Тьма египетская - Михаил Попов

Четвёртая раса — египтяне. Это высшая раса. И надо ли доказывать, что это так. Кто строит искуснее всех? Кто управляет водами с помощью каналов? Кто первым посеял зерно в землю? Кто первым сварил пиво и забродил вино? Кто чист телом, ибо принимает омовение четырежды в день, и чист душою, ибо почитает истинных богов и жертвует храмам? Кто понял движение звёзд? Кто посчитал и распределил время? Египтянин строил, думал и жертвовал, пока одни грабили, кочевали и передразнивали других. Египтяне стоят выше всех, они радость Ра.

Мериптах потёр лоб пальцами, как будто там выступало сомнение.

   — Но мой отец князь Бакенсети говорил мне, что меж племенами нет разницы, у всех в жилах течёт красная кровь, и у негров, и у азиатов, и у египтян. Важно, каков человек сам по себе.

Учитель Ти поёжился и поморщился, завертел головой, как бы ища аргументы, и вдруг нашёл. Внизу, во дворе.

   — Идём, Мериптах.

Они поднялись на ноги. Ливийцы тоже встали. Им было строго приказано следить за этой парой повсюду на территории дворца, про перемещения внутри неё ничего специально сказано не было.

Ти быстро спустился по внутренним лестницам, таща Мериптаха за собой своею единственной рукой. Оказавшись на заднем дворе, учитель повлёк ученика к свалке. Мальчик недоумевал, но подчинялся. Вот, оказывается, что было целью этого похода — гусь. Гусь управляющего Нефкера.

   — Ты говоришь кровь, Мериптах?

   — Что?

   — Ты говоришь, у всех народов одинаковая кровь?

   — Я...

Гусь солидно, как корабль с ногами, переваливался на месте, презрительно запрокинув голову и катая в горле какой-то предварительный по отношению к «га-га» звук.

Повинуясь недвусмысленному, дважды повторенному приказу учителя, один из ливийцев вынул из-за пояса свой полумеч и отсёк надменную голову. Отлетев в сторону, она упала в пыль, удивлённо открыв рот и возмущаясь блестящим глазом. Туловище, ещё несколько мгновений топталось на месте, стараясь понять, в чём тут непорядок, и выбрасывая вверх быстро слабеющий фонтанчик крови. Потом правая лапа оступилась, и гусиная жизнь рухнула в пыль.

   — Ты видишь эту кровь, Мериптах? Она такого же красного цвета, как у негра. А у негра, как у ливийца, а у того, как у тебя. Получается, что ты родственник гусю?

Смущённый наглядностью эксперимента, мальчик молчал.

   — Не-ет, Мериптах, различия меж народами глубоки. Какие бы мысли не выдумывались людьми, это всего лишь произведения немощной силы человеческого ума, а различия эти есть произведения силы несравненно более могущественной. Её установил сам Амон-Ра, во время своего земного царствования, и не нам на установления эти покушаться.

Мальчик заметил про себя маленькую хитрость с присоединением к священному имени Ра имени голубого фиванского бога, но возражать не стал.

Говоря всё это, Ти всё время переводил взгляд на стоявших в сторонке ливийцев, на крышу, где в любой момент мог появиться Тнефахт. Переведя дух, он понизил голос и продолжил:

   — Ты, конечно, захочешь спросить, почему же из слов Ра следует одно, а из жизни, что мы наблюдаем вокруг, совсем другое. Почему нечистые азиаты, которым положено находиться ниже любимцев Ра, стоят выше и даже жестоко властвуют.

Мальчик кивнул, он хотел спросить именно это. Глаза у него увлажнились от нетерпения, рот чуть приоткрылся. Он отлично помнил загадочные и жуткие слова дяди Аменемхета о великом городе Аварисе и сияющем царе Апопе. Слова эти он погреб глубоко в своём сердце, но они не стихли, они ныли там, как нарыв.

Учитель оставил свою вконец затерзанную бородёнку и перебежал пальцами на плоскую голую грудь. Он тоже волновался.

   — Я открою тебе всю правду, но готов ли ты вместить её?

Мальчик жадно кивнул.

   — Но если твой отец узнает, что я открыл её тебе, меня казнят, и жестоко. Ты должен обещать, что не выдашь меня.

Мериптах не успел ответить. Появившийся наверху визирь потребовал, чтобы учитель и ученик поднимались немедленно к нему.

12

Чем ближе подходил к истечению трёхдневный срок, тем настроение Бакенсети становилось всё хуже. Он не знал, что ему делать, хватался мыслью за разные идеи, но тут же бросал их, видя их ничтожество или дикость. Хотел было направить посланца к Аменемхету с вопросом — начал ли входить в необходимое состояние его невообразимый маг, но сам себя останавливал. Нельзя показывать брату, до какой степени он нуждается в его помощи. Верховный жрец подобен удушающему змею из непролазных лесов, дающих начало великому Нилу.

