Богиня песков - Екатерина Смирнова

Как по заказу, сейчас там не было ни души – все ушли танцевать, и посланника никто не хватился бы. Официальная часть как раз подходила к концу, а его роль сегодня была невелика. Мог бы уйти и пораньше, если бы не ввязался в занимательную историю.

Посланник решил немного развлечься после утомительной беседы, разогнался за два шага и неслышно проскользил по натертому полу на коленях, стараясь не издавать ни одного лишнего звука. Шелест вышел на диво хорош. Из стакана не пролилось ни капли.

Курительную часть комнаты отделяла стена, похожая на длиннющий стеллаж из широких деревянных планок, заставленный цветами. Под ним была скамеечка. Таскат сел на пол и вытянул ноги, беззвучно поставив рядом высоченный стакан.

Сейчас сюда ввалится толпа – подумал он. Отдохну и спрячусь туда… Хотя нюхать этот сладкий дым невыносимо…

Он уже начал подумывать о том, не спрятаться ли сейчас, когда его наконец-то развернутые уши уловили подозрительный звук. В курительной кто-то был. Посланник замер и насторожился.

Сначала он понял, что за стеной переминается с ноги на ногу человек, испытывающий сильное неудобство. Второй человек, похоже, сидел за столом для курения, куда пристрастившиеся к дыму высокородные обычно ставили свои плошки, и считал деньги. Тяжелый шелест и звон наводил на мысль, что денег много – плоских монет, а не круглых тяжелых бус. Не будут же высокородные расплачиваться медяками.

– И это все? – раздался шепот.

– Все – обессиленно ответил второй тихий голос. – Остальное будет через три дня. Я дал слово.

– Ваше слово не так много весит, Ольмитт – отозвался первый. – Если бы вы заплатили в прошлый раз, я бы поверил вам на слово. Но теперь вы должны заплатить втрое и прекрасно это знаете. Моя репутация мне поможет, если вы меня продадите. А ваша уже никуда не годится.

– Вы об этом пожалеете!

– Не пожалею. Я никогда и ни о чем не жалею. Все оплачено. Сметено. Забыто. А если вы захотите прийти еще, вы знаете, что вам достаточно меня попросить. И вы попросите. Вы попросите, Ольмитт.

Второй голос не отвечал. Таскат представил себе молодого, запутавшегося в долгах знатного юношу, униженного и разъяренного до такой степени, что не может и слова сказать…

Лучше отсюда уйти, пока не поздно. Но как?

Неужели меня не было слышно?

Или они выйдут отсюда в обнимку, как лучшие друзья?

Он с ужасом понял, что человек за столом видит вторую половину зала, как на ладони, и только поэтому не выглянул посмотреть, кто ходит – и съежился в комок. Потом аккуратно протянул руку за стаканом и неслышно выпил за собственное везение.

– Колдовство дорого стоит, но не дороже жизни – прошипел Ольмитт. – Я вас уничтожу.

– Не уничтожите. И не соберетесь. Ваша жизнь зависит только от меня. Я не намерен убивать вас. Вы платите деньги, я – ищу способы. Но с тех пор, как вы решили меня обмануть, я перестал относиться к вам хорошо.

Ольмитт ничего не ответил, только шипел сквозь зубы, как рассерженная птица. Наконец раздался глухой звон – такой бывает, когда мешочек с золотыми бусами шлепается на стол.

– Возьмите… Это все.

Несколько секунд тишины. Потом опять звон и шелест. Неизвестный вымогатель действительно не привык верить на слово, тем более – второй раз.

– Хорошо. Благодарю вас, Ольмитт. Не выходите сразу, слуга сейчас возился у входа со своей тряпкой. Сейчас все вернутся развлекаться… в чистую комнату… Вы же привыкли к чистоте, Ольмитт?

В коридоре раздался звук приближающихся шагов. «Сейчас будет толпа» – сообразил Таскат. «Пора уходить. А дверь не так уж и далеко. Если постараться, меня не услышат».

Со всей доступной ему скоростью он поспешно покинул поле дипломатических действий, стараясь красться, как разведчик, и не издавать ни единого звука, слышного несовершенным ушам. На коленях остались ничем не примечательные следы.

Если бы кто-то выглянул из курительной, он мог бы увидеть со спины высокого человека в черном калли и со стаканом в руке, развинченной походкой удаляющегося по коридору в направлении уборной.

Таската радовало, что здесь все-таки есть мужские и женские уборные – меньше хлопот. Мужская была рядом, и это радовало еще больше.

В большом зале было полно народу. Слава богам, прямо здесь не было еды или выпивки: при дворе строго разделяли такие понятия, как «еда» и «танцы». Наверное, из-за рыбы.

