Правдивая история Деда Мороза - Андрей Жвалевский

Маша обняла мужа покрепче:

— Не переживай. Ты просто волшебник. Ты не можешь сделать больше, чем просят. Но ты можешь наколдовать такой сладкий-сладкий кусочек, чтобы этому ребенку надолго хватило воспоминаний.

Морозов посопел, успокоился и снова сосредоточился на записке.

Когда выдавалось свободное время, Дед Мороз надевал тулуп, брал посох и шел бродить по городу. К счастью, холода Морозов не боялся и мог ходить по улицам даже в лютые морозы. Он ночами дежурил на крышах (гасил вместе со всеми фугасные бомбы), он помогал по хозяйству многим соседям и просто незнакомым людям.

Но главное — он ловил желания. Редко — желания взрослых, они уже совсем разучились верить в чудо, а если и желали, то «чтобы враг не прошел в город» или «чтобы бомба не попала в родной дом». Да и то никто не говорил об этом вслух, Морозову приходилось разбираться с неясными образами, которые вспыхивали у людей в головах.

Дети же просили так мало, что хотелось плакать: горбушку хлеба, конфету, стакан воды с сиропом.

В Первую мировую войну Морозову казалось, что он никогда не сможет смириться с желаниями о том, чтобы папа или мама были живыми. Сейчас он тоже не смирился. Но, как бы страшно это ни звучало, — он привык.

Он знал, что его возможности ограниченны, но знал и то, что может очень много сделать… Жаль только, что исполнять желания он способен только в преддверье Нового года.

Морозов приходил домой вечером, Маша отпаивала его имитацией супа с крошечным кусочком блокадного хлеба. Иногда он приходил счастливый, если знал, что сможет выполнить желание и это спасет кому-то жизнь. Иногда — молча плакал.

Маша гладила его по руке.

Маша редко выходила из дома, она стала очень слабой от недоедания и боялась, что на улице ей станет плохо. Зато она договорилась с соседками и устроила в квартире мини детский сад. Сначала она забирала на день троих детей, потом их стало пятеро. Утром ей приводили закутанных ребят, а мамы уходили стоять в очередях в надежде отоварить продуктовые карточки.

Незаметно они все стали одной семьей. Постепенно детей перестали забирать домой, а наоборот, мамы оставались ночевать у Морозовых. Вместе было не так страшно. Вместе было не так холодно.

Обогреть одну комнату оказалось легче, чем несколько квартир. Топили буржуйку, постоянно грели воду. Невиданная роскошь — целый день горячая вода, которую можно дать попить детям.

Крошечный паек делили на всех. Если одной маме удавалось достать хоть немного крупы, а другой — кусочек мяса, то на всех детей можно было сварить суп. Он был совсем жидкий, но восхитительно пах. И если закрыть глаза, то можно было представить, что ешь настоящий наваристый бульон. А к этому супу еще полагался крошечный кусочек хлеба. Пусть наполовину из примесей, но это был хлеб. Его можно было держать в руке и откусывать потихоньку.

Дети научились ценить еду. Они ели медленно, смакуя каждый глоточек, каждый кусочек, каждую ложечку. Они не плакали, не просили еще. Доедали и молча отдавали пустые тарелки. Но глаза! Эти голодные детские глаза были страшнее, чем любая бомбежка.

В это Рождество Маша не превращала мужа в старика, а себя — в девочку. Не до того ей было, да и не хотелось смущать своих новых друзей-соседей.

День 31 декабря был очень холодным. Морозовы слушали по радио стихи Ольги Бергольц. И Дед Мороз думал о том, что сейчас слово «патриотизм» совершенно не режет ухо, хоть на дворе и Новый год.

Из радио доносился напряженный, как нерв, голос поэтессы:

«В еще не виданном уборезавьюженный огромный дот —так Ленинград — гвардеец-город —встречает этот Новый год…»

Маша прижалась к мужу, а Сергей Иванович ласково гладил ее по волосам в такт ритму стихотворения.

«С безмерным мужеством и страстьюведущие неравный бой,мы знаем, что такое счастье,что значит верность и любовь».

«Мы знаем, — повторила про себя Маша, — что значит верность и любовь». И прижалась к Сергею еще крепче.

«Так выше головы и чашис глотком вина — мы пьем егоза человеческое нашенезыблемое торжество!»

Поэтесса говорила и дальше, что-то про Армию, про власть Советов… Но Морозовы уже услышали самое главное. Они сидели обнявшись, обхватив друг друга руками и дарили друг другу свое тепло.

