Не горюй! - Мэриан Кайз

Он тихонько постучал, а потом робко просунул голову в комнату. Можно было не сомневаться, матушка стояла сзади, на лестничной площадке, и шипела:

— Войди и отругай ее! Припугни ее! Меня она не слушает. А тебя она боится.

— Привет, Клэр, — сказал он. — Можно войти?

— Садись, папа, — предложила я, указывая на постель и быстро пряча бутылку крепкого сидра в шкафчик.

— Привет, моя любимая внучка, — обратился он к Кейт.

Ответа я не расслышала.

— Ну? — начал он, стараясь выглядеть веселым.

— Ну, — сухо согласилась я, не собираясь облегчать ему жизнь.

Меня переполняли смешанные чувства. Смесь стыда, унижения, смущения, обиды на то. что со мной обращались как с ребенком, и осознания того, что мне следует перестать весги себя как эгоистичная стерва.

Папа тяжело сел на постель, раздавив пустую банку из-под пива, валявшуюся на покрывале.

Он вытащил ее из-под себя и протянул мне.

— Что это? — печально спросил он.

«А на что это похоже?» — хотелось мне спросить, как будто я снова стала пятнадцатилетней.

— Банка из-под пива, папа, — пробормотала я.

— Только представь, как переживает твоя мама! — начал он, сразу беря быка за рога. — Ты валяешься целый день в постели и в одиночестве пьешь пиво.

«Это еще пустяки», — в тревоге подумала я, искренне надеясь, что он не заглянет под кровать, где валялись две пустые водочные бутылки.

Меня охватили стыд и паника. Я не могла дождаться, когда он уйдет. Бедняга не знал и половины моих прегрешений. Мне надо поскорее избавиться от пустых бутылок, пока он не займется в пятницу уборкой. Тогда он обязательно на них наткнется.

С другой стороны, может, и нет. Папа не отличался большой тщательностью при уборке. Ничего не двигал, даже стулья, не говоря уж о том, чтобы пылесосить под кроватью. Честно говоря, он даже пыль с книг не вытирал. Он придерживался следующего принципа: чего глаз не видит, о том сердце не печалится.

Так что пустые бутылки могли спокойно валяться под кроватью десятилетиями и так и остаться незамеченными. Тем не менее я решила, что все равно выброшу их.

Мне было стыдно за себя и свое эгоистичное и безответственное поведение.

— Ты ведешь себя эгоистично и безответственно, — сказал папа.

— Я знаю, — промямлила я.

Мне было тошно or стыда.

И, главное, какой пример я показывала Кейт?

— И какой пример ты показываешь Кейт? — спросил он.

— Дерьмовый, — пробормотала я.

«Бедная девочка! — подумала я. — Мало ей того, что отец ее бросил…»

— Бедная девочка! — сказал он. — Мало ей того, что отец ее бросил…

Мне искренне хотелось, чтобы это мысленное эхо наконец смолкло.

— В выпивке никогда не удается утопить печаль, — вздохнул отец. — Можно только научиться плавать.

Чертовски верная мысль! На этом можно было бы закончить, но я прекрасно знала, что это только первая строка, начало первого параграфа отцовской лекции о вреде алкоголя. Я так часто ее слышала, когда была подростком, что могла повторить практически слово в слово.

«Я сама себя обворовываю», — подумала я.

— Ты сама себя обворовываешь, — печально сказал отец.

«И видит бог, я не хочу кончить так, как тетя Джулия!»

— И видит бог, ты не хочешь закончить так, как тетя Джулия, — печально добавил отец.

Бедный папа! Тетя Джулия была его младшей сестрой, и ему приходилось возиться с ней во время ее запоев. Когда ее уволили, потому что она явилась на работу пьяной, она первым делом позвонила папе. Когда ее сбил велосипедист, потому что она брела пьяная по дороге ночью, как вы думаете, кому позвонили из полиции? Правильно. Папе.

«Я пускаю деньги на ветер», — подумала я.

— И ты пускаешь деньги на ветер, — продолжил он.

Вот денег-то у меня как раз не было.

— Впрочем, денег у тебя нет, — добавил он.

«И выглядеть я буду плохо», — подумала я.

— Короче говоря, это ничего не решает, — заключил он.

Ошибка! Он забыл сказать мне, что я буду плохо выглядеть. Напомню ему, пожалуй.

— И я буду плохо выглядеть, — мягко сказала я.

— Да, разумеется, — поспешно спохватился он. — И будешь плохо выглядеть.

— Пап, прости меня за все, — сказала я. — Я знаю, что вела себя отвратительно, что вы все за меня волновались, но я обещаю исправиться.

— Умница, — слабо улыбнулся он.

