В спорах о России: А. Н. Островский - Татьяна Москвина

Мир неволи, где живет старуха-крестьянка, простой русский мир, уравновешен в «Воеводе» Островского другой сферой — русской вольницей, где героем — разбойник Роман Дубровин.

Если в теремах живут сказки, в избах — песни, то здесь, на воле, где живут «беззаконные», вольные люди (и разбойники, и пустынники), поются-сочиняются духовные стихи и жития. Здесь сложился любимый русский сюжет о разбойнике, ставшем пустынником, о превращении греха в святость. Это возможно только на воле! «Мы оба беглецы, — говорит пустынник разбойнику. — Ты злом за зло, обидой за обиду греховному и суетному миру воздать желаешь; я молюсь о нем».

Пустынник — из череды кротких, милосердных старцев Островского; их немного — Кулигин («Гроза»), Архип («Грех да беда на кого не живет»), Аристарх («Горячее сердце»). Существуя в широких, напряженных мирах этих пьес, они мало участвуют в действии, их дело — являть собой необходимый противовес грешному миру.

Разбойник Дубровин, как и старуха-крестьянка, ходит прямо «под Богом», осознает себя по Божьим законам; в его мировоззрении нет ни судьбы, ни «нечистой силы», никакого потаенного уголка для всяческих суеверий. Абсолютная воля и абсолютная неволя, протест и смирение упираются в одного, единого Бога, перед которым эти герои готовы всякий час предстать без страха. Ни лукавства, ни лицемерия, ни трусости: дескать, хочешь меня судить? вот он я! суди!

Удивительно, что и старуха-крестьянка, и Дубровин живут в слиянии с природой, на щедрой земле, рядом с вольной Волгой, но не ведут с ними разговоров, не одушевляют их, не имеют домашних божков и держатся в стороне от ветхих стихий. (Ласково-уважительно разговаривает с Волгой не Дубровин, а Степан Бастрюков.) Но суровость такого мироотношения дополнена и разукрашена другими обитателями «Воеводы», всем многоцветьем их верований, любовей и надежд. На суровом холсте вытканы чудесные узоры, и все-таки узоры узорами, а это — основа…

Кстати, тема «разбойник и пустынник» аукнется в «Горячем сердце». Там старик Аристарх, состоящий при «вольнице удалой» Тараса Тарасыча Хлынова, шутки ради обряжает всю компанию разбойниками, себе оставляя другую роль. «Я пустынником… При разбойниках завсегда пустынник бывает; так смешнее». «Горячее сердце» написано всего четырьмя годами позднее «Воеводы», и в нем основные темы «Воеводы» комически снижены, под стать широкой, пестрой, разнообразной, красочной, но в сравнении с XVII веком снизившейся, потерявшей прежний колорит русской жизни.

Частенько в «Воеводе» поминают «врага», «черта» (по числу упоминаний «врага» «Воевода» в творчестве Островского на первом месте, на втором — «Свои люди — сочтемся», на третьем — «Волки и овцы»). Сравнивают с чертом самого воеводу. Это не значит, что русская жизнь, написанная в пьесе, как-то особенно крепко дружна с чертом — Бога поминают тут в три раза чаще, просто духовный быт и обиход XVII столетия, при всех изгибах «двоеверия», был строго определен господствующей христианской религией. Воевода, притесняющий и обижающий людей, естественно представал в сознании другом «врага рода человеческого»: кто обижает людей — тот служит «врагу»; просто и хорошо.

Однако мы находим в драматургии Островского 1860-х годов ряд пьес с особо сгущенной, тревожной атмосферой, где тема гибели души, тема близости врага, окаянства и проклятия звучат чрезвычайно сильно. Это «Грех да беда на кого не живет» (1862), «На бойком месте» (1865), «Пучина» (1865). Образ «врага» и методы его воздействия на человеческую душу выписаны отчетливо, но ошибкою было бы увидеть в этом наивную строгость лубочных картинок, мировоззрение драматурга глубже, сложнее и красочнее.

«Грех да беда на кого не живет» — пьеса, написанная с сохранением основной партитуры «Грозы». В «Грозе» мы находим три высшие силы: демона Домостроя, Ярилу-Солнце (страсти), «милосердного судью» Христа (вера и разум). Но если в «Грозе» они действовали в разных сферах влияния, то здесь живут под одной кровлей, в одном доме.

Миролюбивый кроткий старец Архип говорит в пьесе удивительные слова. Он жалеет о своей слепоте, потому что «больней мне всего, что не вижу я светлого лица человеческого». Не припомнишь, когда и где читал-встречал что-нибудь подобное таким словам. Но тут же, рядом с Архипом — увечный, озлобленный Афоня, жертва демона дома, недовольного слишком страстной любовью хозяина, Льва Краснова, к жене Татьяне. Тем же недовольна родня Краснова, семейство Курицыных, поскольку с точки зрения Домостроя такая исключительная любовь абсолютно не нужна в хозяйстве, она все только путает и мешает, нарушает порядок строгого подчинения.

