Юлия - Алексей Митрофанов

Глава 24

До заповедника ехали минут пятнадцать. Он оказался неухоженным старым парком в районе, застроенном преимущественно хрущевками. Перед темными деревянными воротами, стилизованными под старину, Олег остановился.

– Это дар Ющенко, – сказал он. – Обошлись в тридцать тысяч долларов.

Филатову показалось, что бревна врыли в землю кривовато и цена сооружения явно завышена. Никакой особой красоты он в воротах не увидел. Но, возможно, дело было не в ней, а в похожести на старые картинки?

За воротами продолжалась та же самая асфальтированная дорожка, хотя в шестнадцатом веке асфальта, кажется, не было. Они подъехали к деревянной церкви. Здесь Маслаченко отпустил машину.

– Настоящая казацкая церковь, – сказал он. – Зайди, поставь свечку, а я подожду здесь.

Внутри церковь оказалась небольшой, но уютной, как и все деревянные строения.

Горели лампады и свечи, а никого не было. Филатов подумал, что это, должно быть, небезопасно. Дерево – не камень. Хотя оно могло быть с какой-нибудь пропиткой от воспламенения. Он поставил свечку, опустил денег в прозрачный ящик для пожертвований и вышел на улицу. За деревьями виднелись верхние этажи соседних домов, что несколько нарушало атмосферу патриархальности.

Маслаченко повел его на слободу. Дорога пролегала через дамбу между двумя прудами с небольшим мостиком. В воде плавали какие-то птицы.

– Куры? – пошутил Филатов.

– Утки, – вполне серьезно ответил Маслаченко. – Куры не плавают.

Он рассказал, что это не простые пруды. Под ними протекает речка Лыбидь, которая упоминается в летописях о создании Киева. Филатов слушал вполуха. Его мысли были заняты фильмом Лобенко.

– Видишь вон те мостки? – показал Маслаченко.

– Да.

– Там на Крещение купается Ющенко, – похвастал Маслаченко.

Филатов посмотрел на него с интересом.

– Так ты, выходит, непростой парень?

– Да нет, я в политику не лезу. Мое дело – слобода.

– Но ты со связями?

– Не без этого, – с притворной скромностью подтвердил Олег. – Но я ими не пользуюсь.

– А если понадобится?

– Пока нужды не было.

– Не для себя.

– А для кого?

– Для пользы дела, – заговорщицки понизив голос, сказал Филатов.

– Какого дела? – недоверчиво спросил тот.

– «Оранжевого».

– Ну, тогда, наверное, да. А что ты имеешь в виду?

Все это время Олег говорил по-украински, а Филатов отвечал ему по-русски. От этого скорость коммуникации была невысокой, как Интернет на древнем телефонном модеме, когда постоянно рвется картинка видеоролика. Филатов понимал не все слова в его речи и кое-что вынужден был домысливать.

– Почему бы тебе не перейти на русский? – предложил Филатов. – А то мы совсем как Штепсель и Тарапунька.

– Я москальской мовой не розмовляю! – встал в позу Маслаченко.

– Так говорил же в Москве! – удивился Филатов.

– То в Москве, а то дома!

– Из принципа, значит?

– Есть немного.

– Тогда давай перейдем на английский. Или на французский.

– Зачем?

– Не хочу смущать твой слух русской речью, которую ты не любишь.

– Я с иностранными языками не дружен, – неохотно признался тот.

– Экая жалость, – притворно огорчился Филатов. – Придется оставить все как есть.

Он и не заметил, как в руке у Маслаченко появилась небольшая черная рация.

– Приготовьте там все, – отдал он распоряжение. – Я буду с гостем.

– Хорошо, – ответили ему.

За поворотом вдруг открылась настоящая сельская улица. По обе стороны ее тесно стояли беленые хаты под соломенными крышами. Окошки в хатах были подслеповатыми и почему-то с четырьмя круглыми стеклами каждое, а крыши спускались так низко, что до них можно было достать рукой. Во дворах то тут, то там ходили какие-то люди в старинных кафтанах и с саблями. Они почтительно здоровались с Маслаченко, тот важно кивал в ответ.

– Кто это? – спросил Филатов.

– Казаки.

– Для туристов?

– В том числе.

– А еще для чего?

– Для антуража.

– Живописно, – похвалил Филатов. Казаки напомнили ему стрельцов с пищалями возле Исторического музея в Москве, с которыми можно сфотографироваться за небольшую денежку.

– Это только начало, – довольно сказал Маслаченко. – Здесь будет центр народознания.

– Чего?

– Знаний о народе, о его исторических корнях и традициях.

– Хорошее дело.

– Я знаю. Видишь эти хаты?

