На последней парте - Мария Халаши

Соскучившись, Кати стала постукивать ногой по забору, но тут заметила перед домишком манекен, и ей сразу стало веселее. Головы у манекена не было, из шеи торчала палка, вместо ног была другая палка, подлиннее, — казалось, кукла стоит на одной ноге. На оба плеча было накинуто по связке красного перца. Они очень шли этой безголовой кукле! Кати только-только решила рассмотреть ее поближе, как из дому вышел Руди. В руке у него была бумажка. Сердце у Кати подпрыгнуло.

— Эта, что ли? — спросил Руди.

Кати развернула, и перед глазами у нее радостно заплясала первая фраза: «На что, девочка, жалуешься?»

— Эта!

Руди недоуменно смотрел на сестру. Вот ненормальная! Сама смеется, а из глаз слезы катятся…

Было, наверное, уже половина седьмого, на темной улице большими пляшущими пятнами отражался свет фонарей, когда Кати подошла к подъезду Марики. «Она ведь сколько раз приглашала!» — подбадривала себя Кати: от одной только мысли, что она идет в гости, у нее начинало ныть в животе.

Расставшись с Руди, она легко нашла дорогу домой, хотя впервые уезжала одна так далеко. К счастью, папы еще не было дома, а Шаньо только что появился: он как раз доставал из-под половичка ключ, когда пришла Кати. Шаньо приветствовал сестру словами:

— Умираю с голоду!

Кати сунула портфель в ящик, схватила кастрюльку, налила ее до половины водой, поставила на газ, потом очистила большую луковицу и тоже бросила в воду. Затем достала сковородку, ту самую, которую обнаружила под ящиком еще в бытность здесь тети Бёшке, положила в нее полную ложку жиру, растопила, засыпала сверху мукой, добавила туда еще немного паприки. Когда заправка подрумянилась, Кати сняла ее с огня, плеснула чуть-чуть холодной воды, размешала, чтобы не было комков, потом вылила в кипящую воду. Подождав еще минутку, чтобы суп загустел, Кати выключила газ. Шаньо, словно кот, кружил у Кати за спиной, нюхал воздух, никак не мог дождаться, когда уж будет готова еда. А Кати еще поджарила на жире нарезанный маленькими квадратиками хлеб и наконец объявила:

— Ну, давай есть!

Она извлекла с нижней полки стола две большие облитые глиняные миски, доверху налила в них супу, бросила в суп поджаренный хлеб, потом разыскала ложки (на это ушло минут пять, потому что оказались они в комнате на стуле) и вместе с Шаньо стала с аппетитом уплетать густую похлебку.

Роль нашлась. Можно сунуть ее Феттер под нос! Можно-то можно, но ведь Кати не была сегодня в школе. Тетя Дёрди сказала, что если это еще раз случится… Она не договорила, что тогда будет, но ясно одно: ничего хорошего ждать не приходится… И вот это случилось!

Последний кусочек хлеба Кати проглотила с таким вздохом, словно то был по меньшей мере целый слон. А потом вдруг вскочила и бросилась к тете Лаки — может, посоветует что-нибудь умное. Конечно, не Кати — тете Лаки, а наоборот!

— Хорошо, что заглянула, — сказала тетя Лаки, — а я тут пирожки с яблоками испекла.

Она положила три штуки на тарелочку, посыпала их сахарной пудрой и поставила перед Кати. Два пирожка Кати уписала в одну минуту, а третий бережно взяла в руку.

— Это я отнесу Шаньо, — сказала она.

— Ешь, ешь, — проговорила тетя Лаки, — Шаньо и папе я тоже дам, — и положила еще несколько штук на тарелочку.

«И ей не жалко для нас столько пирожков? — удивилась Кати. — А ведь сначала тетя Лаки даже ключ от подвала давать не хотела, хотя что уж с ним сделалось бы, с таким громадным ржавым ключом? Когда папа в первый раз собрался наколоть в подвале дрова, она проглотить была готова этот ключ, только бы не давать. А сейчас и рубашки папины стирает, гладит. Правда, папа сплел ей чудесную сумку из лыка, она просто нарадоваться не могла, все благодарила. А в воскресенье под вечер гулять пошли. Очень они сдружились с папой…» Да, если Кати посвятит сейчас тетю Лаки в свою тайну, вечером тетя Лаки все выложит папе как пить дать. А тогда уж пощады не жди…

— Целую ручки, — сказала Кати, встав из-за стола, взяла тарелочку и поплелась к себе.

Папа был уже дома, доедал суп из глиняной миски.

— Что было в школе? — спросил он, жуя подрумяненный хлеб.

— Ничего такого особенного.

Бедный папа, он не избалован! Уже трижды Кати приносила дневник с замечаниями, и под одним стояла даже печать директора, чтобы внушительней звучали эти несколько строк, в которых значилось, что Кати «порвала халат своей одноклассницы». Одноклассница была Феттер, а эта история с халатом началась с того, что Феттер расхвасталась своим новым платьем.

