Мечтательница из Остенде - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Служащие магазина доложили хозяйке о том, что было продано за время ее трагической поездки в Савойю, затем Габриэлла отправилась в кабинет бухгалтера. По окончании разговора она обошла магазин, где было полно местных сплетниц, — прознав о ее приходе, они слетелись со всех окрестных улочек поглазеть на «несчастную мадам Сарла».

Габриэлла вздрогнула, увидев среди них Полетту.

— Бедняжка моя! — вскричала Полетта. — Такая молодая и уже вдова!

Полетта безуспешно поискала пепельницу, с риском для линолеума затоптала окаймленный оранжевой помадой окурок зеленым каблуком, театрально раскинула руки и бросилась к Габриэлле:

— Милочка, так тяжело, что ты несчастна!

Габриэлла, содрогнувшись, дала себя обнять.

Кроме Полетты, она никого не боялась — так хорошо эта женщина умела читать правду в человеческих сердцах. Настойчивый взгляд ее выпученных глаз, словно лазер, проникал в мысли собеседника, а ядовитый язык мог навсегда разрушить самую безупречную репутацию.

Габриэлла чуть не подавилась жесткими, истощенными десятилетиями окраски и завивки желтыми волосами Полетты и наконец, почти совсем задохнувшись в дружеских объятиях, решилась взглянуть ей в лицо, щедро намазанное темным тональным кремом.

— Тебя допрашивали? Полиция, конечно, интересовалась, не ты ли его убила?

«Ну вот, — подумала Габриэлла, — она уже меня подозревает. И времени не теряет, напала сразу».

Она кивнула.

Полетта взвыла:

— Мерзавцы! Подвергнуть тебя этому! Тебя! Ты же была без ума от своего Габа, пресмыкалась перед ним! Безропотно исполняла все его желания! Поверить не могу! Сволочи! Да они все подлецы! Мне они знаешь что устроили? Когда мой средний, Ромуальд, был еще маленький, он упал в ванной, наставил себе синяков, и я пошла с ним к врачу. Так, представляешь, полицейские заявились прямо в больницу, чтобы выяснить, не я ли избила ребенка! Да-да! Сволокли меня в участок! Меня! И двое суток продержали в предвариловке. Я сама привела сына в больницу и оказалась виноватой! Свиньи! С тобой так же обошлись?

Габриэлла с облегчением поняла, что Полетта сочувствовала ей как жертве полицейского произвола и была далека от подозрений. Всякую женщину, подвергшуюся допросу, она считала невиновной и безоговорочно принимала ее сторону, поскольку сама прошла через это испытание.

— Да, и меня допрашивали в участке. В тот же вечер.

— Шакалы! И сколько времени ты там просидела?

— Несколько часов!

— Свора крысиная! Цыпленочек мой, какое унижение!

В порыве жалости и к себе самой, и к Габриэлле Полетта снова сдавила подругу в объятиях.

Успокоенная Габриэлла позволила ей поругаться вволю, а затем отправилась домой, чтобы заняться тайником Габа.

В полдень, прихватив инструменты, она поднялась на четвертый этаж и приступила к взлому. Деревянная планка отскочила, за ней обнаружилось углубление с четырьмя поставленными друг на друга ящичками.

Габриэлла перенесла их на журнальный столик. Пребывая в неведении относительно содержимого коробок, она узнала эти большие жестянки из-под сладостей; на поблекших от времени и сырости этикетках еще виднелись надписи: «Пирожные „Мадлены“», «Мятные леденцы», «Подушечки».

Она уже приподняла первую крышку, когда раздался звонок в дверь.

Не докончив дела, она заперла комнату, оставив ключ в замке, и спустилась на первый этаж, полная решимости поскорее спровадить помешавшего ей посетителя.

— Полиция, мадам! Мы можем войти?

На крыльце выстроились несколько мужчин с сурово сжатыми челюстями.

— Конечно входите. Что вам угодно?

— Вы Габриэлла де Сарла, супруга покойного Габриэля де Сарла?

— Да.

— Прошу следовать за нами.

— Зачем?

— Вас вызывают в комиссариат.

— Но о несчастном случае меня уже допрашивали ваши коллеги в Савойе.

— Речь больше не идет о несчастном случае, мадам. Вас подозревают в убийстве. Один пастух видел, как вы толкнули мужа в пропасть.

Через два часа после задержания Габриэлла уже не знала, кого ненавидит больше — комиссара полиции или своего адвоката. Возможно, комиссара она бы извинила… Он мучил ее по долгу службы, бесстрастно соблюдал правила и честно старался доказать, что она виновна. Адвокат же терзал ее, потому что хотел знать, виновна ли она. Но ему платили за веру, а не за уверенность. Габриэлла покупала его знание законов и судебной процедуры, его способность выстроить действенную систему защиты; ей было все равно, знает он правду или нет.

