Избранное - Роже Вайян

— Я не враг рабочим, — торопливо проговорил он и замотал головой. — Вы же видите, я отказался подписать приказ о наказании трех ваших товарищей. Нобле, конечно, донесет об этом в правление АПТО. Впрочем, мне в высокой степени наплевать на них на всех.

— Не верится, — сказала Пьеретта.

— Вы не верите, что мне наплевать на АПТО?

— Да нет, — сказала Пьеретта. — Я убеждена, что вы можете позволить себе такую вольность — подразнить дирекцию АПТО. Я только хотела сказать, что вряд ли господин Нобле сердится на вас. Думаю даже, что он воспользуется случаем и станет воспевать снисходительность дирекции к рабочим. А те трое пьянчужек, из-за которых вы меня вызвали, возможно, и заслуживают наказания.

— Как! Вы согласны с тем приказом, который я отказался подписать?

— Нет. Разве я могу соглашаться с хозяйским судом и наказаниями? Если рабочие пьют, это в конечном счете вина вашего АПТО. Позвольте вам только указать, что господин Нобле всегда был милостив к пьяницам.

— Значит, он лучше, чем я думал о нем, — сказал Летурно.

Они все еще стояли друг против друга — по обе стороны стола.

— Правление треста, — продолжала Пьеретта, — обычно закрывает глаза на служебные провинности, если причиной их является пьянство.

— Вот уж не ожидал такой гуманности!

Мгновение они молчали. Пьеретте вспомнилась старуха работница из ее цеха: она всегда была пьяна и все же работала равномерно, как машина; за долгие годы работы она сама стала придатком к машине. Проходя мимо нее, инженеры подмигивали друг другу: «У старухи Вирье неутолимая жажда!» Ей прощали опоздания, прогулы — ведь только она одна из всех рабочих фабрики не принимала участия в последней забастовке.

Пьеретта в двух словах рассказала об этом Филиппу Летурно.

— Я защищаю пьяниц совсем по другим причинам, чем Нобле, — торопливо заговорил он. — «Будемте вечно пьяны», — сказал Бодлер… Вы вчера видели мою сводную сестру? Так вот, она каждый вечер напивается… И уж тем более я понимаю ваших товарищей… ведь такие ужасные условия…

Пьеретта молча смотрела на него. Он запнулся и умолк.

— Ох, каких глупостей я наговорил… — пробормотал он. — Просто я хотел доставить вам удовольствие и оттого не подписал приказ.

Она нахмурила брови.

В эту минуту кто-то постучался и тотчас отворил дверь.

— Ах, простите, — раздался голос Нобле.

Дверь закрылась.

— И главное, не думайте, пожалуйста… — сказал Летурно.

Она смотрела на него, не улыбаясь, вопрошающим, почти суровым взглядом.

— Я презираю таких людей… таких хозяев, — продолжал он, — которые пользуются своим положением… Впрочем, вы, конечно, и не допустили бы этого…

По лицу Пьеретты скользнула улыбка. И тотчас Летурно заговорил увереннее:

— Я хотел доставить вам удовольствие и — возможно, это эгоистично с моей стороны, — но я хотел доказать самому себе, что я не такой, как люди моего класса. Вот именно… Мне всегда хотелось доказать себе самому, что я на стороне рабочих.

Пьеретта снова улыбнулась.

— И не только это, — торопливо добавил он. — Мне хотелось заслужить ваше уважение… Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Понимаю, — ответила Пьеретта.

— Присядьте еще на минутку, — попросил он.

— Не могу, — ответила она. — Если я задержусь в вашем кабинете, пойдут сплетни.

— Ну что для вас мнение какого-то Нобле?

— Нет, мне нужно, чтоб он уважал меня. Только тогда я могу сражаться с ним на равных.

— Хотите, я распахну дверь?

— Если я задержусь у вас, то и в цехе пойдут разговоры. Наши работницы имеют право никому не доверять… Их столько раз предавали. До свиданья, господин Летурно…

— Вы, значит, отказываетесь помочь мне, — проговорил он, — и дать мне возможность помочь вашим товарищам?

Пьеретта лукаво улыбнулась.

— Что ж, — сказала она, — в таком случае завтра мы кое-что у вас попросим. К вам придут от имени нашей партии.

— Что-нибудь важное? — спросил он.

— По нашему мнению, очень важное.

— Можете рассчитывать на меня, — сказал он.

— Увидим, — ответила Пьеретта.

Она протянула ему руку и, простившись, пошла к двери.

— Мадам Амабль! — окликнул он ее.

— Ну что еще? — строго отозвалась она.

— Позвольте подарить вам на память одну вещь… Это так, пустячок…

— Смотря какой пустячок, — сказала она.

