В объятиях Шамбалы - Эрнст Мулдашев

Мы взяли пробу Воды Долгой Жизни и вместе с монахом пошли обратно к монастырю. Вспомнив, что разговор около монастыря может «нарушить покой» древних книг, я остановил монаха метров за 250-300 до монастыря, чтобы еще порасспросить.

— Сколько лет древним книгам? — спросил я его.

— Две тысячи лет.

Написаны они на папирусе, а не на бумаге.

Прежний хранитель книг говорил, что 2000 лет тому назад их переписали с еще более древних книг.

— Скажите, дорогой монах, — я сделал многозначительную паузу, — не переписаны ли эти книги с древних золотых пластин, где хранятся главные знания древних?

— С золотых пластин? — монах поднял на меня глаза и тоже сделал паузу. — Я не знаю этого.

— Вы когда-нибудь видели статую Читающего Человека? — я неморгающим взглядом уставился на него.

— Я… я много раз пытался увидеть ее, ходил на то место, откуда она видна, но ни разу не видел эту легендарную статую — она всегда была закрыта облаками.

— А Вы знаете, что под статуей Читающего Человека хранятся главные золотые пластины? — с видом всезнайки задал я провокационный вопрос, сам, конечно же, не будучи в этом уверенным.

Монах пристально посмотрел на меня и ухмыльнулся.

— Никто не может добраться до этих золотых пластин, — сказал он.

— Почему?

— Царство Мертвых оберегает их.

— Как оно это делает?

Монах оставил мой вопрос без ответа.

Я вполне осознавал, что главные знания древних цивилизаций, включая чудотворные заклинания, вряд ли могли быть когда-то и кем-то переписаны в книги, чтобы до поры до времени не раскрывать их еще коварным и страждущим власти людям, но мне почему-то казалось, что источником знаний, описанных в этих древних книгах, являются золотые пластины Шамбалы.

— А почему монастырь построен на таком неудобном месте — на склоне горы, среди камней? — послышался вопрос Селиверстова.

— Это место выбрано не зря, — монах с любовью посмотрел на свой монастырь. — Древние книги должны храниться рядом со входом в Царство Мертвых… рядом с Водой Долгой Жизни… и…

— Что? Что и…?

Ну… древние книги должны храниться в том месте, откуда одновременно видны два самых священных монумента мандалы Калачакры — Гомпо-Панг и Дом счастливого камня, — эти монументы даруют книгам долгую жизнь.

При этих словах монаха у меня мелькнула мысль о том, что (кто знает?) эти монументы могут влиять на изменение характеристик времени и что мандала Калачакры есть мандала Времени. И совершенно нельзя исключить того, что Время есть невообразимо сложная, а возможно и самая сложная энергетическая субстанция, способная избирательно устанавливать индивидуальные характеристики течения жизни для отдельного человека, отдельной клеточки и даже отдельного предмета, имеются достоверные доказательства. Это не укладывается в обычную человеческую логику. Но есть и многое другое, что тоже не укладывается в голове человека. Да и кто скажет, что выражение «монументы дарят книгам долгую жизнь» является полной чушью?

— Покажите нам, где эти два монумента! — попросил Селиверстов.

— Да вот они, высятся перед нами. Вот этот, — монах показал на не очень хорошо узнаваемый отсюда «латиноамериканский» монумент, — называется Гомпо-Панг, а вон тот, выглядывающий из-за этого монумента и похожий на отполированную прямоугольную скалу, называется Дом Счастливого Камня.

Я еще раз всмотрелся на хорошо уже знакомый монумент Гомпо-Панг, который мы называли «латиноамериканским», и удивился тому, что с этого ракурса он выглядит по иному; изображения скрыты за уступом, а форма приобрела другие очертания.

— Ох и сложную же конструкцию имеет этот монумент! — воскликнул я про себя.

Равиль начал снимать на видеокамеру эти два монумента и, когда направил окуляр в сторону Дома Счастливого Камня, неожиданно отдернулся и схватился за глаза.

— Что с тобой? — испугался я.

— Какая-то резкая боль возникла в глазах, когда я посмотрел через окуляр на этот «дом», — сказал он. — Сейчас боль вроде бы утихает. Странная боль какая-то, как будто ножом резануло.

Я посмотрел глаза Равиля и ничего не нашел, кроме легкого покраснения конъюнктивы.

— Странный он, этот Дом Счастливого Камня, — тихо заговорил монах, — иногда он даже не позволяет на себя смотреть. Но запомните — подходить к Дому Счастливого Камня нельзя — там действуют особые силы.

— Которые превращают людей в стариков? — вставил я вопрос, вспомнив рассказы лам об этом «доме» и предполагая, что такой эффект может вызвать сжатое время.

— Кого-то «Дом» превращает в старика, а кого-то и нет, — ухмыльнулся монах, — все зависит от самого человека. Кто-то в этом Каменном Доме находит Великое Счастье, а кто-то находит просто смерть… Через мучения умирающего старика.

Я вдруг ясно и четко, как наяву, почувствовал значимость мыслей человека и стал даже бояться того, что какая-то поганенькая мысль посетит мое сознание; в этом странном Городе Богов, где я находился, было все обострено — и чувства, и мысли, и многое другое. Мне даже стало казаться, что мысль человека здесь находится как бы на острие ножа и способна легко склониться в ту или иную сторону, где находятся или Великое Счастье, или Фатальный Конец.

