Слепой боец - Юлия Горишняя

пела Кетиль.

«Кто звездудостанет с неба?Кто велитгоре склониться?

Есть ли в миретот, кто стоитмоегохотя бы взгляда?Ну а еслиесть — так что же?Сердце ведь моесвободно!И ничто емуне нужно,кроме лишьодной свободы».

«Дочка, этонеразумно, —Арверн ейсказать пытался. —Есть порядокнеизменный:дочь,красавица-невеста,

а потом — жена,хозяйка,мать для дочерейпрекрасных.Так заведеноиздревле,так и бытьдолжно вовеки».

Но в ответ емулишь гордоголовойона качала.«Что мне допорядков древних?Я есть я —и я, Ивелорн,

только свойпорядок знаю!»

— Никогда я не могла ее понять, — добавила Кетиль. — А ты, Хюдор?

— И я не могла, — сказала та, качнув головой.

— Была она гордой — что ж? Можно быть гордой и не оставаться всю жизнь одной, как скала на острове Ивелорн! Ведь верно?

Остров Ивелорн — так называли теперь тот прибрежный остров, где был когда-то хутор Арверна.

— Такая была ее филгья, — сказала Хюдор. — Она родилась на свет только для того, чтоб из-за нее был убит Олень и Гэвиры с Локхирами начали распри. Она сделала свое дело и исчезла. У нее вправду был свой порядок — без свадебного пира и дочерей.

Кетиль запела-заговорила опять, теперь уже с того места, где остановилась.

И тогда сказалей Арверн:«Дочь, отца уважьхотя бы!»«Хорошо, —она сказала, —

хорошо, явыйду замуж». —« Поклянись!» —«Клянусь, коль хочешь;только мужеммоим станеттот, кто мнерога доставит

СребророгогоОленя —вот такаямоя клятва!»Так онасказать могла бы:кто стрелойподстрелит ветер!

Арверн воинбыл могучий,в море выводилдружину,верно правилкораблями,воротясьс добычей славной,

но на дочьне знал управы.Слишком ужгордился ею,слишком уж любил,должно быть…

— А еще говорят, — фыркнула она, — от женщин все зло! Кто попускал Ивелорн — мать ее разве? Будь ее мать жива — разве б такое было? А Локхир с моим братом? Разве Ивелорн гнала их на охоту? Она-то как раз была бы рада, если б не нашлось парня, что для нее готов на в с е, — вот я отчего ее не понимаю!

— Она могла хотя бы жалеть о том, что из-за нее случилось, — сказала Хюдор. — Но она, говорят, даже и не жалела. Вот Арверн — он и вправду считал себя во всем виноватым, для него, должно, облегчением были те пираты… А Ивелорн было все равно. Как если б она была скала. Или филгья.

— Скала! — сказала Кетиль. — О! Вот оттого-то и потонула та пиратская «змея», что ее увозила, — какой же корабль не потонет, если целый неприступный утес на него нагрузить!

Вот в такие минуты Хюдор особенно ее любила — когда, неожиданно для нее самой, вырывались у Кетиль неожиданные, как проблеск молнии, словечки. И она смеялась, ласково глядя на Кетиль, встряхивающую гордо кудрями, а когда та, задохнувшись, перестала хохотать, добавила:

— А я слышала — океанские девы потопили тот корабль. Оттого что приревновали к ее красоте и не могли простить, что море увидело большую красавицу, чем они.

— Когда она жила здесь, — сказала Кетиль, — солнце задерживалось дольше над нашей округой, чтоб глядеть на нее. Будь мы с тобой хоть вполовину так красивы, как она, — из-за нас весь мир бы лежал в развалинах, Хюдор!

— Так уж и мир, — отозвалась та.

— Не меньше, чем мир, — засмеялась Кетиль. — На меньшее я не согласна.

И запела-заговорила опять, прямо из середины:

«Хочет кто искать —пусть ищет.Кто найдет —пускай находит.Призовитеваши филгьи —может, будутблагосклонны!»

Так она имотвечала.Гордой девымысли ясны:ей никто издвух не нужен,смертью пустьиграют оба,

пусть найдутее в ущельях,шеи пустьсломают в гонкеза Оленем,недоступным,как прекраснаяИвелорн!

Но копье лишьстиснул Локхир,гордо Гэвирулыбнулся.«Жди, Ивелорн, —он сказал ейи встряхнуллегко кудрями. —

Я вернусь ещес добычей,и тогдапоговорим!»Локхир жепромолвил только,потемнев исдвинув брови:

«Ты моей, запомни, будешь!»

— А вот теперь об этом сочиняют песни, — добавила, сжимая кулачки, Кетиль. — А обо мне? Обо мне будут вспоминать только то, что я сестра Гэвина!..

— И еще, что из-за тебя Йиррин сочинил «йиррин-эзалт» — «песни Йиррина», — сказала Хюдор. — Ни у одной девушки на свете такого нет. И, по-моему, это лучше, чем если бы из-за тебя лежал в развалинах хоть даже целый мир…

Кетиль задумалась, закусив розовую пухлую губку. Потом подобрала иголку, повисшую на длинной алой нитке с вышиванья, воткнула ее в ткань, опять задумалась.

— Ты права, — проговорила она. — Ты права, Хюдор, — а все-таки хотелось бы мне чего-нибудь еще…

— Так скажи Йиррину, — засмеялась Хюдор, — пусть сложит песню о том, как из-за девушки по имени Кетиль перессорились четыре округи сразу! Уж его-то песня не потеряется; и, пока не уйдут под море острова, будут верить, что так оно и было, — люди ведь певцам только верят, а не тому, что было на самом деле!

А когда Кетиль устала смеяться, то сказала:

— Только он этого не сделает. Он говорит: «Если слова певцов будут врать — чему ж тогда можно будет верить на свете?..» А для Ивелорн сделал бы небось! — добавила она вдруг негодующе.

— Не сделал бы, сама знаешь, Кетиль. Йиррин такого ни для кого не сделал бы, даже для Гэвина…

— Даже!!! — возмутилась пуще Кетиль. — Даже — и вот всегда так; всегда мы у них на втором месте!.. Всегда! А те, кому у них первые места, — слава, истина и все такое, — они ли рожают им сыновей? Они ли пекут им хлеб и поят их брагой? Услаждают их ночи и закрывают глаза им, когда они умрут? Нет, правда, Хюдор! Тебе никогда не хотелось, чтобы вот Гэвин поступился своим именем ради тебя? Хоть в чем-нибудь. Чтоб ты знала, что ты ему важней, чем то, что певцы о нем говорят!

— Но ведь и мне… — Хюдор остановила пряжу, чтоб сменить наполненное веретено, и в комнате легла тишина. — Ведь и мне тоже его имя важнее даже того, будем ли мы с ним вместе… — В языке, каким говорят на этих островах, слава, честь, имя — для всего этого слово было одно.

— А он и не поступится, — сказала, вздохнув, Кетиль. — Да, что ж. Мы, Гэвиры, — мы такие. — Совсем высокомерно бы это вышло, не проговори этого Кетиль так просто. И прибавила: — А все-таки мне б хотелось, чтоб они хоть что-нибудь сделали ради нас такого, за что певцы их бы не похвалили. Вот так вот сделали бы — и все.