Паразиты сознания - Колин Уилсон

Я говорил, а сам с тревогой думал, не сочтет ли Райх меня за сумасшедшего, поэтому мысли свои старался излагать как можно более внятно и сдержанно. К оглегчению, по его лицу нельзя было сказать, что он думает обо мне то, что вроде бы напрашивается само собой. Он лишь произнес: «Знаешь, давай все-таки выпьем, если ты не против. Иначе мне сложно воспринимать».

Так что мы заказали полбутылки французского красного «Нуи Сен Жорж» и вместе его распили. Я как можно более сжато изложил теорию Вайсмана о паразитах мозга, начав с того, что напомнил Райху об опущении, пережитом мной на стене каратепской твердыни, а заодно о беседе, состоявшейся вслед за тем между нами. Мои симпатия и уважение к Райху за время рассказа выросли, можно сказать, вдвое. Я понял бы его, сведи он весь наш разговор на шутку, а потом, едва откланявшись, вызвал санитаров со смирительной рубашкой. Пожалуй, даже то, что я вкратце успел ему поведать, воспринималось как бред сумасшедшего. Однако Райх понял, что в бумагах Вайсмана я вычитал нечто, поразившее меня своей убедительностью, и хотел разобраться теперь во всем сам.

Помню, когда мы с ним шли, поднимаясь после ужина ко мне в номер, все происходящее казалось мне каким-то сном. Если я был во всем прав, то получалось, что состоявшаяся только что между нами беседа явилась одной из самых важных во всей истории человечества. И вместе с тем вот они мы — два обыкновенных человека — идем ко мне в номер, подальше от людских глаз; а по пути нас то и дело останавливают тучные респектабельного вида мужчины, докучая просьбами представить нас их женам. Все это выглядело донельзя заурядно и банально. Уставясь в широченную спину Райха, легко и проворно одолевающего впереди ступени лестницы, я с волнением соображал, а действительно ли он поверил тому фантастическому рассказу, который сейчас от меня услышал. Я понимал: целость моего рассудка в значительной мере зависит теперь от того, поверит ли он мне.

Возвратясь в номер, мы налили по стакану апельсинового сока.

Теперь Райх понимал, для чего я настаивал, чтобы головы у нас были ясные. Он отказался даже курить. Я подал ему папку «Размышлений об истории», указав в ней место, которое приводил уже выше; сам, примостившись возле, перечел его еще раз вместе с ним. Закончив чтение, Райх молча поднялся и с хмурой сосредоточенностью принялся шагать из угла в угол. В конце концов я нарушил молчание:

— Ты понимаешь, что, рассказав обо всем, я втянул тебя в смертельно опасную игру, — если только это не безумная фантазия?

— Это меня мало волнует, — ответил Райх. — Опасность была и прежде. Но вот чего мне хотелось бы знать, так это насколько далеко она заходит на самом деле. Я, в отличие от тебя, не ощущал в себе присутствия этих вампиров сознания, поэтому мне трудно судить.

— Как и мне. Мои познания ничуть не глубже твоих. Остальные папки Вайсмана изобилуют размышлениями о сущности этих вампиров, но там нет ничего определенного. Мы вынуждены начинать почти с нуля.

Несколько секунд Райх пристально на меня смотрел, затем спросил:

— Ты действительно веришь этому? Скажи, веришь?

— Рад был бы не верить, — ответил я.

Просто абсурд. Разговор у нас звучал как какой-нибудь диалог из Райдера Хаггарда. Но происходило все это наяву. Вслед за тем с полчаса наш разговор петлял, переползая с одной случайной темы на другую, пока Райх не сказал: «Одно нам, во всяком случае, надо сделать немедленно. Всю беседу мы должны записать на магнитофон, а запись нынче же вечером поместить в банк. Если с нами этой ночью что-нибудь случится, она послужит предостережением. Заподозрить в сумасшествии двоих людям будет все-таки труднее, чем одного».

Он был прав. Мы взяли мой магнитофон и осуществили предложенную Райхом запись, зачитывая выборочно вслух фрагменты из рукописей Вайсмана. Заключительное слово взял на себя Райх. Он сказал, что пока еще точно не известно, какой человек — больной или здоровый — писал эти строки. Но его предостережение звучит в достаточной мере убедительно, и к нему стоит прислушаться. Причина смерти Вайсмана все еще неясна, но у нас на руках имеются дневниковые записи, сделанные им за день до смерти, и по ним видно, что писал их человек психически абсолютно здоровый.

Когда пленка кончилась, мы запечатали кассету в пластиковый пакет и спустились вниз сбросить ее в ночной сейф банка Англо-Индийской Урановой Компании. Затем я позвонил домой управляющему и сообщил, что мы поместили к нему в ночной сейф кассету весьма ценного содержания и просим до поры переправить ее в подземное хранилище банка. На этот счет не возникло никаких проблем: управляющий подумал, что мы имеем в виду какую-то важную информацию, относящуюся к городу или к деятельности Компании, и обещал, что лично за всем проследит.

