Изабель - Жан Фрестье

Между делом, он отметил про себя, что год или два назад в нем словно что-то надломилось. Ему больше не хотелось оглядывать с головы до ног каждую встречную женщину на улице. Он смотрел лишь на тех, с кем ему по необходимости приходилось иметь дело, как бы со стороны наблюдая, как в их отношениях появлялся легкий холодок равнодушия. Он воспринимал женщин лишь с близкого расстояния. В его глазах померк окружавший их ореол, который прежде так волновал его воображение. Ему казалось, что женщины утратили свое былое обаяние и дар обольщения. На языке пилотов это называется сужением радиуса действия. Однако в настоящий момент он почувствовал, как, словно после зимней спячки, проснулись все забытые инстинкты. Изабель положила трубку. На расстоянии пяти шагов она была так близка к нему, как если он прижимал бы ее к своей груди. Ему вовсе не надо было смотреть на нее, чтобы догадаться, что она сердита и немного растеряна. И он знал почему. Поломавшись вначале из чувства противоречия, она нашла затем в его доме пристанище, где могла спрятаться от матери, приятелей, себя самой. Возможно, она сказала себе: «Здесь я смогу как следует поразмышлять над прошлой жизнью и понять, что в ней является главным, а что — второстепенным. А потом я смогу уехать». Должно быть, именно об этом она подумала в первую очередь. А что, если в ее голове бродили какие-то другие мысли?

— Тебе действительно надо ехать в Париж? — спросила она.

— Я еще не совсем уверен. Ты огорчена?

Она скривилась:

— Скажешь еще! И я узнаю об этом именно в тот день, когда мне удалось наконец вызвать твою ревность.

— Хорошо, — произнес он, рассмеявшись, — так, значит, ты решила во что бы то ни стало обольстить меня? Мне это больше нравится. Теперь мне остается только устоять перед твоими чарами.

Где-то в глубине души он был даже доволен. Придумав наугад историю с поездкой, он посчитал, что принял мудрое решение. И теперь — что называется с чистой совестью — пожинал плоды. И все же он не смог бы ответить даже самому себе, насколько благородными были мотивы, побудившие его принять такое решение.

— Если я тебе нужен, — произнес он, — то я не уеду.

— Да, ты нужен мне. Я хочу говорить с тобой, видеть тебя, даже если ты снова приревнуешь меня.

— Ну, ты можешь выложить мне все как на духу прямо сейчас.

— Для того, чтобы ты тут же отправился в Париж? И не рассчитывай! Тебе понадобится не один день, чтобы выслушать мою исповедь.

Он прилег на диван, положив под голову подушку:

— Отправляясь в далекое путешествие, необходимо подумать об удобствах. Когда я выбираюсь в Париж, то всегда беру билет в купе на двоих.

— Значит, найдется местечко и для меня?

— Конечно. Можешь подниматься в вагон.

Она присела на край дивана, зажав между коленками сложенные вместе ладони.

— Прекрасно, мы отправляемся, — сказал Поль. — Позвони-ка бармену и сделай заказ. Ты ведь знаешь мои вкусы и пристрастия.

Она направилась к буфету, затем вернулась к дивану, подталкивая впереди себя столик на колесиках, положив сверху сигареты и поставив пепельницу. Затем села на прежнее место. Зная, что за этим могло последовать, Поль продолжил игру.

— Удивительно, — сказал он, — как с появлением электричества ускорилось движение на железной дороге.

Наконец он решился:

— Как его зовут?

— Его звали Бернар.

— И что же, он умер?

— Нет, мы разошлись, и, по правде говоря, я до сих пор не знаю почему.

Она пустилась в пространные объяснения, почему не жалела о том, что они расстались. На нем не сошелся свет клином. Парней ей хватало с избытком. Они только и делали, что крутились вокруг нее. Мир представлялся ей наполненным самыми головокружительными возможностями.

— Понимаешь, я начала жить.

— Понимаю.

Она познакомилась с Бернаром, когда ей едва исполнилось пятнадцать лет.

— Но я выглядела старше своего возраста.

— Не оправдывайся, а лучше продолжай.

Они встретились на курсах актерского мастерства, куда ее устроила мать. «Эта стерва, — со злостью подумал Поль, — с ее навязчивой идеей сделать из дочери кинозвезду, о чем она постоянно твердит, способна держать дочь за ноги перед каким-нибудь спустившим штаны кинорежиссером — лишь бы осуществить свою мечту». Его снова охватил гнев, который он испытывал всякий раз, когда речь заходила о продажной любви. Рассказ Изабель все же должен был бы настроить его на миролюбивый лад. Если верить ее словам, Бернар был человеком мягким, молчаливым и почти лишенным индивидуальности.

