Сиротский Бруклин - Джонатан Литэм

В то Рождество Минна привез всех нас в квартиру Карлотты. Наконец-то мы ели за ее столом. Для начала мы отодвинули в сторону ложки для соусов и мелкие судки для специй, чтобы они не загораживали место для тарелок. Минна стоял у печки, пробуя бульон, а Карлотта встала за нашими стульями и, глядя, как мы пожираем мясные тефтельки, то и дело поглаживала испачканными в муке руками наши головы и шеи. Мы делали вид, что ничего этого не замечаем – нам было стыдно показать друг другу, что мы поглощали эти робкие ласки с такой же жадностью, с какой уписывали ее мясной соус. Но мы так и таяли под ее руками. В конце концов, было же Рождество. Мы чавкали, ухмылялись, толкались ногами под столом. В кармане я тайком поглаживал рукоятку своей вилки, стараясь двигать пальцами в такт движениям Карлотты, и едва сдерживался, чтобы не вскочить с места и не кинуться к ней. Я сосредоточился на своей тарелке – еда была для меня верным исцеляющим бальзамом. А она все продолжала ласкать нас. Мы бы пришли в ужас, если бы взглянули на ее руки поближе.

Заметив, что она делает, Минна сказал:

– Тебе нравится это, да, мам? Я весь сиротский Бруклин привел к тебе сегодня. Веселого Рождества.

Мать Минны издала едва слышный вздох. Мы с новой силой набросились на еду.

– Сиротский Бруклин, – повторил незнакомый голос.

Это говорил брат Минны, Джерард. Мы и не заметили, как он вошел. Посвежее, повыше Минны. Но у него были такие же темные глаза и волосы, такой же кривой рот, такие же крепко сжатые губы. На нем был коричневый кожаный пиджак, застегнутый на все пуговицы, а руки он засунул в карманы брюк.

– Так это и есть твоя маленькая двигательная компания, – проговорил он утвердительно.

– Привет, Джерард, – поздоровался Минна.

– С Рождеством, Фрэнк, – рассеянно произнес Джерард Минна, не глядя на брата. Зато его проницательные глаза по очереди цепко ощупали каждого из нас. Несколько минут – и он узнал всю нашу подноготную. Во всяком случае, так нам казалось.

– И тебя с Рождеством, Джерард, – отозвался Минна. – Где был?

– Наверху, – ответил Джерард.

– Что? С Ральфом и остальными? – Я различил какие-то новые нотки в голосе Минны – льстивые и угодливые.

– Более или менее.

– Послушай, может, хотя бы ради праздника ты станешь поразговорчивее со мной? А то вы с мамой тут как монастырские затворники живете.

– Я принес тебе подарок. – С этими словами Джерард вручил Минне толстый белый конверт – в таких рассылают постановления суда.

Минна хотел было вскрыть его, но Джерард остановил брата, сказав покровительственным тоном старшего:

– Не стоит. Спрячь его пока.

Только сейчас мы поняли, что все вчетвером не сводим глаз с братьев. Одна лишь Карлотта не обращала на них внимания – она была занята тем, что накладывала полную тарелку всевозможной снеди для своего старшего сына.

– Заверни мне это с собой, мам.

Карлотта снова застонала и закрыла глаза.

– Я вернусь, мама, – пообещал Джерард. Подойдя к матери, он положил ей руки на плечи точно таким же жестом, как это недавно делал Минна. – Просто мне надо повидаться с несколькими людьми, вот и все. Я вернусь к вечеру, а ты развлекайся тут с этими сиротами.

Взяв из рук Карлотты завернутую в фольгу тарелку, Джерард ушел.

– Ну, что уставились? – прикрикнул на нас Минна. – Ешьте!

Он засунул белый конверт в карман пиджака. Конверт почему-то напомнил мне о Матрикарди и Рокафорте, об их стодолларовых купюрах. Брикфейс и Стукко, поправил я себя мысленно. А потом Минна потрепал нас по затылкам, правда, куда более энергично, чем это делала Карлотта, а золотой перстень на его среднем пальце больно оцарапал мне кожу.

То, как Минна вел себя с матерью, по-моему, каким-то странным образом напоминало его обращение с женщинами. Наверное, уместнее было бы назвать их его «подружками», но он сам никогда так не говорил, и мы редко видели его с одной и той же девушкой дважды. Это были девушки с Корт-стрит – те, что украшали бильярдные и фойе кинотеатров, уходили с работы из бакалейных лавок, не сняв с головы нелепых бумажных колпачков, красили губы помадой, не переставая жевать жвачку; те, чьи чуть тяжеловатые, но все же элегантные тела просовывались в окна машин, когда они подавали пиццу водителю или, выгибаясь, ставили ее на прилавок; те, которые смотрели на нас сверху вниз, словно мы все были четырех футов росту. Минна явно учился с каждой из этих девиц в средней школе и знал их всех без исключения.

