Негритянский квартал - Жорж Сименон

Дюпюш тоже заказал санкоче — древнюю похлебку рабов. В ней было все — сладкий картофель, юкка, маис, куски баранины или козлятины.

— Я нашел место, — объявил наконец Дюпюш. — Теперь у нас будут деньги.

На миг ему показалось, что и она ответит ему так же, как Жеф со своей компанией. Но Вероника только сдвинула брови.

— Какое место?

— Крановщика. В общем, рабочего на лебедке…

Она успокоилась и продолжала есть. Насытясь, Дюпюш решил пройтись — больше все равно делать было нечего. Они миновали улицу, вторую. Вышли к берегу моря, вдоль которого росли кокосовые пальмы и зеленел узкий газон.

Отсюда начинался американский квартал — нарядные виллы, окруженные садами. Кое-где виднелся красный грунт теннисных кортов, на которых играли люди в белом.

Вероника семенила рядом с Дюпюшем, подняв голову, стараясь держаться как можно прямее.

— Ты умеешь плавать, Пюш?

— Конечно.

— Я тоже. Хочешь, пойдем поплаваем?

— Но Дюпюш увидел надпись: «Пляж только для жителей зоны канала».

То есть для американцев!

И американцы купались. Вдалеке неторопливо кружила спасательная шлюпка. Морской бриз шуршал жесткой листвой кокосовых пальм.

— О чем ты думаешь, Пюш?

— Так, ни о чем.

Он и вправду не мог сказать — о чем, настолько расплывчаты были его мысли.

Его презирали, когда он не мог найти работу. А когда нашел место крановщика — подняли на смех. Конечно, у Жефа делать ему нечего. Как и у Монти. Не говоря уж о Коломбани.

А ведь все они из разных слоев общества!

Может быть, его место в Нанси, в университетских кругах? Нет! Теперь он вспомнил, что и там никогда не чувствовал себя хорошо. Большинство студентов были богаче и развязней его.

Позднее, когда Дюпюш навещал невесту, он часто спорил с ее отцом. Жермена молчала. Возможно, она тоже о чем-то думала. Но о чем?

Как же все-таки это произошло? Вот гуляют они после обеда, и люди, должно быть, принимают их за супружескую пару. Дюпюш рад, что она здесь, рядом с ним. Скоро они вернутся к себе в комнату, разденутся и лягут в одну кровать.

Но ведь она негритянка! Ей нет и шестнадцати! А у него, Дюпюша, есть жена, такая же белая, как он. Они родились в одном городе, на одной улице. Получили, наконец, одинаковое воспитание.

Но жена осталась на другом берегу канала, а в Колон приехала Вероника.

— Может быть, ты хочешь жить в другом квартале? — вдруг спросила Вероника.

— В каком?

— В любом, только не негритянском.

— Почему ты спросила об этом?

— Не знаю. Ты мог бы жить отдельно и приходить ко мне.

— Нет!

Прохожие поглядывали на них. Только шокированные американцы делали вид, что не замечают этой странной пары.

Он сказал «нет» без долгих размышлений. К черту!

Ему надоели все эти белые, которые лезут с советами и учат его жить. Вот Веронике — той не надо объяснять.

Дюпюш демонстративно взял ее под руку. Они свернули направо и пошли по бульвару. Зазвенел звонок в кинематограф.

— Ника, хочешь в кино?

— А ты?

Нет, теперь это было не так, как в Панаме. За сутки из отношения изменились.

Сидя в темноте кинозала, Дюпюш испытывал радость от того, что эта девочка рядом. Сейчас они пойдут домой, лягут спать, перед сном пожелают друг другу спокойной ночи.

Странно, они еще никогда не засыпали вместе!

— Тебе весело, Ника?

Дюпюш нащупал в темноте ее руку и ласково пожал кончики пальцев.

Вскоре фильм кончился, экран стал грязно-белым, и Дюпюшу показалось, что в глазах Вероники стоят слезы.

Правда, она тут же объяснила:

— Фильм такой грустный.

VIII

Удостоверится, что миновал год, было очень просто:

«Верден», тот самый пароход, который привез в Кристобаль Дюпюшей, пришел в третий раз, а он ходил в рейс каждые четыре месяца. Когда «Верден» появился в первый раз, Дюпюш попросил, чтобы его подменили, и отправился посмотреть судно; потом он встречал на улицах пассажиров, говоривших по-французски.

В следующий раз Дюпюш не покинул рабочего места. Он разгружал «Верден», как разгружал остальные пароходы — сидя в темных очках и широкополой соломенной шляпе. Все было как всегда: так же сновали грузчики, с обычной суетливостью доставая из трюмов мешки с почтой.

Со своего места Дюпюш видел все, что происходило на корабле. Агент компании, толстый голландец Кейзер с портфелем под мышкой, прошел в каюту капитана.

