Черные бароны или мы служили при Чепичке - Милослав Швандрлик

Перед воротами остановился грузовик.

— Господа! — закричал Вонявка, — Все готово! Пошли, поможете мне разгрузить, сегодня мы отлично нажрёмся!

Немедленно нашлись добровольцы, которые наперегонки бросились к машине. За рулём ухмылялся шофёр, у которого Вонявка работал грузчиком. Он привёз несколько ящиков восемнадцатиградусного пива марки»Сенатор», пару бутылок вина и что‑то из крепкого алкоголя.

Ясанек обратился к Кефалину.

— Ты ротный агитатор, — сказал он, — и ты был бы должен воспрепятствовать неподобающим пьянкам! Если все реакционеры напьются, дело может дойти до антинародных выступлений!

— Я никогда пьянкам не воспрепятствовал, — ответил Кефалин, — но особо их и не поддерживал. У меня нет никакого опыта в этой области.

— Ты должен осознать, что на нас лежит особая ответственность, — твердил Ясанек, — мы не может допустить, чтобы под предлогом празднования Рождества тут происходил шабаш антинародных элементов!

Кефалин пожал плечами.

— Как знаешь! — оскорбился Ясанек, — Я свою обязанность выполнил. Пойду попрошу Шимерду, чтобы он собрал комсомольский актив. А если он откажется, то я умываю руки! Меня не в чем будет упрекнуть!

Он пошёл за Шимердой, но и у того не нашёл понимания.

Уже в четыре часа солдаты получили ужин. Это была изрядная порция картофельного салата, большая отбивная и бумажный пакет с печеньем, конфетами и апельсинами. Довольны, впрочем, были лишь слабоумный рядовой Сайнер и солдаты цыганского происхождения, которые понятия не имели о смысле Рождества, так что им для полного удовольствия хватило свободного режима с качественной едой и отсутствием офицерского состава.

Часть солдат набросилась на привезённый алкоголь и начала употреблять его без разбору. Покорный писал Хеленке из Гостивар. Угонщик Цимль рассказывал группе интересующихся эротические истории из собственной жизни, и особенно благодарного слушателя нашёл в лице Душана Ясанека. Черник покинул пост дежурного по роте и уединился в военном магазине с лупоглазой пани буфетчицей. Священники в политкомнате без устали пилили свои колядки.

В Яновицах–над–Углавой, во всей республике и почти во всём мире настал рождественский вечер. Кефалин вышел из барака и посмотрел в сторону города. За занавесками на окнах виднелись зажжённые рождественские ёлки.

Из помещения, где употребляли спиртное, вывалился первый пьяный, и начал мучительно блевать в ручей. Рядовой Гниличка помочился на раскалённую печку. Агрессивный Бедрна напал на рядового Бенеша, в котором вдруг опознал надзирателя, который в Борах издевался над арестантами. Бенеш стоял перед ним на коленях, и со слезами на глазах твердил, что вообще не знает, где эти Боры, и что перед армией был продавцом в Нарпе. Рядовой Сань непрерывно кричал»сука!«и усиленно пинал свой сундук. Сентиментальный рядовой Бамбара объявил, что пошёл вешаться, но обещания не исполнил. Вместо этого он выбежал из барака и ужасным скрипучим голосом распевал очень непристойную песню. Кулак Вата высказал мнение, что во всём виноваты коммунисты, а бывший официант Дочекал уныло затянул:

Стройбат, что это за слово,Чёрные погоны, погибшая свобода.Стройбат, мы тут навсегда,Командир так сказал…

К роте вернулся дежурный Черник, поскольку лупоглазой пани буфетчице пора было бежать домой раздавать детям подарки. Покорный писал Хеленке из Гостивар уже девятнадцатую страницу, а Сань по–прежнему кричал»сука!». В ручей блевали ещё двое бойцов. Круг слушателей вокруг Цимля сузился до цыгана Котлара и Душана Ясанека, который был очевидно возбуждён. Вонявка обезоружил Бедрну и спас Бенеша от удара штыком. Гниличка распахнул окно и выбрасывал пустые бутылки от»Сенатора»в ветви растущей за окном вербы. В политкомнате по–прежнему играли священники. Они как раз начинали»Слушай, слушай, пастушок!»

На Христово Рождество Кефалин дежурил по роте, и в этом качестве был одновременно и начальником караула, поскольку, как мы знаем, восемь бойцов с оружием постоянно находились в караульном помещении и не слишком бдительно резались в карты. Утром приехало несколько посетителей, к Гниличке приехала мама, к Бенешу папа, а к Котлару целый цыганский табор общим количеством под сорок человек. Их оглушительный крик наполнил лагерь.

— Кефалин, — сказал младший сержант Фишер, — Цыган в лагерь не пускать, или завтра нам не на чем будет спать! Это не расизм, это предосторожность!