Оставшись наедине с клиенткой, мэтр Плиссье, сорокалетний представительный брюнет, наклонился к ней с важным видом и, понизив голос (так говорят бесстрашные ковбои в дублированных вестернах), произнес:

— Теперь, мадам Сарла, скажите мне правду. Только мне. Ваше признание не покинет этих стен. Вы столкнули вашего мужа?

— Зачем мне это было делать?

— Не отвечайте вопросом на вопрос. Вы его столкнули?

— Таков мой ответ: «Зачем мне это было делать?» Меня обвиняют в бессмысленном поступке. Я любила мужа. Мы счастливо прожили тридцать лет. Трое наших детей могут это подтвердить.

— Защита может сослаться на ревность.

— Ревность? В сорок восемь лет? После тридцати лет брака?

— Почему бы и нет?

— Если еще любишь в сорок восемь лет, то любовью ясной, гармоничной, безмятежной, спокойной, уравновешенной.

— Мадам Сарла, прекратите поучать меня, лучше откройте мне свои мысли. Возможно, вы ревновали.

— Смешно!

— Он вам изменял?

— Не пытайтесь его очернить!

— Кто наследует вашему мужу?

— Никто, у него ничего не было. Весь капитал принадлежит мне. К тому же, согласно брачному контракту, мы раздельно владеем имуществом.

— Но, судя по фамилии, он из знатной семьи…

— Да, Габриэль де Сарла, это впечатляет. Можно подумать, что я вышла замуж за денежный мешок, а на самом деле получила я только дворянскую приставку. У моего мужа не было ни гроша, он вообще никогда не умел зарабатывать деньги. Все, что мы имеем, принадлежит мне, то есть моему отцу, Полю Шапелье, дирижеру. Смерть мужа не улучшает моей финансовой ситуации, более того — я терплю убытки, ведь именно мой муж перевозил на грузовике антикварные вещи, которыми мы торговали, и теперь, если я не решу отойти от дел, мне придется нанимать нового служащего.

— Вы не ответили на мой вопрос, мадам.

— Я только это и делаю, месье.

— Мэтр…

— Не будьте смешны. Я ничего не выигрываю от смерти мужа. Скорее ему было бы выгоднее овдоветь.

— Поэтому он попытался вас столкнуть?

— Вы с ума сошли?

— Подумайте. Мы могли бы утверждать, что вы боролись. На горной тропинке он решил вас устранить, чтобы завладеть вашими деньгами. Вы столкнули его, защищаясь.

— Раздельное пользование! Он бы ничего не получил после моей смерти, так же как и я после его смерти. Зачем что-то придумывать?

— Затем, что вас видели, мадам! Пастух утверждает, что вы кинулись на мужа и столкнули его в пропасть.

— Он лжет!

— Зачем ему лгать?

— Потрясающе! Когда я говорю, что мне незачем было убивать любимого мужа, вы сомневаетесь, но верите какому-то пастуху, потому что ему незачем лгать! Двойной стандарт! Кто вас нанял? Пастух или я? Чудовищно! Да у него сто причин для лжи! Привлечь к себе всеобщее внимание, стать героем кантона, отомстить в моем лице какой-нибудь женщине или всем женщинам, напакостить ради самого удовольствия напакостить! И потом, на каком расстоянии от меня он находился? Пятисот метров? Восьмисот метров? Двух километров?

— Мадам де Сарла, не импровизируйте мою защитительную речь. Он свидетельствует против вас, он вас видел.

— А я его не видела.

Мэтр Плиссье уставился на Габриэллу. Он сел рядом с ней и озабоченно провел рукой по лбу.

— Могу ли я считать это признанием?

— Что именно?

— Прежде чем толкнуть мужа, вы осмотрелись и никого не заметили. Вы ведь это имели в виду?

— Месье, я имела в виду, что, после того как мой муж упал, я кричала и металась в поисках помощи. Ваш пресловутый пастух ни носа не высунул, ни голоса не подал. Кстати, любопытно! Если бы он пошел за проводниками или спустился бы к моему мужу, тогда, может быть… Возможно, он свидетельствует против меня, чтобы отвести обвинения от себя самого?

— Обвинения в чем?

— В неоказании помощи находящемуся в опасности человеку. В помощи нуждался прежде всего мой муж. Но и я, конечно, тоже.

— Неплохой способ представить ситуацию в ином свете! Однако предоставьте это мне. В ваших устах подобный аргумент будет звучать двусмысленно.

— Вот как! Меня обвиняют в чудовищном преступлении, а я должна разыгрывать простушку! Мило!

Она притворялась раздраженной, но в глубине души была довольна, что научилась манипулировать своим адвокатом.