«Лучше, чем голубое?» — спросила Кати.

«Ну, куда оно годится, голубое, по сравнению с этим!» — презрительно протянула Аги.

Вот тут-то Кати подскочила к Феттер и так ее тряханула, что халат на плече треснул. Феттер заорала в голос, словно ей не халат, а ухо оторвали. Вошла тетя Дёрди, потребовала дневник и еще послала к директору, чтобы печать поставил. Директор, конечно, опять только и сказал:

«Значит, ты и есть Кати Лакатош».

Конечно, она, кто же еще! Кто же еще получает замечания с печатью, как не Кати Лакатош! Теперь директор будет думать, что она скверная драчунья. А ведь Кати никогда никого не ударила без причины! Ну почему Феттер сказала, что голубое платье никуда не годится? Ведь у Кати точно такое же платье, папа купил его на свои сверхурочные, и это первое у Кати шерстяное платье! А Феттер так насмехается!

— Замечаний нету! — успокоила Кати папу, а про себя тут же добавила: «Завтра будет, из-за кирпичного завода». Но вслух этого, конечно, не сказала. Уйдя в свои думы, она тихонько сидела на скамеечке. И, как видно, что-то надумала, потому что вдруг вскочила и, пробормотав: «Пойду уроки спрошу, через час буду дома!» — выскочила за дверь.

Папа недоуменно поглядел ей вслед: «Ну и ну, с чего это Кати стала уроками интересоваться! Вот уж к чему у нее никогда любопытства не было…»

Но Кати интересовалась совсем не уроками. Что правда, то правда.

Она подлетела к столу Хромого дяди. Несколько минут стояла молча: не годится ведь, еще не отдышавшись от бега, сразу приступать к человеку с просьбой. Когда Кати сочла, что выдержала приличную паузу, и когда наконец ей удалось открутить на краешке стола кусочек жести — там уже все равно была трещина, — она заговорила:

— Нет ли у вас каких-нибудь ненужных цветов?

Хромой дядя был человек неразговорчивый. Он указал на ведерко, стоявшее прямо на тротуаре; в нем скучали белые с ржавыми лепестками астры.

— Позавчерашние, — сказал он, и Кати поняла, что может забирать их хоть все. Но она стояла неподвижно.

— Мне в бумажке надо! — Она смотрела на старика умильно, как смотрит щенок в надежде на лакомство.

Хромой дядя повернул голову к Кати. Она решила, что сейчас он прогонит ее. Но он не прогнал, только спросил:

— Зачем?

— Я к Персику иду, домой. Маме ее хочу… У нее такие черные волосы, и узел на голове, и она всегда провожает Марику до ворот и рукой ей машет, пока Мари за угол не свернет. У нее совсем черные волосы. Как у моей мамы. Мне бабушка рассказывала. Вы и вот эту зелень положите, пожалуйста! — добавила она, так как Хромой дядя уже вынимал из ведерка астры. Странно: только что они казались совсем увядшими, а сейчас, в руках у Хромого дяденьки, похорошели. Он обернул их шелковистой бумагой и даже заколол сверху булавкой. Обрадованная Кати улыбалась до ушей.

— В воскресенье приду в цветочный магазин! — пообещала она, не зная, как выразить свою благодарность.

По воскресеньям Хромой дядя забирает в магазине вдвое больше цветов, чем обычно, а дотащить их — дело нелегкое. Некоторые продавцы, правда, возят цветы на велосипеде с коляской, но у Хромого дяди нет такого велосипеда. Конечно, их и на прокат можно взять тут же, перед магазином, но Хромой дядя говорит, что это дорого. Вот Кати и решила, что будет помогать ему, — это самое лучшее. Она уже два раза ходила с Хромым дядей за цветами. В пять часов подымалась, потому что у магазина надо быть к шести, иначе самые лучшие цветы уже разберут. И действительно, им доставались такие розы, что Кати петь хотелось, глядя на них. Она расставляла их на столе и гладила нежные бархатистые лепестки. В первый раз Хромой дядя сунул ей в руку пять форинтов. «Куплю на них маску черта!» — сверкнуло у Кати в мозгу, но потом она все же положила монетку на стол и убежала.

Помахивая букетом, аккуратно завернутым Хромым дядей в бумагу. Кати подошла к дому, где жила Персик. Она узнала его и в темноте, хотя ни разу еще не была здесь. «Что-то они скажут?» — думала она с тоской и чуть не за шиворот втащила себя в подъезд. Уже на лестнице она убедилась, что не спутала дом: возле таблицы со списком жильцов была нарисована мелом сама Персик. Конечно, узнать ее можно было только по разлетающимся в стороны косичкам. «II этаж, 8», — прочитала Кати в списке жильцов и пошла по коридору. Четвертая дверь была как раз под номером «8», Кати нашла ее сразу. Судорожно глотнув, она постучала.