«Мы с Сэнди учились вместе в шестом классе», – говорил он, ероша ей волосы и приводя в беспорядок ее одежду. «А это Лиза, – заявлял Минна в другой раз. – Она частенько колотила моего лучшего друга в спортивном зале». В его присутствии девушки так и сыпали остротами, а Минна облеплял их словами так же, как знамя на ветру облепляет древко, ловко дергал их за лифчики цепкими пальцами, прижимал к себе сразу по две красавицы, обняв их за бедра, отчего они едва не падали. Девицы никогда не смеялись – они лишь закатывали глаза и отталкивали его. Или не отталкивали. Мы наблюдали за всем этим, изучали их равнодушную женственность и безумно хотели добиться их расположения. У Минны был особый дар: он пользовался их вниманием, почти не прилагая к тому усилий; поэтому мы запоминали все его движения и пытались скопировать их, почти неосознанно молясь о том, чтобы у нас получилось.

– Вовсе не в том дело, что я предпочитаю женщин с большой грудью, – сказал он мне как-то, несколько лет спустя после того, как выбрал одну из девчонок с Корт-стрит для своего странного, ледяного брака. Мы с ним шли вниз по Атлантик-авеню, и, обратив внимание на проходящую мимо женщину, Минна оглянулся на нее. Разумеется, я тоже вывернул назад голову – мои движения были автоматическими и неестественными, как у марионетки. – Не все способны это понять, – продолжил он тоном уставшей от жизни звезды, решившей пооткровенничать с поклонявшейся ему публикой. – По мне, у женщины должно быть довольно того, за что можно подержаться, ты меня понимаешь? Что-то должно разделять вас, вроде изоляции. Иначе ты окажешься наедине с ее обнаженной душой.

«Колеса в колесах». Это была еще одна фраза Минны, которую он употреблял лишь для того, чтобы посмеяться над нашими понятиями о конспирации или о совпадениях. Если мы, его парни, дурели от изумления, когда он, скажем, натыкался на Корт-стрит сразу на трех девчонок, с которыми учился вместе в средней школе, а потом встречался с каждой из них за спиной у других, то Минна делал круглые глаза и говорил: «Колеса в колесах». Парикмахер, торговец сыром, букмекер – всех их звали Кермайн. О да! «Колеса в колесах!» Именно так. Ты сможешь раскопать здесь что-нибудь, Шерлок.

По негласной договоренности между нами, мы, сироты, должны были быть полными дебилами во всем, что касалось его связей, но нам следовало млеть от восторга при любом намеке на семейственность. Мы должны были сомневаться в себе всякий раз, когда представляли раскинутую Минной сеть в действии. Это следовало оставить Минне. В точности так же, как, зная наших родителей, он не открыл нам их имен, так Фрэнк Минна держал при себе знание о том, как функционировали тайные системы Корт-стрит или всего мира. И если бы мы попытались разузнать это, то обнаружили бы лишь, что оказались «колесами в колесах». Бизнес, как обычно, прежде всего. А этот долбаный мир – побоку. Привыкайте.

Однажды в апреле, через четыре месяца после того рождественского угощения, Минна заехал за нами. Все окна грузовика были выбиты, а с бортов содрана, соскоблена чуть ли не вся краска, так что он смахивал на зеркальный шар на колесах, отражающий солнце. На самом-то деле это была попросту работа человека с молотком или ломом, который не опасался того, что его прервут. Минна вел себя так, словно ничего не замечал; он повез нас на работу, даже не заговорив о грузовике. На обратном пути, когда машина громыхала по булыжной мостовой Корт-стрит, Тони кивнул на остатки ветрового стекла, болтавшиеся впереди, как ободранная занавеска, и спросил:

– Так что все-таки случилось?

– Что случилось с чем? – ответил Минна вопросом на вопрос. Он всегда учил нас выражаться по существу, а еще обучил нас говорить взглядом – три выразительных взгляда, и все понятно.

– Кто-то оттрахал твой грузовик.

Минна демонстративно равнодушно пожал плечами.

– Я припарковал его в том квартале на Пасифик-стрит.

Мы не понимали, о чем он толкует.

– Ребята из того квартала говорили, что мой грузовик уродует весь район.

Через несколько недель после того, как Гилберт покрасил грузовичок, его опять разрисовали, не поскупившись на краску и покрыв весь грузовик яркими граффити. Почему-то машина Фрэнка стала живой мишенью вандалов; на боках грузовика рисовали так, словно это был безоконный вагон подземки. А стоявшие рядом частные машины и два других – новеньких, блестящих и больших – грузовика, которые так и хотелось разукрасить из баллончика, оказались нетронутыми.