С одной стороны, циничное сердце правителя подсказывало, что Аменемхет просто тянет время, надеясь заполучить мальчика как-нибудь в обход договора. Не потому что ему жаль уступать колдуна даже на время, а просто потому, что жрец сам не верит в его силу. С другой стороны, слабой частью натуры правитель Мемфиса уповал только на Аменемхета и его чёрного слугу. Эта раздвоенность мысли была мучительнее всего, но не исчерпывала набора мучающих обстоятельств. Был же ещё «царский брат», он тоже явится по истечении трёх дней. Бакенсети клял себя за то, что не выторговал у серолицего убийцы чуть больше времени. Он постыдно впал в панику и выпалил то единственное число, что на тот миг горело в его сердце.

Три. Три. Три дня!

Даже если маг явится вовремя и во всеоружии, нужно ведь какое-то время, чтобы проверить его способности! Придётся унизительно выворачиваться перед серолицым!

Всё время, пока он притворялся счастливым благодетелем одуревших от вина и пива, дергающихся, нелепо разукрашенных горожан и поселян, голову сверлила одна только мысль: как там мальчишка?! Тнефахт предан, надёжен, но способен ли противостоять таким врагам, как эти два ужасающих брата: его собственный и царский?

Явившаяся внезапно мысль чуть не сбила с ног Бакенсети в тот самый момент, когда он валил привычным движением золоторогого орикса на землю под нож жреца. Он вдруг понял, что не только Аменемхет может попытаться украсть мальчика до истечения условленного срока, но и Мегила. Он мечтает выслужиться перед Апопом, о чём сам намекал очень прозрачно, а уж умений, потребных для такого дела, у него сверх всякого предела. Он проникал без спросу за стены цитаделей Суз и Хаттушаша, что ему ветхий дворец мемфисского князя!

Кое-как завершив церемонию, Бакенсети с почти неприличной поспешностью помчался во дворец. Найдя мальчика в сохранности, он, тем не менее, не успокоился. Уже и учитель-калека не вызывал у него доверия. У него было одно преимущество, по словам Тнефахта, мальчик беседовал с ним очень увлечённо и не желал расставаться даже на краткое время. Можно было хотя бы быть спокойным за то, что мальчик не сбежит за ограду дворца от скуки. Когда Мериптаху интересно, он с места не тронется. Усидчивость вдруг пришла на смену непоседливости. Слишком неожиданно. Значит, за самим этим говоруном нужен присмотр. Князь велел, чтобы при этой паре всё время кто-нибудь находился рядом, даже тогда, когда сам правитель во дворце и не шествует никуда с очередной процессией. Не только Тнефахт, но и Хуфхор, Некфер и другие придворные чиновники должны были участвовать в этом. Даже Нахт, чуть не спаливший дворец во время последнего своего опыта. Бакенсети велел было забить лекаря палками за шарлатанство и едва не причинённый княжеской казне убыток, но вовремя вспомнил о летящем к нему папирусе с последним рецептом омоложения. Даже ради удовлетворения своей ярости он не мог отказаться от этого шанса.

Бакенсети сам лично следил за выполнением своего приказа. Он мог в любой момент появиться там, где скрывались от солнца Мериптах с учителем Ти. В первый из дней великого ожидания он шесть раз незаметно оказывался рядом с перемещающимся по дворцу и двору уроком.

Однажды застал спящим одного из ливийцев, назначенных для постоянной охраны. Его уволокли за ноги в сторону шорной мастерской, и оттуда долго потом слышались крики этого несчастного.

Хуфхор тоже попался. Он не спал, но был невнимателен. Он отошёл от порученной ему пары слишком далеко и любезничал с девушкой из гардеробной княгини Аа-мес. Бакенсети собственноручно сорвал с него драгоценный нагрудник и разукрашенный парик — даже выполняя странный приказ князя, распорядитель трапез хотел в праздничный день выглядеть галантным красавцем. Князю же праздник был ненавистен. Во-первых, ему виделось в этом всеобщем беззаботном веселье надругательство над его тайной тоскливой мукой. Во-вторых, праздник, заводя массовое коловращение людей, создавал громадный беспорядок, лучшее прикрытие для исполнения необъявленных замыслов.

Распорядитель трапез после примерного наказания и пережитого ужаса проникся важностью своей роли, и на следующий день, когда обычные приятели Мериптаха — Бехезти, Рипу и Утмас — подобрались к нему осторожно и начали дразнить и приглашать шуточными жестами к своим обычным мальчишеским забавам, Хуфхор налетел на них с палкой и избил до крови.