— Но мы же не можем их дискриминировать! — возразил дежурный.

— Как раз наоборот, — ответил сержант, — пусть этот Котлар их собёрет и идёт с ними в трактир. Без увольнительной, разумеется.

— Это нарушение дисциплины, — констатировал Кефалин.

— Лучше такое нарушение, — настаивал сержант, — чем дать себя ограбить. В конце концов, мы всегда сможем доложить, что Котлар ушёл самовольно. Он на это ничего не скажет, разве что влезет на дерево!

— Это подло, — рассудил Кефалин, — однако разумно. Надеюсь, что Котлар благополучно вернётся.

Вскоре цыгане под радостные вопли и трескотню отвалили в сторону Яновиц. В их тесной толпе подскакивал герой дня Яно Котлар, делясь с ними армейскими впечатлениями.

Священника Штетку навестила супруга.«В воскресенье службу вёл брат Пискорж», — делилась она новостями, — «но люди говорили, что по сравнению с твоими службами это было слабо и неинтересно. С фисгармонией тоже трудности. Учитель Доупе опасается за свое учительское место, и на Гусов сбор больше не ходит. Брат нотариус уже старый и почти оглох, то и дело начинает играть не вовремя. Тяжелые времена настали!»

К рядовым Рокешу и Вонявке приехали невесты. Если Вонявка мог похвастаться стройной блондинкой, то Рокеш не преуспел. Его любовью была невзрачная, прыщавая замухрышка, которая, впрочем, глядела на своего суженого с крайней преданностью и нескрываемым восхищением. В политкомнату никому из них не хотелось. Вонявке удалось выпросить у младшего сержанта Фишера ключи от гауптвахты, где он тут же со своей девушкой заперся. Рокеш бегал от барака к бараку и, наконец, втащил разгорячённую замухрышку на лестницу перед кабинетом командира роты, где прислонил её к двери.

— Это ужасно, — вздыхал ефрейтор Блума, — Все вокруг милуются на людях, а у меня нервы всего одни! Готовность или не готовность, а я пошел эротически развлечься. Всего вам доброго, соколики, я поехал в Клатовы.

Такое серьёзное нарушение обороноспособности подразделения не осталось незамеченным. Это был последний удар по боевой морали. Оставшиеся сержанты начали переодеваться в гражданское и безо всяких угрызений совести покидать территорию части. За ними последовали и самые смелые бойцы первого года службы.

Кефалин осиротел в караулке в восемью бойцами. Никто из них не желал взяться за оружие и нести службу. Убеждения не помогали, а любая форма давления была бы в этой ситуации абсурдной.

— Не сходи с ума, — убеждали караульные Кефалина, — никаких визитов больше не будет, а ворота видно из окна.

В караулке было чудесно жарко, и печи, раскалённые докрасна, подействовали на Кефалина сильнее, чем его воинская совесть и чувство ответственности. Он вздохнул и снял бушлат. Остальные тоже начали раздеваться, поскольку ртуть воображаемого градусника поднялась до головокружительных высот.

Это была прямо идиллия. Восемь караульных, одетых только в трусы, проводили время различными способами. Часть их перешла от марьяжа к «булке» и другим азартным изыскам. Рядовой Сайдль вязал салфетку, которую собирался послать на день рожденья одной фигуристой брюнетке, Кармазин пытался воткнуть штык в бревно около двери, Штетина читал»Повесть о настоящем человеке», а Беранек листал детектив.

Так что и Кефалин отбросил остатки опасений, разделся до трусов и завалился на койку. Ему было хорошо.

— Так можно было бы и послужить, да? — усмехнулся Кармазин, и все с восторгом согласились.

Кефалин начал дремать.

В момент, когда он уже был готов решительно уснуть, раздался тревожный голос рядового Сайдля:

— Парни! Здесь майор Галушка!

— О, блин! — сказал Кармазин.

— Дурацкие шутки, — зевнул Кефалин, — за такие надо по роже!

— Правда! — твердил Сайдль взволнованно, — Иди посмотри в окно. Он приехал на машине и сам открывает ворота!

— Пускай повозится! — сказал Кефалин, — Пусть делает что хочет, только чтобы меня не будил! Будешь с ним разговаривать, передашь ему!

— Вы, идиоты, — кричал Сайдль, — Он правда здесь! Мамой клянусь, честное слово, чтоб мне провалиться на этом месте!

Кефалин поднялся с кровати и выглянул через окно во двор. В этот миг он едва удержался, чтобы не потерять сознание. Великий Таперича не только находился посреди неохраняемого объекта, но и длинными шагами направлялся прямо в караулку.

— Господа, — охнул Кефалин, — это разгром, это катастрофа, это конец спокойной жизни!