Точно так же в сотнях других ленинградских квартир сидели многие люди, согревая друг друга, не давая друг другу замерзнуть, ослабеть, потерять веру в чудо. И все они верили в чудо — иначе невозможно выжить в голодном городе, со всех сторон окруженном врагами…

И вечером, накануне новогодней ночи, в квартире Морозовых начались чудеса.

Возвращались из города мамы с полностью отоваренными карточками! Отличное американское мясо, крупа, вермишель, печенье! Женщины плакали, разглядывая это изобилие. Делили на несколько дней.

Маша накрывала на стол. Достала скатерть, красивые бокалы. Полезла на антресоли за новогодними игрушками и в одной из коробок нашла… коробку конфет. Бог его знает на какой Новый год про них забыли и как они попали на антресоли, но сейчас это было просто необыкновенное, невозможное, самое расчудесное на свете чудо!

Дети ждали праздника смирно. Тихо сидели возле печки, тихонько читали, рисовали, иногда засыпали. У Маши каждый раз сжималось сердце, когда она смотрела на них. Их сверстники в мирное время резвились и прыгали бы без перерыва, а у этих детей не было сил на шумные игры.

За стол сели в одиннадцать вечера. О, что это был за стол! Восхитительный суп, почти настоящий, на второе детям мясо, а взрослым просто по целой порции вермишели! Целая тарелка! Потом чай с печеньем. И напоследок Машина коробка конфет. Маша принесла ее в комнату, как драгоценную вазу, которая может разбиться. Принесла и поставила на стол, думая, что сейчас раздастся дружный детский визг…

А дети не кричали. Они со слезами на глазах смотрели на коробку, они гладили ее, рассматривали, обнимали. Потом, когда взяли по одной конфетке, смаковали их, облизывали, растягивали удовольствие.

В комнате было почти тепло, все разрумянились, даже сняли теплую верхнюю одежду. И дети ожили!

На несколько часов они снова стали детьми. Маша взялась играть с ними во всякие игры. Они водили хоровод, они смеялись, они даже попытались играть в прятки! Но быстро устали, залезли под теплые одеяла и заснули.

Заснули и их родители.

Только Морозовы тихонько сидели возле печки, поддерживая огонь.

— Знаешь, что самое страшное? — спросил Сергей Иванович у Маши после долгой паузы.

И сам ответил:

— Я пытался поймать детские желания. А они ничего не хотят.

— Как это? — испугалась Маша.

— Они хотят, чтобы было тепло и не хотелось есть. Сегодня они легли спать абсолютно счастливыми, им нечего больше хотеть. Маш, они не мечтают об игрушках, им даже в голову не приходит захотеть что-нибудь кроме еды…

— А мамы?

— Мамы… Мамы просят, чтоб дети были сыты и живы. Больше им ничего не нужно. О себе они забывают… Мне даже нечего наколдовать под елочку.

— Привет, Дед Мороз!

На коленях у Сергея Ивановича возник птёрк.

— Привет, Снегурочка!

На руки Маше спрыгнула охля.

— Идите спать, мы подежурим, — сказал птёрк.

— Как?

— А вот как!

И птёрк выпустил звездочку прямо в буржуйку. Пламя разгорелось жарче, показалось — в комнате стало ощутимо теплее.

Маша осмотрела комнату. Маленькие охли суетились в комнате, укрывали детей, затыкали дыры в оконной раме, потихоньку штопали детскую одежду.

— Идите спать, — еще раз сказала охля, — сегодня вы под самой надежной в мире защитой. Сегодня вам будет тепло и сытно.

— А завтра? — спросила Маша.

— Завтра? — вздохнула охля, — завтра будет новый день. Но за сегодняшнюю ночь вы выспитесь и согреетесь.

…Звездочек в новогоднюю ночь было гораздо меньше, чем в довоенные годы. И выпускали их птёрки и охли тихонько, чтобы не разбудить спящих людей.

После Нового года Сергей Иванович принялся за работу. Он знал, что Ленинград выстоит. Знал, потому что сам исполнял это желание сотен людей. Он столько раз мысленно видел, как кольцо блокады разжимается, как продукты привозят в изголодавшийся город! Видел даже грандиозный салют в честь победы во всей войне… Он точно знал, что это будет, только не знал когда.

И он понял, что должен поддерживать у людей веру в победу. Тогда они все выдержат.

И уже не Дед Мороз, а Сергей Иванович Морозов работал, работал и работал.

15 апреля 1942 года в блокадном Ленинграде был пущен трамвай. Чего это стоило в условиях голода, холода и постоянных обстрелов, знают только те, кто это сделал. Не для себя, а для того, чтобы люди помнили: город, их город, жив. И никому и никогда его не сломить!