыми ртами смотрели на нас своими чёрными, как угольки, глазёнками.

Остановились мы перед шатром брата. Навстречу нам выбежала Тинглит, но, увидев сидящих за нашими спинами белых, застыла на месте.

– Пусть моя жена поднимет голову и приветствует бледнолицых – они друзья.

Тинглит кивнула юношам и подняла в приветствии руку.

Мы соскочили с коней и пронзительным свистом погнали их в пасущийся недалеко табун. Брат пригласил нас в шатёр, к пылающему огню. Белые юноши с любопытством рассматривали внутренность типи, взгляды их скользили по кожаным щитам, по лукам и по копьям, украшенным сверху донизу орлиными перьями. Они присматривались к глиняной утвари, разрисованной цветными узорами, к мехам, к циновкам, отделанным шерстью карибу. Всё их занимало и удивляло.

– Мои братья впервые в индейском селении? – спросил я.

– Впервые, – ответил Антачи, – хотя охотников из разных индейских племён мы видели у отца Жана. Отец его служит в одной из факторий компании Гудзонова залива. Там индейцы обменивали у него меха на изделия белых. А в индейском селении нам ещё не приходилось бывать.

Во время нашего разговора Танто вышел из шатра и через несколько минут вернулся с Горькой Ягодой. На голове у колдуна был скальп бизона с рогами, покрашенными в красный цвет, с его плеч свешивалась мягкая оленья шкура, слегка подпалённая над огнём до светло-бронзового цвета. Из-под лохматого скальпа на белых смотрели чёрные, глубоко сидящие блестящие глаза, полуприкрытые веками. Мрачный колдун даже на нас произвёл неприятное впечатление, о белых же юношах, впервые встретившихся с Горькой Ягодой, и говорить не приходится.