Двенадцать железных цепей - Яна Лехчина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Саак обогнал его на несколько шагов, развернулся. На ходу заглянул ему в лицо.
– Ты что же, – спросил с сомнением, – не боишься?
Брата Гвидо, хал-азарских воинов, пыток, плена? Саак не уточнял, а Лазар только отрывисто пожал плечами:
– Я на своей ноге далеко не убегу. А вот ты – убежишь.
Саак гордо вскинул нос.
– Я не трус, чтобы бросать храм.
– Но и не дурак, чтобы тут оставаться. – Лазар понизил голос. – Слушай… Надо использовать то, что у тебя есть, и не хоронить себя зазря.
Они зашли в другое крыло. Торопясь, Лазар сильнее припадал на ногу, и Саак предложил ему плечо. Лазар отказался: в конце концов, у него была трость. Мраморные стены сменились полукуполом крытой галереи – здесь уже слышались голоса и железный звон. Это был старый обычай: лязгать цепями из чёрного железа, когда казнят ведьму, чтобы ни в кого не вселился её скверный дух.
В галерее царил полумрак, и, выйдя наружу, Лазар прикрыл глаза от солнца. Рассмотрел высокий шест, к которому была прикована Айше Хасамин. У её ног сложили дрова и солому. Говорили, иногда в костёр подкладывали порох, чтобы всё закончилось быстрее, но пороха в их обители не водилось. Здесь это было драгоценностью для пушек, а не милосердием для ведьм.
Столб обступали башильеры. Треть от братии, что собралась бы здесь ещё несколько месяцев назад, но Лазару показалось: толпа – ближе он не пошёл, остановился у дверей. Руку и трость завёл за спину – на всякий случай. Чтобы его, случайно или нарочно, не коснулись пальцем в железном перстне.
– Брат Лаза-ар. – Насмешливый, чуть гнусавый голос. – Пришёл всё-таки?
Держать лицо. В таких случаях это важно.
Он не колдун, которого можно вывести на чистую воду одним-единственным движением. Он просто книжный червь, тихий травник и проницательный человек, которому благодаря дотошности удалось вычислить ведьму, неуловимую для прежних дознавателей.
Спросил скучающе:
– А почему бы мне и не быть здесь, брат Эйлуд? – И поднял взгляд.
После беседы с Сааком иофатская речь звучало тяжело, словно правил гружёной повозкой, которая всё норовила уехать не туда. Как же всё-таки приятно было говорить на родном языке – легко, не задумываясь.
Тонкий и белобрысый, с дымчато-синими глазами, брат Эйлуд смотрел на Лазара и едва улыбался.
– Говорят, ты очень занят, брат Лазар, – произнёс он мягко. – С тех пор как подался в дознаватели. Брат Гвидо обеспокоен тем, что ты не ходишь на утренние бдения. Не ведьма ли смутила твою душу?
Лазар быстро глянул на Айше. Тело безвольно обмякло, голова лежала на плече. Опоили?
– Брат Гвидо, да пошлют Длани ему здоровья, сам нечастый гость на любых бдениях. – Лазар хотел, чтобы это прозвучало безукоризненно вежливо, без вызова. – Не беспокойся о моей душе. Я привёл ведьму к огню, а не пособничал ей, и я не заслужил твоего недоверия.
Эйлуд сощурился.
Из всех башильеров у столба выделялся брат Дауф – высоченный широкоплечий мужчина за пятьдесят. На обветренном лице – крупный, не единожды сломанный нос. Когда-то Дауф носил рыцарский доспех, а сейчас лечил свои раны, вспоминал старые битвы и бдил за порядком в обители – за заслуги ему дали сан прецептора ордена, наставника и нравоучителя.
Он закончил читать стихиры и первым швырнул факел в костёр.
– Будто тебя и ждали, брат Лазар, – заметил Эйлуд елейно.
– Судьба благоволит правым, брат Эйлуд. – Лёгкий учтивый кивок.
Эйлуд осклабился.
– Не надо цитировать мне тексты.
Лазар равнодушно дёрнул плечом.
– Как угодно.
Костёр занимался медленно. Когда потянуло дымом, Айше начала приходить в себя: дёрнулась и запрокинула голову. Тогда Лазар различил, что над губой у неё запеклась кровяная корка – разбили нос.
Из-за спины высунулся Саак. Спросил на господарском:
– Ты видел до этого, как жгут ведьму?
– Колдуна. Пару лет назад.
– А что там…
– Можно, – шикнул Эйлуд, – не бормотать на своём варварском языке?
Это же надо было – оказаться прямо рядом с ним. Но если сейчас начнут пятиться и прятаться среди других, будет хуже. Точно убегают.
– Гнев, – проговорил Лазар вкрадчиво, – это порок, за который не щадит Карающая Длань.
Он не был настолько благочестив, чтобы цитировать священные тексты. Но что гораздо важнее: этого не делал Эйлуд – полумраку молелен он предпочитал хмельную тьму кабаков.
Брат Дауф сделал широкий жест.
– Это тебе, – подсказал Саак. Нарочно на господарском. – Зовёт швырнуть факел.
Лазар понадеялся, что зрение Дауфа лучше, чем его, и покачал головой. Нет, мол. Давай сам, – а он лучше просто постоит.
– Чего так? – полюбопытствовал брат Эйлуд.
Он подошёл к ним ещё ближе – длинный, как жердь, и обгоревший, на носу – плёнки слезающей кожицы. Его лицо было бы красивым, как у мраморной иофатской статуи, если бы Эйлуд не ходил вечно недовольным. Светлые глаза пугали. Лазар решил, что если бы Эйлуд умел колдовать, то, как и Айше из его предположений, превращался бы в змею.
Саак шагнул вбок. Подался вперёд и прошептал с ощутимым господарским говором:
– Знаешь, какой мой любимый отрывок из священных текстов, брат Эйлуд? – Выпрямился. – Не приставай к братьям своим, а то получишь по роже.
Лазар увидел, как передёрнуло Эйлуда, и сказал:
– Довольно. Мы не для этого тут собрались. – Чуть толкнул Саака. – Давай всё же отойдём, не станем мешать достопочтенному брату.
Саак заворчал по-господарски:
– Достопочтенный брат совсем оборзел.
Ноздри Эйлуда расширились.
– Что он сказал?
– П-пшёл ты, вот что сказал. – Саак закатил глаза и продолжил тихо ругаться на господарском.
– Нашли, когда браниться. – Лазар качнул головой и отвёл Саака в сторону.
И снова принялся смотреть на костёр.
У ног Айше замелькали острые язычки огня. Дыма было немного – дерево выбрали на славу, сухое и тщательно очищенное от коры. Айше очнулась – то ли от запаха, то ли от треска искр, а то ли от того чувства, что будит людей на пороге смерти.
Лазар стиснул зубы. Нужно было не колдовать до рассвета, а принести дурманный отвар и попросить Дауфа влить его в ведьму хоть через силу. Так пришлось бы легче и ей – не оглушали бы ударами по голове, – и самому Лазару: не крикнет лишнего.
Прищурившись, Лазар рассматривал Айше. Он видел её неплохо: и то, как она раскрыла глаза, и как посмотрела на пламя, подбирающееся к её босым ногам и полам рубахи-камизы, и как выгнулась так, насколько ей позволяли цепи. Она захохотала, но смех вышел не весёлым и не бесовским