В душе лавочника Краснова горит сухой страстный жар — тот, что купеческая жена Катерина Кабанова успокоила в водах Волги. А Краснов залил чужой кровью, убив из ревности любимую. Почему так фатален исход? Почему ссора высших сил опять оборачивается человеческой трагедией?

Ярило-Солнце не брезгует кровавыми жертвами, но не требует их. Он нуждается только в одном — в торжестве. Он жаждет торжествовать, сметая все человеческие законы, обычаи, установления, предрассудки, преграды; он хочет доказать, уничтожая разделения сословные, классовые, национальные и прочие, через своих трагических героев, которым внушена всепобеждающая страсть, что это он есть Бог, земной, живой и действующий. Так лавочник Краснов, благодаря своей страсти к Татьяне, совершенно отпал от быта и обычаев своего сословия. Ярило победил.

Но Татьяна холодна к мужу, в ней есть только почти выдуманная от скуки, чуть тепленькая любовь к заезжему барину. Стало быть, она виновата перед Ярилой.

Виновата она и перед демоном дома, недовольным досадной, ненужной любовью к ней хозяина; двойное неудовольствие враждующих начал делает Татьяну Краснову потенциальной жертвой.

И вот встает вопрос: демон дома, безжалостный мучитель, соблюдающий обычаи угнетения, — совпадает ли он с «врагом», он и «лукавый» — это одно и то же?

Да вовсе нет! Мрачный и строгий демон дома занят каким-то своим демоническим строительством, которому он подчиняет людей (наверное, не зря Даниил Андреев назвал его «демоном государственности»!). Их безусловным или вынужденным подчинением он питается, но им же и удовлетворяется вполне. Вспомним: Кабаниха вовсе не хотела смерти Катерины — «Казнить-то тебя, говорят, так с тебя грех снимется, а ты живи да мучайся своим грехом». Живи да мучайся — вот девиз демона дома.

Но этот демон словно «обезбоживает» атмосферу души, а Ярило выжигает; и в таком обезбоженном и выжженном пространстве уже легче появиться настоящему «врагу». Тот занят исключительно «душегубством» и более ничем. Примечательно, что люди, близ которых ходит «враг», чувствуют его, особенно тоскуют и начинают разговаривать сами с собой, как Лев Краснов — образ, который когда-то потряс самого Ф. М. Достоевского, воспользовавшегося многими его чертами для создания своего Парфена Рогожина из «Идиота». «Встряхнись, Лев Родионов, встряхнись! Не слушай лукавого!» — говорит Краснов сам себе. Но широкая и страстная душа Краснова никаким краем не прилепилась к «милосердному судье», как душа Тихона Кабанова — «Уж что жена против меня сделала! Уж хуже нельзя… Убить ее за это мало… А я ее люблю, мне ее жаль пальцем тронуть». Совсем хороший человек Тихон, только натура слаба, а у Льва Краснова натура сильна — да нет добра в душе.

Это о таких, как Лев Краснов, рассказывает хозяин постоялого двора и душегубец со стажем Вукол Бессудный в драме «На бойком месте»: «Был у меня приятель, мужик богатый, человек нраву крутого. Только стал он за женой замечать, что дело неладно. Вот он раз из дому и собрался будто в город, а сам задворками и воротился, заглянул в окно, а женато с парнем. ‹…›…парню-то он дал уйти; выждал поры да времени, затопил овин, будто хлеб сушить, да пошел туда с той — с женою-то, с подлой-то, да живую ее, шельму, и зажарил. ‹…› Он потом на Афон молиться ушел».

Крут был норовом и Петр Ильич из ранней пьесы Островского «Не так живи, как хочется», но его таки спас колокольный звон над Москва-рекой, невидимый ангел остановил на пороге убийства, припасенный нож выпал из рук. Может, вырвись и Лев Краснов из дома на волю, обдуло бы его ветерком, он бы остыл, но в обезбоженной и выжженной, душной атмосфере дома (как на грех, дедушка Архип отлучился!) «врагу» было легко толкнуть его под руку.

А на постоялом дворе Вукола Бессудного «враг» живет как дома. «Не разбуди во мне беса! — говорит Вукол жене Евгении. — Во мне их сотня сидит». Вот ведь как бесы обустроились — то дремлют, то бодрствуют, вольготно им. Жуток рассказ хозяина о «доброй привольной старине»: «Заедут купцы целым обозом, так дворники запрут ворота да без разговору перережут всех до единого; а который вырвется на улицу, так соседи поймают да ведут к дворнику-то! “Что, говорят, ты овец-то по деревне распустил!” Ха, ха, ха! Овец! Вот поди ж ты какое время было!»