Он порылся в ящике стола и достал оттуда тоненькую книжечку форматом чуть поменьше брошюр с «Лекциями по истории коммунистической партии». Раскрыв книжечку, он разрезал страницы, что-то написал на титульном листе и протянул ее Пьеретте.

Она прочитала на обложке: «Филипп Летурно. Гранит. Мел. Песок. Стихи. Издатель Пьер Сегер», а на титульном листе было написано крупным детским почерком: «Мадам Пьеретте Амабль, чье уважение мне очень хотелось бы завоевать».

— Прочтите когда-нибудь на досуге, — сказал Филипп. — Стихи немножко необычные, как вот эта картина. Но все-таки возьмите, в знак дружбы.

— Спасибо, — сказала Пьеретта.

И на этот раз в ее улыбке не было ни насмешки, ни лукавства. Филипп в ответ тоже улыбнулся.

— Значит, завтра мне будет испытание? — сказал он, пожимая ей руку.

Пьеретта бегом сбежала по лестнице. Разговор и так уж занял сорок с лишним минут. Вернувшись в цех, она положила книжечку около станка; пока она налаживала станок, Маргарита подошла посмотреть и прочла надпись Филиппа.

— Ерунда! — сказала Пьеретта.

— А чего ж ты покраснела? — съехидничала Маргарита.

— Дура! — вскипела вдруг Пьеретта. — Я знаю, что у тебя дурацкие мысли, оттого и покраснела.

4

За воротами фабрики Маргарита взяла Пьеретту под руку.

— Сердишься на меня? — спросила она.

— И не думаю. За что мне сердиться? — ответила Пьеретта.

Они подошли к дому родителей Маргариты. Пьеретта терпеливо слушала пространный рассказ своей влюбчивой подруги о ее новом романе. Ее поклонник работал в Дорожном управлении и ждал, что его вот-вот переведут в окрестности Лиона. «Ах, если б он увез меня с собой!» — мечтала вслух Маргарита, жаждавшая удрать из Клюзо.

Домой Пьеретта вернулась только к семи часам вечера. На кухне у нее сидели Фредерик Миньо, Красавчик и Кювро.

— Здравствуйте, мадам Амабль, — сказал, поднявшись со стула, Красавчик.

— Меня все зовут Пьереттой, — поправила она.

— Здравствуйте, Пьеретта, — повторил он.

Эта сцена повторялась при каждой встрече. Красавчик не хотел называть ее просто по имени, как все остальные в Клюзо, и осмеливался на такую вольность, лишь повинуясь ее приказу.

Он предложил ей сигарету с золотым ободком: он курил только «Султаншу», за что товарищи над ним подсмеивались.

Миньо читал последний номер «Франс нувель» и делал заметки в блокноте.

— Что с тобой нынче? Опять дома не клеится? — спросила Пьеретта.

— Да, — буркнул он, не поднимая головы.

— Ох и задам же я им! — воскликнул вдруг Кювро. Он готовился к выступлению в муниципальном совете и писал конспект своей речи на листке бумаги, вырванном из школьной тетрадки. — Ох и задам! — И он прочел вслух одну фразу.

— Невозможно работать! — возмутился Миньо.

Апрель 195… года выдался в долине Клюзо холодный, и Кювро, не дожидаясь хозяйки, сам затопил в кухне плиту. Пьеретта оставляла ключ от входной двери в ящике для писем, висевшем в нижнем этаже, или просто в дверях. Товарищи могли прийти к ней в любой час, если им нужно было прочесть какую-нибудь брошюру, порыться в комплектах журналов и газет, навести справку в папках с профсоюзными делами, а иной раз просто спасаясь от домашних неприятностей.

— Раз ты затопил печку, надо было отворить двери в комнаты, — сказала Пьеретта. — Наверно, у меня в спальне холодище, как в погребе.

И она распахнула двери во всех трех комнатах, расположенных анфиладой. Спальня помещалась в глубине; из окна, обращенного на север, открывался вид на каменистый холм, возвышавшийся над долиной.

Рабочий поселок был построен в начале века, когда на фабрике Жоржа Летурно работало до пяти тысяч человек. При современной технике она давала больше продукции, чем прежде, хотя заняты на ней были только тысяча двести человек, и поэтому в рабочем поселке существовало правило: по одной комнате на каждого жильца. (Пьеретта получила квартиру в то время, когда она поселилась здесь с мужем и ребенком.) Однако на каждом этаже имелась только одна уборная для всех десяти квартир с номерками на входных дверях, которые тянулись в ряд вдоль открытой галереи, и во всем поселке не было ни одной ванны. Душевая, устроенная в середине прямоугольника, образованного жилыми корпусами, действовала только летом. Когда Пьеретта выставила требование, чтобы душевую топили и зимой, Нобле ответил ей так: