Алая маска - Елена Топильская

Моя тетка даже не может приниматься в расчет, хотя у нее, безусловно, трезвый ум, и ей не занимать хладнокровия и самообладания. Я не вправе впутывать ее никоим образом в это дело.

Мои университетские друзья? С тех пор, как я был принят кандидатом на судебные должности, мы отдалились друг от друга. Разный круг интересов и моя, да и их тоже, занятость, словно центробежная сила, разметала нас и охладила нашу близость. Тем более что я не встречался ни с кем из них с июля. Но, отдалившись от друзей времен студенчества, я не приобрел еще в Окружной палате такого товарища, которому бы верил как себе. Однако же выбор у меня невелик: мои сослуживцы, вот и все.

Но кому из них я могу довериться? Плевичу? Вряд ли. Услышав от меня маловразумительный рассказ о ночном приключении, он наверняка с чисто шляхетским высокомерием посоветует обратиться к начальству с рапортом, в котором надлежит изложить приключившиеся со мной события, и ждать разъяснения их. Я никак не могу рассчитывать, что он сохранит услышанное от меня в тайне и поможет мне разъяснить эти события и мою роль в них. Боюсь даже — хоть и стыдно мне так нелицеприятно думать о товарище, — что Валентин Плевич использует сложившееся положение для отстранения меня от расследования и передачи дела ему в производство.

Старик Реутовский? Иван Моисеевич — милейший человек, и его совет, наверное, помог бы мне чрезвычайно. Но его я тоже, как и свою тетку, не вправе впутывать в это дело, и не настолько я близок с ним, чтобы доверить ему столь сокровенное.

Другие наши следователи? Вряд ли. Разве что обратиться к самому Ивану Дмитриевичу Пути-лину и нижайше попросить его применить к моему запутанному делу свои сыскные таланты… Но он, конечно, не станет помогать мне в частном порядке и непременно ответит, что должен уведомить о том мое руководство.

А почему, собственно, я не могу попросить совета от своего сослуживца, Маруто-Сокольского? Он явственно выказывал мне свое расположение; он — мой ровесник и не отягощен предрассудками, подобно Плевичу. Но в то же самое время он ничем не обязан мне и не связан со мною отношениями дружбы, позволяющими ожидать, что ради меня он чем-то поступится.

Я спохватился вдруг, что опоздал на службу. Сумбур в моей голове спутал мне восприятие времени, и к тому же ночь и утро, насыщенные событиями, представлялись мне весьма длительным периодом. Который же все-таки час? Я вышел в прихожую, где на полу валялась сброшенная мною впопыхах одежда, поднял ее, полез в карман, где обыкновенно носил часы, — и похолодел, не обнаружив их там. Вот это удар судьбы! Если я не обронил их случайно при бегстве, а оставил в номере, то нет нужды опознавать меня по приметам: гравировка на часах укажет имя подозреваемого лучше паспорта…

Боже, Боже! Как я мог быть так опрометчив! Опустившись на колени, и не сразу заметив, что разлитая мною вода затекает под полу халата, я перетряхнул все свои вещи, на всякий случай еще раз проверил все карманы и потайные складочки одежды, но только уверился в непоправимости потери. И вдобавок сделал еще одно убийственное открытие: оказывается, я лишился не только часов, но и надушенной записочки, приведшей меня в номера г-жи Петуховой. И если, не найдя часов, я лишь горько пенял себе на неосторожность, то утрата записки заставила меня по-новому взглянуть на произошедшее со мной.

Характер низших классов общества образуется в большинстве случаев под влиянием таких обстоятельств, которые неминуемо заставляют их следовать по пути крайней нищеты и порока и делают из них самых развратных и опасных членов государства. Большинство же остального общества воспитывается в принципах, идущих в разлад с человеческой природой и неминуемо вызывающих поступки, недостойные разумных существ… Таким образом, мир наполняется безумием и нелепостями, и во всех классах общества царствует неискренность и разврат.

Сентября 18 дня, 1879 года

Бог знает, сколько я просидел так, на коленях, рядом с кучей своего несвежего тряпья, пока не почувствовал, как покалывает затекшие ноги и как неприятно холодит тело намокший подол халата. Издалека донесся еле слышный удар колокола со Знаменской церкви, отбивая половину какого-то часа, и этот звук отрезвил меня. С трудом разогнув ватные колени и чуть было не потеряв равновесия, я поднялся. Разум отказывался мириться с осенившей меня догадкой, но чем больше я обдумывал ее, тем все более убеждался, что догадка эта не лишена правдоподобия.