Пара проплыла мимо посланника, и он услышал тихий обрывок разговора. «Вы знаете, сколько тогда стоили услуги умельцев старого ремесла?! А теперь их не найти просто так… – и, громко: – И хорошую швею, и хорошего составителя курений… Кстати, как вам мое новое платье?»

Вот как всегда, все об этом – подумал он и вышел из зала, поднявшись по ступеням без перил на галерею. Интересно, как здесь с наркотиками? Вино вином, курево – куревом… Ну, курево, наверное, не вызывает наркотического привыкания…

Он решил припомнить еще какую-нибудь подробность и добавил: а женятся здесь по указке, знатных подростков сочетают родители, а крестьян и горожан – старейшины и городской голова.

Ох, да!.. Я вспомнил, зачем я это вспомнил!.. Мужчины должны молчать, пока дама не сделает первый ход, так как мужчина высокого рода не должен быть покорен страстям. Он вообще, кажется, не должен быть.

Это ужас.

Имеет ли он сам шансы на выживание после скандала с дамой? Имеет ли проплывшая мимо дама шансы на выживание при дворе и на новое платье?

На уровне земли, наверху, был выход в сад, где уже сгущались сумерки. В ожидании отъезда Таскат стоял, прижавшись плечом к стене, и гладил пальцами запястье, успокаивался, сочиняя новое письмо.

Ливрейный слуга, наблюдавший за ним с галереи, отвернулся и что-то сказал такому же слуге, похожему на него, как две капли воды. Тот выслушал, кивнул, прошел в белую арку и исчез в синей темноте.

Белое и синее одолевали вечерний сад.

Наступал очередной вечер, в который можно было нырнуть и утонуть в нем, будучи проглоченным какой-нибудь скользкой рыбой.

Он опять помянул проклятые рыбные блюда. Таскат желал советнику по торговым вопросам никогда не подавиться костью – у того был покладистый характер. Редкость при такой должности.

Да, кстати… Надо кое-что перекопировать из заметок и отправить Ро-мени. Он интересовался.

Уважаемый Ро-мени!

Вы просили меня описать некоторые подробности.

Я долго не мог разобраться, кто здесь правит – матери или отцы. Верхушка аристократии и советники императора – сплошь мужчины, но в совете есть один-единственный влиятельный человек, заправляющий делами столицы и строительством – Эрини, властная женщина в возрасте. Она у всех на устах, но за все время пребывания здесь я не слышал ни одного оскорбительного комментария или шутки на тему женщин, занимающихся не своим делом.

Среди Сахала, похоже, тоже есть женщины, но я об этом ничего не знаю. Никто не произносит вслух имен жрецов. Я даже не могу понять, кто из них главный.

Здесь один язык, но так много разных способов жить по-своему… Как они не ссорятся и не воюют? Тем не менее, каждый город обязан поставлять в армию обученных солдат.

Войны, если так можно их назвать, есть только на границах, там, где живут племена макенгу, не признающие империю. Об этих людях (племенах, может быть, другом государстве) я почти ничего не знаю, только это название. На нашей карте эта территория обозначена как принадлежащая аар или Исху. Об этих людях уже несколько лет запрещено говорить: я опять не знаю того, что знают все, и это отвратительно. «Была стычка», «отвоеван такой-то город»…

Все знают. Все все знают, кроме меня.

Что это такое?

Зачем им, диким варварам, якобы нападать на огромную империю? может быть, это империя расширяет границы? Как они еще живы?

Очевидно, пояс дождевых лесов таит в себе много секретов.

Новости, приходящие с этих размытых границ, обсуждаются то в одном, то в другом ключе. Я мог бы тысячу раз попасть впросак, поэтому при всех подобных разговорах делаю вид, что мне неинтересно. Проще слушать.

Лучше опять о женщинах.

Любопытно, что в захолустье, где часто, вроде бы – патриархат, есть женщины-постоянные исключения. Старшая дочь в семье – особенно дочь главы племени или главы самого влиятельного рода – это большая сила. Ей дают самое большое приданое: ей, по традиции, поручают поиск родников: она может советовать отцу; выходя замуж, она получает все, что захочет забрать с собой, и может изменить судьбу семьи мужа, если род, в который она выходит замуж, не велик и ничем не славен. Род получает новое имя или начинает считаться ветвью рода девушки.

Выйти замуж в своем городе или деревне она не может и обязательно должна уехать туда, где живет ее муж. Все провожают ее с великим плачем, как будто умирает солнце.

Можно сказать, что принцессы здесь – настоящие принцессы, хотя называют их иначе – и все, что в сказках полагается принцессам, им непременно достается.