– Да.

– Из чего, по-твоему, стены?

– Не знаю. Глиняные, наверное?

– Из глины с соломой, – пояснил Маслаченко. – Как их и делали четыреста лет назад.

– А они прочные?

– По сто лет стоят. А крыши – из ржаной соломы.

– Не протекают? – поинтересовался Филатов.

– Да ты что! – засмеялся Маслаченко. – Соломенная крыша лучше шиферной.

– Так уж и лучше?

– Ну, не хуже. А по экологичности – и сравнивать нечего.

– Ты так любишь старину, – заметил Филатов. – Что заканчивал? Исторический факультет, небось?

Маслаченко ответил не сразу и с явной неохотой.

– Ничего я не заканчивал. Но знаю по истории больше иного профессора. Высшее образование мало что значит.

– Конечно, – согласился Филатов, – дело не в нем.

Он не стал объяснять Маслаченко, что главная ценность высшего образования отнюдь не в знаниях, которые можно получить и самостоятельно, а в том, что оно дает способность к аналитическому мышлению, которую самостоятельно сформировать куда как труднее.

Маслаченко привел его в хату казацкого сотника, которая была значительно выше и больше остальных. В горнице две красивые официантки лет двадцати пяти в национальных костюмах сервировали стол. Посуда была глиняной, ложки деревянными, по стенам висели сабли, знамена и рушники. В красном углу – иконы.

– Настоящие? – поинтересовался Филатов, кивнув на артефакты.

– Здесь нет антиквариата, – ответил Маслаченко, – только исторически достоверные копии.

Одну из официанток Маслаченко назвал Галей. Улучив момент, он смачно шлепнул ее пониже спины. Галя сказала «ой!» и тотчас исчезла за порогом. Вторую звали Таня. Она тут же принялась строить глазки Филатову.

Стараниями официанток на столе появились традиционные яства украинской кухни. Все было почти таким же, как в московских ресторанах сети «Корчма», которые Филатов не очень любил, хотя иногда под настроение заглядывал туда. Украинская кухня не слишком разнообразна и своей стабильностью напоминает «Макдоналдс», хотя и с гораздо более широким ассортиментом.

– Галю, принеси мне мобилку! – велел Маслаченко.

Галя принесла мобильный телефон. Филатова всегда умиляла украинская манера называть мобильные телефоны «мобилками». В этом слове ему чудилось что-то сиротское и одновременно созвучное обмылку. Он скорее бы умер, чем выговорил его. Маслаченко сделал пару коротких звонков и отдал телефон Гале.

– А с собой почему не носишь? – поинтересовался Филатов, имея в виду телефон.

– Этот номер уже знает слишком много людей, – сказал тот, – пора его «топить».

«Прямо как шпион», – подумал Филатов.

Маслаченко налегал на фальшивый армянский коньяк «Арарат», который Филатов признал настоящим, щадя его самолюбие. Сам же он предпочитал мутноватую, но вкусную горилку, которую, по словам Маслаченко, курили, то есть гнали, из зерна в соседней хате.

Слишком длинный казацкий чуб Маслаченко то и дело выбирался из-за левого уха, куда был картинно закинут, и падал в рюмку с коньяком. Маслаченко обсасывал его кончик и отправлял на место.

– А подрезать слабо? – спросил Филатов. – Давай саблей обрубим.

– Нельзя – некрасиво будет.

Филатов не сказал бы, что и сейчас, необрезанный, он был больно красив. Такой себе рыжеватый чуб с проседью, не бог весть что. Похож на старую малярную кисть, выцветшую на солнце, только очень длинную. «Интересно, – подумал он, хмелея, – где находится парикмахерская, в которой выстригают такие чубы? Не сделать ли и себе на дорогу? То-то дома удивились бы».

Официантки, играя отведенную им роль, называли Маслаченко «паном сотником», а Филатова – «паном добродием», против чего тот не возражал – он всегда стремился делать добрые дела. Правда, иногда это не получалось по не зависящим от него обстоятельствам. Время от времени Филатов подначивал Маслаченко тем, что вспоминал шутки про украинский язык.

– Переведи на украинский, – предложил он, – это из «Евгения Онегина»: «Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо просвистит она?»

Тот достал чуб из коньяка и задумался.

– Не думай. Правильный перевод будет такой: «Чы гепнусь я, дрючком пропертый, чы мимо прошмыгнет его».

– Это неправильно, – запротестовал Маслаченко.

– Зато смешно.

– Не вижу ничего смешного.

– Забудь. А вот еще: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

– Пролетари всих краин, еднайтесь! – старательно соорудил фразу Маслаченко.

– Нет: «Голодранцы, гоп до кучи!»