Пуля рассудит - Владимир Григорьевич Колычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да нет, я ничего… Просто жизнь такая короткая, — вздохнул Пентиум.
— О чем это ты?
— Каждой минуткой дорожить надо. Вот я и смотрю, пока минутки есть.
— Короче! — Карамболь внимательно смотрел на подчиненного.
Слишком уж хорошо он знал Пентюха, чтобы верить в его сусальные бредни. Новость какую-то принес, а Аэлиту всего лишь вплел в предисловие — как шелковую ленточку в колючую проволоку.
— Рубец закончился. Две пули в живот, и в сугроб. Из машины выкинули.
— Из какой машины?
— Инкассаторов сегодня бомбанули, менты Сивого в розыск объявили, это факт. Может, и Рубец с ним был. Если честно, я пока не знаю, из какой его машины выкинули, но дело такое было. Может, Сивый его и пристрелил.
— Зачем это Рубца мочить? — нахмурился Карамболь.
Он знал Сивого и даже уважал его — за преданность своему боссу. Сивый не мог просто так застрелить Рубца, даже из-за денег.
— Не знаю, менты его вчера искали, там какие-то старые дела, убили кого-то…
— Какие-то, кого-то… — передразнил Карамболь. — Я суп с мясом люблю, а ты меня перьями какими-то кормишь.
— Да, но курицу только-только ощипали, мясо для супа еще не нарезали, а я уже в курсе… Может, Сивый зашхериться решил, с деньгами… Или Рубец ему что-то не то сказал. — Пентиум беззастенчиво пялился на Аэлиту, которая, похоже, собиралась избавиться от своей сверкающей жилетки.
Карамболь даже не знал, есть ли под ней лифчик.
— А если я тебе что-то не то скажу? — спросил он, хищно глядя на подчиненного. — Ты меня тоже убьешь?
— Юра, ты чего? — ахнул Пентиум. — Побойся бога!
— А ты можешь, — кивнул Карамболь.
Пентиум не специализировался на заказных убийствах, старался обходить мокрые дела стороной, но однажды пришлось взяться за волыну, и ничего, показал себя как надо. И как не надо. Мужика приговоренного пристрелил и его бабу, которая попалась под горячую руку. Никто об этом не знал, только Карамболь. Уж не захочет ли Пентиум от него избавиться?
— Юра, ну ты чего? Нам делить нечего!..
— А если начнем делить?
— Юра, ну хватит! — взмолился Пентиум.
И в этот момент заглохла музыка. Как будто кто-то свет вырубил. Аэлита остановилась, захлестывая полы жилетки, из-под которой только что показалась совершенной формы грудь с красивыми возбужденными сосками.
В зал входил майор Прокофьев, за ним три опера, такие же высокие, плотные на вид. Карамболь имел с Прокофьевым дело, пробовал его на прочность, а его оперативников и знать не знал. Для него все они — шлак.
— А я говорил! — тихонько хлопнул в ладоши Пентиум.
Карамболь метнул в него огненный взгляд. Когда это он говорил ему что-то насчет Прокофьева?
— Ну, хотел сказать.
— Шторы… — начал было Карамболь.
— Чего? — Пентиум глянул на шнур, дернув за который можно было зашторить широкий проход, соединяющий кабинет с общим залом, но Карамболь качнул головой.
Нет, не надо отгораживаться: Прокофьев подумает, что он запаниковал, а значит, в чем-то виноват. Карамболь просто не имел права показывать свою слабость перед каким-то мусорком. Он же ничуть не боялся Прокофьева, просто видеть его не мог, но уже поздно зашторивать кабинет, и очень хорошо, что он сдержал себя.
Рахат приказал жить в две тысячи первом, Головастик и еще трое пацанов уехали в Москву, там замутили свое дело, реально поднялись на заказных убийствах. А Карамболь попал в струю, сошелся с бывшим данником Рахата, который стал вдруг городским главой, на пару с ним подмял под себя город. Мокрые дела тогда решались без проблем, Карамболь обращался к Головастику, тот давал отмашку, Ханчик выезжал, решал проблему. Со временем городской глава Семиваров стал обращаться к Головастику напрямую, тот пару раз отправил к нему Шифона.
Московские менты накрыли Головастика, его застрелили при задержании, а Шифона приняли. Ханчик же дал деру, вернулся в родной город, лег на дно. Московские за ним, но Чугуй — город особенный, он своих тайн перед чужими не открывает. И не взяли бы Ханчика, если бы Прокофьев не помог. Он тогда еще капитаном был, но уже с хваткой как у волкодава.
Шифон мог сдать только Семиварова, и его показания отправили мэра сначала в СИЗО, а затем и на этап. А Ханчик сдал всех, и Карамболь тогда только чудом смог уйти от наказания. Был у него выход на одного прапорщика из СИЗО, который как раз и охранял Шифона, «кусок» не очень-то хотел браться за дело, но его заставили. В общем, все сложилось как нельзя лучше, Шифон подавился супом и благополучно отошел в мир иной. Карамболю еще долго мотали нервы, но ничего, все вернулось на круги своя. Правда, дальше пришлось работать без высочайшего покровительства, впрочем, он справлялся и без этого. Скольким людям он за десять-пятнадцать лет помог войти во власть, на этом и выезжал, хотя и не без скрипа.
Чиновники — народ неблагодарный, по счетам платить не любят, но кто не хочет, того всегда можно заставить.
Прокофьев зашел в кабинет как будто в палату к заразному больному, едва заметно сморщил нос, движение рук осторожное, как будто он боялся прикоснуться к столу, к спинке кресла.
— Кого это к нам принесло? — скривился Карамболь.
— Да ходят тут разные, — хмыкнул Пентиум, чуть ли не с ненавистью глядя на майора.
Казалось, он вот-вот схватит со стола нож и всадит его Прокофьеву в горло. Но так только казалось. Что-что, а пустить пыль в глаза Пентиум умел. Это раньше он пентюхом был, а сейчас хитрый, гад, и осторожный. И ковром перед ментами расстелиться мог, если обстановка располагала.
Прокофьев и ухом не повел, как будто и не заметил Пентиума. Он пристально и твердо смотрел Карамболю в глаза.
— Если за инкассаторами стоишь ты… — Прокофьев нарочно сделал паузу, провоцируя собеседника на всплеск эмоций.
Карамболь сначала купился, а затем уже осознал свой промах.
— И что тогда?
— Значит, про инкассаторов знаешь? — усмехнулся Прокофьев.
— Иди ты знаешь куда?
— Куда?
Прокофьев смотрел с вызовом, как будто собирался предложить сыграть в русскую рулетку. А ведь он мужик отчаянный, и Карамболь это знал. Сколько раз его просили отступить, как только ни угрожали, никакого толку. Пер как танк и ведь раздавил бы Карамболя, если бы Ханчика не завалили. А теперь он мог взять реванш за свое невольное поражение и будет давить. Еще как будет! Именно это Прокофьев и давал понять взглядом. Смотрел, как будто