— Знаешь, он был не из тех парней, кто срывает с неба звезды и готов в любой момент бросить вызов судьбе. Он выгодно отличался от других тем, что оказывался под рукой в нужный момент и был всегда готов распахнуть перед тобой дверь, угостить пивом, помочь отрепетировать какую-нибудь сценку. Его было почти не слышно, когда он читал наизусть. Он никогда не рассказывал о себе, и в конце концов учащимся курсов захотелось узнать, откуда он родом. Вопросы посыпались со всех сторон. И я также решила расспросить его о том о сем. Из путаных и невразумительных ответов Бернара я сделала вывод, что он еще не сформировался как личность. Тогда я решила повнимательнее приглядеться к лицу и рукам молодого человека: возможно, они откроют мне, что можно ожидать от него в будущем. И вот тогда-то я заметила, что он хорош собой.

«Какой ловкач! — подумал про себя Поль. — Не человек, а какая-то молчаливая и послушная тень; если бы мне удавалось порой промолчать! Да он навесил ей лапшу на уши и обвел вокруг пальца! Вроде огромного пса, про которого все говорили, что он и мухи не обидит, в то время как в один прекрасный день он перегрыз горло спящему в колыбели младенцу».

— Да, он был красивым парнем, — продолжала Изабель. — Следует отметить, что он вел себя так, словно не догадывался об этом или же это было ему глубоко безразличным. Он жил с матерью, работавшей билетершей в кино. Получив стипендию, он смог продолжить обучение и сдать на степень бакалавра, после чего поступил на курсы, решив стать актером, что не помешало ему мечтать о получении какой-нибудь второстепенной роли в кино или в театре, чтобы помочь матери сводить концы с концами. Мы подружились. Он провожал меня до самых дверей дома, и мама изредка приглашала его на обед. Вечерами он обнимал меня за плечи, а в холодные дни одалживал свою куртку, чтобы я не простудилась. Рядом с ним я чувствовала себя как за каменной стеной. Мне лишь казалось удивительным, что он не приставал с поцелуями, как другие парни, а только чмокал в щеку на прощание. И все.

Однажды он сказал: «Я приглашаю тебя на ужин». В тот вечер у нас не было занятий, и мне пришлось придумать для мамы уже не помню какую историю, чтобы оправдать свое позднее возвращение с курсов. Мать Бернара никогда не ужинала дома, довольствуясь бутербродом, который съедала в перерыве между двумя фильмами. А возвращалась она не раньше двух часов ночи. Вот и все.

— Что?

— Конец первой части.

Полю захотелось узнать всю историю до конца.

— Начнем с того, что ужина не было. Мы просто о нем забыли. Бернар показал мне свою комнату, книги, рисунки. Он хорошо рисовал.

— И не включил музыку?

— Нет, музыки не было. Нам и так было хорошо вдвоем. Не прошло и четверти часа, как он продемонстрировал все, что могло показаться мне интересным. Затем он с самым невинным видом предложил мне раздеться. Я сняла одежду и легла перед ним на кровать. Он долго сидел рядом и смотрел на меня, время от времени повторяя, что я прекрасна, затем положил мне голову на грудь. Ну и что ты еще хочешь, чтобы я рассказала?

— О, ничего! Тебе было хорошо?

— Да, сразу же.

— Тебе повезло.

А про себя он подумал: «Ничего удивительного с такой матерью, как твоя. Похоже, что наследственность сыграла определяющую роль в этой истории».

— Ты даже не можешь себе представить, — продолжила Изабель, сомкнув ладони, — какой это был замечательный любовник. Он не сводил с меня глаз и думал только о том, как доставить мне еще большее удовольствие. Я была от него без ума и пребывала в таком возбужденном состоянии, что первое время не могла ночью сомкнуть глаз, засыпая только под утро коротким, полным видениями сном. А за обедом клевала носом в тарелку. Мама, почувствовав неладное, послала меня к врачу. Мне было хорошо, и я была счастлива.

— Ты распевала арию Луизы.

— Какой Луизы?

— Из оперы, помнишь: «С того самого дня, когда я отдалась тебе!»

Она пожала плечами. Ее нисколько не удивили насмешки отца, ибо она понимала, что он изо всех сил пытался скрыть свое плохое настроение.

— И так продолжалось целый год.

— И что же в конечном счете произошло?

— То, что я никак не ожидала от себя самой. Но мне трудно говорить об этом…

— Выкладывай же все до конца.