Я сказал Райху, что теперь, наверное, разумнее всего будет отправиться спать, и высказал на этот счет предположение, что разум полностью пробудившегося человека менее всего подвержен влиянию паразитов. Мы условились, что всю ночь не будем отключать между собой телекранной связи на случай, если кому-то из нас потребуется помощь. На этом мы расстались. Я не колеблясь принял сильную дозу снотворного, несмотря на то, что времени было всего десять часов, и стал укладываться. Опускаясь головой на подушку, я мысленно приказал себе ни о чем не думать и немедленно засыпать, что у меня и получилось буквально за считанные секунды. Погружаясь в сон, я чувствовал, что мысли у меня в полном порядке и подчинении; мне без особого труда удалось удержать их от бесцельного блуждания.

Наутро в девять часов меня разбудил Райх; для него было облегчением узнать, что со мной все благополучно. Через десять минут он подошел ко мне в номер завтракать.

Сидя в то утро в пронизанной ярким светом комнате за стаканом холодного апельсинового сока, мы в первый раз поразмыслили о паразитах предметно и не впустую. В мыслях у себя мы чувствовали бодрость и остроту, а беседу целиком записали на пленку. Перво-наперво мы сообща подумали о том, сколько времени нам удастся держать паразитов в неведении, что факт их существования уже раскрыт. Получалось, что знать этого нам не дано. Однако Вайсман прожил шесть месяцев, из чего можно было заключить, что кара паразитов не постигает мгновенно. Следовало учитывать также и то, что они знали о намерении Вайсмана покончить с ними, и его смерть фактически была не чем иным, как противодействием их тому намерению, которое Вайсман надеялся со временем осуществить. Так что он был «меченым» уже с самого начала. Опять-таки, читая позавчера «Размышления об истории», я не чувствовал на себе ничьего постороннего наблюдения, совладав с охватившими меня поначалу растерянностью и паническим страхом, окончательно почувствовал себя совершенно здоровым человеком как физически, так и умственно. Я постепенно накапливался решимости дать бой врагу (когда-то бабушка мне рассказывала, что в самом начале второй мировой войны народ выглядел радостным и одухотворенным как никогда — теперь я великолепно понимал почему).

Так что «они», возможно, еще и не прознали, что секрет Вайсмана уже перестал быть секретом. В сущности, здесь не было ничего странного. Мы ничего не знали о численности паразитов (если такое понятие как «численность» может быть вообще к ним отнесено), и если они связывали себя прослеживанием за пятью миллиардами жителей Земли (население земного шара на сегодняшний день), то опасность была не столь уж и велика. «Предположим, — сказал Райх, — что Юнг со своей теорией был прав; что человечество действительно являет эдакий исполинских масштабов „ум“, безбрежный океан „подсознательного“. Заодно представим, что эти паразиты представляют собою существ, обитающих в глубинах этого океана и избегающих подходить чересчур близко к поверхности из боязни себя раскрыть. В таком случае могут пройти годы, прежде чем они проведают, что нам известно об их существовании, да и то если мы сами себя выдадим, как это сделал Вайсман, подняв средь них переполох».

В таком случае возникала проблема. Еще вчера вечером мы считали, что информацию о паразитах легче всего добыть, если с помощью транквилизаторов погрузиться в себя и обозреть свой ум изнутри. Теперь мы понимали, что это рискованно. Но в таком случае, каким еще способом можно проникнуть в глубь сознания, если не прибегать к наркотикам?

К счастью для нас, этот вопрос с достаточной четкостью освещал у себя в дневниках Вайсман, о чем мы узнали в течение одного дня, штудируя его «Размышления» страницу за страницей. Феноменология Гуссерля — вот тот метод, который был нам нужен. Гуссерль бился над составлением «структурной карты сознания» (или «географии» сознания: как мы предпочитали ее называть), которая составлялась у него исключительно посредством углубленного самосозерцания. И мы, призадумавшись, увидели в этом здравый смысл. Если требуется составить карту неизведанного континента — скажем, одного из мангровых районов Венеры, — вовсе ни к чему тратить время, продираясь сквозь заросли. Вся надежда должна возлагаться исключительно на вертолет и приборы. Самое главное здесь — научиться искусству различать местность сверху, уметь по цвету распознать болотистый участок и тому подобное. Что же касается географии человеческого сознания, то главное здесь состоит не в том, чтобы очертя голову ринуться к его придонным областям, а в том, чтобы суметь подобрать слова, нужные для описания того, что нам о структуре нашего сознания уже известно. С помощью карты я смогу пройти от Парижа до Калькутты, без нее я забреду куда-нибудь в Одессу. Что, если б мы овладели аналогичной «картой» ума? Человеку тогда стало бы по силам обойти все его ареалы: от смерти до мистического озарения, от кататонии до гениальности.