Итак, приходится признать, что помутнение моего рассудка — не случайность и не следствие переутомления. И даже не следствие опьянения негодной водкой в трактире. Это результат чьих-то целенаправленных действий. Кто-то — знать бы, кто этот зловещий инкогнито! — умышленно привел меня в бессознательное состояние и воспользовался моей беспомощностью, чтобы меня скомпрометировать. Допустим, я мог потерять часы (что крайне маловероятно) и по дороге в номера, и в самой гостинице, и на поспешном пути домой; и даже ранее, по пути из трактира, где я видел их в последний раз. Возможно даже допустить, что некий завсегдатай трактира умелыми пальцами облегчил мой карман.

Но! Так же случайно потерять записку я не мог: собираясь на таинственное rendez-vous, я тщательно убрал ее в потайной карман, откуда бумаги не выпадают без посторонней помощи, так как карман этот застегивается на петлю и пуговицу. По всему выходит, что во время пребывания в номере, дождавшись утраты мной сознания, мою одежду тщательно обыскали (при этой мысли кровь хлынула мне в лицо — я припомнил, что в это время лежал нагим на постели, так что осмотреть сброшенную мною одежду труда не составляло) и забрали записку, подтверждавшую, что меня заманили в гостиницу.

Как же мне не хотелось думать про то, что добычей похитителей стала не только записка, но и часы, а пропажа записки, бесспорно, свидетельствовала о том, что меня обыскивали. А раз так, то моя судьба находится в руках неизвестных, завладевших предметом, который, будучи найденным на месте преступления, без сомнения укажет на меня. У меня даже живот схватило при мысли, что вот сейчас вызванный околоточный надзиратель осматривается в номере, где лежит убиенный, и находит там брошенные часы с моим именем. Вызывает агентов, и вот уже едут меня задерживать по подозрению в совершении убийства.

Мне так явственно послышались громкие шаги на лестнице, что я даже пошатнулся. Что ждет меня в ближайшем будущем? Арест, камера, позор, особенно когда оглашены будут обстоятельства: сомнительной репутации комнаты, обстановка любовного свидания, мертвое тело, расположение и внешний вид которого указывают на эротические извращения, но главное! Главное: бросающаяся в глаза связь этого убийства с происшествием в доме барона Редена, которое — о ужас! — я расследовал как должностное лицо, в начале тех же суток…

Стоп! Как же я не понял этого сразу?! Ну конечно: связь между этими двумя трупами! Связь между убийством в номере гостиницы — и убийством в доме Реденов! Барышня, принесшая записку в дом к моей тетке! Записку с просьбой ко мне прибыть в полночь в назначенное место! Елизавета Карловна, молодая баронесса Реден!

Пока не знаю, зачем, но кто-то весьма озабочен тем, чтобы связать мое имя с преступлением в доме барона. И для того чтобы восстановить это свое честное имя, мне необходимо расследовать преступление в доме Реденов. Найдя того, кто убил неизвестного в маске-домино, я таким образом раскрою инкогнито моего недоброжелателя. Вот, кстати, и ответ на просьбу Валентина Плевича: в данную минуту я не могу никому передать дело, от разгадки которого зависит моя собственная судьба. (Если только меня не арестуют, лишь я переступлю порог Окружного суда.)

Я решительно открыл шкаф, где хранились свежие сорочки, и начал одеваться, чтобы идти в присутствие. Но, неотступно думая о возможном аресте и, как следствие его, — неминуемом позоре, страшном, убийственном, зачеркивающем всю мою жизнь, — почувствовал, как мгновенно взмок от пота, намочив и сорочку. Пришлось бросить сорочку в грязное и отправиться бриться; при этом я несколько раз ронял станок и чуть было не порезался опасным лезвием, а поскользнувшись на пролитой мыльной воде, чудом не разбил единственное круглое зеркало. Судорожно метался по своей крохотной квартирке, то и дело спотыкаясь о порожки, набив немало синяков об острые углы мебели, и все время ощущал, как замирает под ложечкой. Подобные ощущения я испытывал в подростковом возрасте, готовясь нырнуть в речку с высокого обрыва, но тогда этот холодок отдавал приятностью. А теперь…

Казалось, что тугая леденящая спираль, подобно змею, раскручивает свои кольца прямо у меня под сердцем и заполняет все мое существо, вползая в самый мозг, пульсируя тревожными толчками. И время словно бы застыло, точно стремясь довести меня до пика душевного напряжения; я был чрезвычайно удивлен, услышав, как на колокольне отбивают восемь часов. Если перед этим я слышал один удар, означающий половину всякого часа, значит, я собирался на службу под тяжкие думы о своей несчастливой судьбе не более тридцати минут?