Я чувствовала себя так, будто мне снова три с половиной года.

— Я знаю, тебе нелегко, — сказал отец.

— Но это не значит, что я могу вести себя как последняя дрянь, — призналась я.

Несколько минут мы просидели молча. Единственными звуками были счастливое посапывание Кейт — может быть, она, как и все остальные, радовалась, что я пришла в себя, — и мое шмыганье носом.

— И ты позволишь девочкам смотреть любую программу по телевизору? — спросил отец.

— Конечно, — поежилась я.

— И ты больше не будешь на нас всех кричать?

— Не буду, — пообещала я, повесив голову.

— И вещами кидаться не будешь?

— Я не буду больше кидаться вещами.

— Знаешь, ты славная девочка, — улыбнулся он. — Что бы там ни говорили твои сестры и мать.

8

После того как папа прочитал мне лекцию, он поцеловал меня — довольно неуклюже, надо сказать, — и, не глядя мне в глаза, пробормотал, что любит меня.

Затем он легонько сжал розовую пятку Кейт и вышел из комнаты.

Я долго лежала в постели, раздумывая над его словами и над тем, что я подслушала на кухне.

И что-то во мне изменилось.

Я немного успокоилась.

«В конце концов, жизнь продолжается, — подумала я. — И моя жизнь тоже».

Последний месяц я прожила, стараясь отгородиться от жизни, не участвовать в ней. Потому что жить без Джеймса, с сознанием этой утраты было слишком страшно.

Мне не нужна была моя жизнь. Во всяком случае, не такой ее вариант. Вот я и решила обойтись без нее.

Но после разговора с отцом я решила снова начать жить. Я была уверена, что справлюсь, — просто нужно перестать думать только о себе.

Да, я все еще очень любила Джеймса, скучала по нему Сердце мое было разбито. Вполне вероятно, что в ближайшие сто лет я так и буду засыпать в слезах.

Но я перестала ощущать себя инвалидом!

Да, меня ударила по ногам бита предательства. И я свалилась на землю, задыхаясь от боли, не в силах подняться. Но оказалось, что я отделалась синяками. Правда, обширными. Первое впечатление было обманчивым, я ничего себе не сломала. Теперь я с трудом вставала на ноги и снова училась ходить. И хотя я все еще хромала, но, к своей радости, поняла, что могу передвигаться.

Это не значит, что я перестала злиться или ревновать. Нет, не перестала. Но теперь это было уже не так остро, не так сильно, не так ужасно. Как бы получше объяснить?..

Я все еще не упустила бы шанса дать Дениз пинок в живот или поставить фонарь под глазом Джеймсу, но я уже не тешила себя идеями пробраться в их любовное гнездышко и вылить на их спящие тела кастрюлю кипящего масла.

Поверьте мне, это был явный прогресс!

Итак, покалеченная и униженная (но не до такой уж большой степени), я решила снова вступить в мир, причем как можно незаметнее.

Засыпая, я перечисляла в уме, что я имею в активе. И, надо сказать, это сильно отличалось от моих привычных дум за последний месяц.

Итак, у меня есть замечательная дочурка.

У меня есть семья, которая меня любит. Во всяком случае, я была уверена, что, стоит мне перестать вести себя как антихрист, они снова полюбят меня.

Я еще довольно молода.

У меня есть где жить.

У меня есть работа, на которую я могу вернуться через пять месяцев.

У меня есть здоровье (странно, никогда не думала, что вспомню об этом прежде, чем мне исполнится лет эдак девяносто).

И самое главное, откуда ни возьмись у меня появилась надежда.

В ту ночь я спала как дитя. И с этого уже можно было начинать.

Мне доставило бы удовольствие сообщить вам, что, когда я проснулась на следующее утро, дождь кончился, облака разошлись и на чистом ярко-голубом небе засияло солнце. В унисон с моим солнечным настроением, так сказать. Но в реальной жизни все no-другому. За окном до сих пор моросило.

Я, как обычно, проснулась на заре, покормила Кейт и осторожно прислушалась к своим чувствам. Так же осторожно, как вы трогаете языком десну вокруг больного зуба. И с радостью обнаружила, что мое настроение не изменилось со вчерашнего вечера. Я все еще чувствовала себя ожившей и полной надежд.

Я снова заснула и проснулась около одиннадцати. В ванной комнате кто-то суетился. Наверняка Хелен обнаружила уплотнение в груди и вопила, собираясь умирать. По лестнице бежала мама, и после консультации я услышала следующее заключение:

— Хелен, это никакое не уплотнение в твоей груди, это твоя грудь. — Потом мама протопала вниз по лестнице, бормоча: — Перепугала до смерти, сердце едва не остановилось… Я ее убью!