Деньги, банковский кредит и экономические циклы - Хесус Уэрта де Сото

Ашер указывает, что генуэзские банки XII в. в своих книгах проводили четкое различие между вкладами до востребования и срочными вкладами, оформляя последние как договоры займа, или mutuum[108]. Однако позднее банкиры стали постепенно использовать вклады до востребования в собственных интересах, положив начало инфляционному потенциалу современной банковской системы, т. е. ее власти создавать депозиты и предоставлять кредиты из ничего. В частности, по оценке Ашера, общие наличные резервы Барселонского депозитного банка составляли 29 % от суммы вкладов. Это означало, что возможности кредитной экспансии этого банка в 3,3 раза превышали его наличные резервы[109].

Ашер также выдвигает на первый план неспособность чиновников различных уровней обеспечить соблюдение [принципов] здоровой банковской практики, и прежде всего поддержание 100 %-ного коэффициента резервирования по вкладам до востребования. Более того, в конце концов власти начали предоставлять правительственные лицензии (т. е. привилегии, ius privilegium) на право работать на основе частичного резервирования. Однако при этом банки были обязаны гарантировать вклады[110]. Во всяком случае, правители обычно были первыми, кто пользовался выгодами мошеннической банковской деятельности, находя займы легким источником государственных финансов. Со стороны это выглядит так, будто банкирам предоставлялась привилегия выгодного использования денег вкладчиков в обмен на подразумеваемое согласие на то, что в значительной мере такое использование должно происходить в виде кредитов должностным лицам и финансирования правительства. Во многих случаях правители заходили настолько далеко, что создавали правительственные банки, чтобы напрямую пожинать немалые прибыли, приносимые банковской деятельностью. Как мы увидим, Депозитный банк Барселоны (Taula de Canvi) был создан именно с этой целью.

Запрещение ростовщичества тремя монотеистическими религиями (иудаизм, ислам и христианство) во многом усложнило и затемнило понимание средневековых финансовых практик. Марджори Грайс-Хатчинсон детально изучила средневековый запрет на взимание процентов и его последствия[111]. Она указывает, что, поскольку евреям не запрещалось ссужать неевреям деньги под проценты, они составляли большинство банкиров и финансистов христианского мира, по крайней мере, в первой половине Средних веков[112].

Канонический запрет на взимание процентов сильно осложнял средневековое банковское дело, но не потому, что банкиры (по утверждениям многих теоретиков) в попытках предложить полезные и необходимые услуги были вынуждены постоянно искать новые способы маскировки неизбежной уплаты процентов по ссудам. Когда банкиры ссужали деньги, полученные от клиентов в виде займа (т. е. как «срочный» вклад), они действовали как истинные финансовые посредники, занимаясь совершенно легитимными операциями и внося значительный вклад в повышение продуктивности экономики своего времени. Однако запоздалое признание Церковью законности процента следует расценивать не как полное одобрение банковского предпринимательства, но лишь как позволение банкам ссужать деньги, предоставленные третьими лицами, – иными словами, действовать в качестве финансовых посредников. Развитие церковной доктрины процента никоим образом не подразумевает дозволение банковского дела на началах частичного резервирования, т. е. своекорыстного использования банкирами вкладов до востребования (что часто означает предоставление кредитов за счет этих денег)[113].

Исследуемая нами понятийная путаница в значительной степени возникла в период Средневековья в результате канонического запрещения на взимание процентов. Один из главных трюков[114], придуманных для сокрытия фактических ссуд, предусматривающих уплату процентов, состоял в маскировке их под вклады до востребования. Посмотрим, как это делалось. Вначале вернемся к нашему обсуждению денежной иррегулярной поклажи в главе 1. Один из главнейших руководящих принципов, найденных для такого договора в Своде гражданского права, предусматривает, что, если хранитель не может вернуть поклажу по первому требованию, он не только виновен в краже за незаконное присвоение, но и обязан выплатить поклажедателю проценты за задержку платежа («Дигесты», XVI, III, 25, 1[115]). Следовательно, нас не должно удивлять, что на протяжении всего Средневековья для того, чтобы обойти каноническое право, множество банкиров и «вкладчиков» специально объявляли, что они являются сторонами договора денежной иррегулярной поклажи, тогда как на деле они были сторонами истинного договора займа (mutuum). Это был ложный вклад, который, несмотря на заявления обеих сторон, был вовсе не истинным вкладом, а договором займа (mutuum). Когда в конце оговоренного срока мнимый хранитель «не мог» возвратить «вклад», он был вынужден платить «штраф» в форме процентов за мнимую «задержку» платежа, что не имело никакого отношения к действительной причине «штрафа» (тому факту, что вся операция представляла собой заем). Маскировка займов под вклады стала эффективным приемом для обхода канонического запрета процентов и избежания серьезных светских и духовных санкций.

В конечном итоге depositum confessatum извратил правовую доктрину денежной иррегулярной поклажи, лишив определяющие ее догматы ясности и чистоты, унаследованные от классического Рима, и внеся путаницу, сохранявшуюся почти до нынешних дней. Фактически независимо от доктринальной позиции специалистов (решительно «против» либо «за» в разумных пределах) относительно ссуд под проценты различные подходы к depositum confessatum заставили теоретиков разобрать этот вопрос подробнее, чтобы провести четкое различие между договором денежной иррегулярной поклажи и договором mutuum. С одной стороны, догматики – знатоки канонического права, решительно разоблачавшие скрытые займы и осуждавшие выплату процентов, были склонны автоматически уравнивать договоры вклада и договоры mutuum. Они полагали, что разоблачением займов, которые они усматривали в каждом вкладе, можно положить конец отговорке depositum confessatum. В этом и состояла их ошибка: все вклады, даже сделанные с целью сохранения tantundem и всегда досягаемые для депонента, они приравнивали к deposita confessata. С другой стороны, авторитеты, сравнительно благосклоннее относившиеся к займам и процентам и искавшие способ сделать их приемлемыми для церкви, защищали depositum confessatum как род прекарного займа, или займа до востребования, который, согласно принципам «Дигест», оправдывает выплату процента.