— Счастье состоит, наверное, в том, что через «Дом» можно попасть в прекрасный подземный мир Шамбалы, — высказал я предположение, посмотрев на монаха.

Я не знаю этого, не читал еще… — простодушно сказал монах.

— Но я знаю, что на одной из стен Дома Счастливого Камня есть большое квадратное отверстие, с внутренней стороны прикрытое каменной плитой. Есть еще несколько маленьких отверстий, которые тоже можно увидеть. Но подходить ни к одному из этих отверстий нельзя — человек, сделавший это, обязательно понесет тяжелую Божью кару.

— Врата в Шамбалу… — мечтательно произнес я. — Если бы знать заклинание, то врата могли бы и открыться.

— Мне говорили про это заклинание. Но никто не сможет прочитать его, никто, пока на то не будет Божьей воли. Только очень и очень редким людям Бог дает возможность узнать это заклинание, чтобы войти внутрь Дома Счастливого Камня и обрести Великое и Вечное Счастье.

Через минуту молчания я спросил:

— А в Долине Смерти Вы не были?

— Нет, не был.

— Про два камня там, в Долине Смерти, слышали? Ну, про те камни, рядом с которыми идет суд Совести Бога Смерти Ямы?

— Что-то слышал, но знаю плохо.

Монах на некоторое время замолчал, потом, подняв руку, показал на монументы Гомпо-Панг и Дом Счастливого Камня и мягко, на полутонах сказал:

— Каждый паломник поклоняется этим монументам.

Монах опять замолчал. Через минуту он, не поднимая головы, тихо проговорил:

— Есть еще третий монумент, которому обязательно поклоняются паломники. Он в 15 километрах отсюда, на севере. Его мы зовем пики Тшела Намсум.

— Пики?

— Да, пики, то есть горные вершины. Там два плоских и абсолютно одинаковых пика торчат, соединенные между собой. Это священный монумент — монумент, олицетворяющий силу.

— Силу?

— Да, силу.

Монах достал из кармана мякиш хлеба и стал его разминать между пальцев. Мякиш хлеба постепенно в его руках превратился в пирамидку, а потом в конус.

— Скажите, что это? — обратился к нему Равиль.

— Священная форма, — ответил монах.

Мы попрощались. Монах бросил нам вслед:

— На Дом Счастливого Камня смотрите с любовью.

Глава 8. Дом Счастливого Камня Главное Зеркало Времени

Мы размеренно шагали по тропе, приближаясь к Дому Счастливого Камня. Из головы не выходила мысль, высказанная еще в Непале монахом Ангом о том, что загадочный Харати может нас направить туда, где люди превращаются в стариков. Вспомнилась также фраза «старшего человека», что в районе «Дома», имеющего красный цвет, действуют тантрические силы, превращающие людей в стариков. А превращаться в старика, извините, не хотелось.

Внутри что-то затрепетало, из-за чего я даже замедлил ход. В голове возник сумбур.

— Как бы загадочный и невидимый Харати, пользуясь нашим научным любопытством, не завел нас туда, где предопределено немедленно состариться и испепелиться, — ненароком подумал я.

А ноги медленно несли нас к красному «Дому», где м-м-м… действуют тантрические силы, превращающие…

— На «Дом» надо смотреть с Любовью, — пронеслось в голове.

Я понимал, что Восток, тем более Тибет, и тем более Город Богов, полны загадок и тайн, неведомых нам — европейцам, и что наша европейская привычка чувствовать себя всезнайками и высокомерно относиться к таким понятиям, как «смотреть с Любовью», не может быть оправдана здесь, тем более здесь — в Городе Богов. Слово «грех», только начинающее входить в мое сознание после долгих лет атеистического воспитания в коммунистической стране, конкурировало с любознательностью и желанием познать неведомое через сугубо материалистический эксперимент, пусть даже этот эксперимент имел бы горделиво-фатальный конец, когда ученый своей смертью доказывает правомерность той или иной гипотезы. Но в мыслях совершенно ясно вырисовывалось, что смерть ради любознательности и ради удовлетворения любопытства ведущих светские беседы чопорных людей со стаканами виски в руках является сама по себе грехом, поскольку идет вразрез с жизнеутверждающей и жизнеоберегающей человеческой интуицией, которую мы, европейские люди, не привыкли слушать, да и… Бог создал человека не для того, чтобы его, человека, упомянули в разговоре, где рассказом о его «научной смерти» украсили бы наскучившую беседу о вкусе французских вин. Все же человек есть подсознательно прогрессирующее начало, то есть начало, ведомое, прежде всего, интуитивной подсказкой Бога, создавшего его и заставляющего его глубинно верить в Чудо Творения, где далеко не все подвластно человеческому осознанию и выглядит порой просто как невозможное и фантастическое, потому что человек есть дитя Творения, а не Творец. Поэтому детская вера в чудеса, потешающая нас, взрослых, есть не только отражение того, что нас, людей, создали, но и есть затаенное противодействие всевластию всезнающих седовласых академиков, ради «высокого» мнения которых ученые-исследователи порой идут даже на смерть, никому не нужную смерть, которая все равно не всколыхнет существующий пласт Вечного Чуда.