Выкурив по сигарете и выпив аперитив, они обсудят рейс. Затем агент спустится в камбуз и примет от метрдотеля и шеф-повара заказ на продовольствие.

Вслед за почтовыми мешками с парохода сгрузили багаж двух-трех пассажиров, которые оставались в Колоне. Владельцы багажа уже нетерпеливо топтались на набережной и поминутно взбегали на борт, чтобы напомнить о себе.

Затем, если пароход прибыл из Франции, выгружали ящики с вином, шампанским и аперитивами, если из Нью-Йорка или Сан-Франциско — автомобили. С пароходов сгружались ящики самых разных форм и размеров, но содержимое их было известно, поскольку каждая страна ввозила одни и те же товары.

Потом наступала очередь Кейзера. Вагон подгоняли к самому борту и начинали грузить лед, бычьи и бараньи туши, овощи и фрукты, которыми запасались на весь рейс.

В это время пассажиры гуськом ходили по лавочкам, обливаясь потом под тропическим солнцем и дрожа, как бы не отстать от парохода.

Ни один из офицеров «Вердена» не узнал Дюпюша, хоть он и провел на борту теплохода три недели. Капитан, правда, был другой, но остальные офицеры не сменились. Лишь метрдотель нахмурил брови, когда увидел Дюпюша за кабестаном.

Один из матросов спросил его:

— Ты француз?

— Да.

— А-а!

И больше ни слова.

Когда «Верден» пришел в Колон в четвертый раз, на борту внезапно появился Жеф. Выпил с офицерами, с которыми у него были какие-то дела. Стоя на капитанском мостике, указал пальцем на Дюпюша, и остальные с любопытством повернулись в его сторону.

Дюпюш даже не моргнул. Теперь ему было плевать!

Пусть смотрят! Пусть шепчутся: «Это французский инженер, который…»

К тому же шепот все равно не долетает до него сквозь грохот погрузки. От этого грохота Дюпюш стал туговат на ухо.

Веронике целыми днями нечего было делать. Иногда она появлялась на пристани и бродила среди вагонов и электропогрузчиков, но на борт ее не пускали. Она вечно что-нибудь грызла — банан или орехи. Иногда ей удавалось стащить фруктов из вагона Кейзера, и тот беззлобно орал на нее, обзывая грязной обезьяной.

Исчислять проходящее время можно было и по-другому. Так, например, через четыре месяца после того, как Дюпюш обосновался в Кристобале, он, вернувшись домой, увидел новенькую швейную машину. Ника смотрела на него, ожидая похвалы и восторгов. Но он лишь сердито проворчал:

— Это еще что такое?

— Швейная машина!

— Это, черт возьми, я и сам вижу.

Не заметить машину было трудно: она красовалась на самом видном месте.

— Ее принес коммивояжер. Платить надо всего десять долларов в месяц.

Дюпюш зарабатывал пять долларов в день, но после швейной машины последовали другие покупки: пестрая юбка в клетку, ярко-розовое шелковое покрывало, круглый столик красного дерева, приобретенный по случаю.

— Ты недоволен, Пюш?

Он предпочитал отмалчиваться и старался не задавать вопросов ни ей, ни себе.

На шестом месяце их жизни в Колоне случилась неприятная история. Позади их комнаты был небольшой чуланчик с окошком на двор. Как-то раз, вернувшись с работы раньше обычного, Дюпюш не застал Вероники.

— Ника! — тревожно окликнул он.

Он нашел ее в чуланчике с пятнадцатилетним негритенком, сыном соседей.

— Не надо сердиться, Пюш! Это же пустяки…

Жеф предвидел и это! Часто, когда Дюпюш проходил мимо, он подзывал его и начинал расспрашивать.

— Не осточертела тебе еще твоя работа? А черномазенькая? Учти, старина, за ней нужно приглядывать.

Говорят, по ней проехались все, кроме разве что автомобилей.

Иногда Дюпюш спрашивал Веронику:

— Ты обманываешь меня, Ника?

— Что ты, Пюш!

Она плевала на ладонь, указательным пальцем размазывала слюну и клялась, что ни разу не обманула его.

А дни шли, незаметно складываясь в недели и месяцы. Месяцы смыкались один с другим, образуя год.

«Дорогой Жозеф, Твое последнее письмо меня встревожило. Ты ничего не пишешь о своем здоровье. Твой тесть постоянно рассказывает мне истории, которые меня пугают. Он говорит, что тебе так и не удалось найти приличное место и поэтому Жермена вынуждена работать.

Если это необходимо, я могу продать дом…»

Продать дом! В этом маленьком домике г-жа Дюпюш занимала второй этаж, а первый сдавала, и эти деньги были для нее единственным источником существования.

Жермена писала отцу гораздо чаще, чем Дюпюш матери, и, конечно, тесть, получив письмо, немедленно отправлялся к г-же Дюпюш.