Личный демон. Книга 1 - Инесса Ципоркина

— Грех? — беспомощно переспросила Катя, окончательно запутавшись.

— У каждого из нас своя сила, а по-людски — порок, — охотно пояснила Апрель. — У меня — безумие, у Таточки — отчаяние, у тебя — обман… Ты очень ловкая обманщица, хоть и не вошедшая в силу. Как она ухватила бутылку! — восхищенно объявила она о катином преступлении. — Даже я не заметила! Раз — и в сапог! И пошла себе. Артистка!

Катерина стыдливо потупилась. Но любопытство взяло верх над неловкостью.

— А у Беленуса какой… грех?

— Да все! — засмеялась майская карга. — Все, что приносят удовольствие: чревоугодие, любострастие, азарт, лень, гордыня, расточительство… Он универсален! И большо-ой демократ, — старуха, похоже, гордилась пороками Беленуса, как мать гордится достижениями сына.

Ну и нравы у здешних богов! — мелькнула у Кати очередная непочтительная мысль.

— Ангелы нам судьи, — нравоучительно, почти ханжески произнесла Апрель. И обе женщины расхохотались ее словам, точно излюбленной шутке.

— Жечь, жечь, жечь! Жечь! — послышалось отовсюду. Все новые и новые голоса подхватывали клич, в нем слышалось совсем не радостное, а скорее грозное требование. — Жечь! Жечь ведьму!

— Тата, пора! — испуганно шепнула Апрель. — Беги! — И Кильях сорвалась с места, мгновенно набрав скорость гепарда.

Катерина, остолбенев, наблюдала, как худое старушечье тело метнулось через удлинившийся коридор и за секунду достигло противоположного конца, где в глухой стене распахнулась невозможных размеров дверь… За дверью, похоже, не было ни комнаты, ни лестничной площадки, а только луг, заросший травой. Толпа, кровожадно воя, кинулась следом, размахивая неизвестно откуда взявшимися ветками, больше похожими на дубины и колья. Надо спасать несчастную!

— Жечь-жечь-жечь! — тоненьким, девчоночьим голосом зачастила Апрель, подпрыгивая от возбуждения и хлопая в ладоши. — Побежали? — и схватив Катю за руку, богиня безумия кинулась к двери.

Катерина хотела вырваться, хотела протестовать, но вместо этого вдруг завопила:

— Же-е-е-е-е-е-ечь!!! — и поняла, что бежит.

Глава 4

Слишком много долга

— Апрель… Апрель, подожди… — Катерина схватилась рукой за бок и согнулась пополам. Для городской жительницы бег по скользкой палой листве, по колдобинам весеннего луга и нехоженого леса не прошел даром. Сердце колотилось уже не в груди, а в горле, сумерки стремительно переходили в ночь, полная луна сидела на ветке, словно нахохлившаяся сова. Полная луна? Катя же помнила: днем на небе был месяц, тоненький, будто объеденный, но никак не полная луна!

— Это еще что такое?.. — пробормотала Катя, прикрывая глаза ладонью, точно глядела не на крохотный серебряный клубок луны, а на жаркое полуденное солнце.

— Луна Бельтейна, — прозвучал рядом голос Лисси, явно исходящий не из человеческой гортани, а из непроглядной лесной чащобы.

Катерина обернулась, ожидая увидеть лицо Апрель, ставшее за эти несколько часов (или минут?) таким знакомым, словно они росли вместе. Или нет — словно она, Катя, росла на глазах у Апрель. И почему ей кажется, что тело, занятое Лисси, богиней безумия, намного старше, чем выглядит?

Мысли об истинном возрасте Апрель разлетелись вспугнутым вороньем, когда Катерина увидела перед собой… негритянку. Или мулатку. Как же звались эти хитрые отродья, легко сливавшиеся с белой расой, рожавшие белым мужьям детей-окторонов, неотличимых от истинных белых, пока однажды повитуха с елейно-злорадной ухмылочкой не выкладывала матери на грудь негритенка чернее ночи? Квартеронки! Они танцевали на балах с джентльменами, как самые настоящие дамы, они спали с богачами не только в борделях, но и в особняках, купленных шлюхам-квартеронкам на деньги белых глупцов!

Их кожа постоянно меняла оттенок: казалась то темной, как у мулаток, то светлой, как у креолок. И даже цвет глаз менялся, точно мужчина, взявший квартеронку, брал сразу нескольких женщин. Конечно, мужчинам они нравились куда больше, чем бледная немочь европейских кровей. Вот почему Кэт, белой шлюхе с Нью-Провиденса, отчаянно не везло. Она погибала — и погибла бы окончательно, кабы одна богатая квартеронка не выбрала Кэт для важного дела.

— Мама Лу… — пробормотала Кэт, вглядываясь в лицо цвета сумерек, но со светлыми, словно весенний день, глазами. — Тебе опять нужна воровка?

— Сколько можно воровать, Китти? — Мама Лу провела ладонью по щеке невезучей девчонки с пиратского острова. — Разве не ты поклялась, что уедешь за море, как только украдешь Глаз бога-ягуара?

— Я и уехала, Ма, — невесело усмехнулась Кэт. — Ох как я уехала, Мама Лу! Вся в шелках, в шляпе, с багажом, точно леди. Ну и побыла леди… целых три сотни кабельтовых. Ты знаешь, что такое «кабельтов», Ма? Это много, когда ты в безопасной лагуне, но очень мало — в открытом море. Особенно для шхуны с пиратским бригом в кильватере. Конечно, нас настигли. Догнали, ограбили и отпустили. За борт, по доске. Всех, но не меня. На мое счастье, капитан бывал на Нью-Провиденсе, посещал твой бордель… ну хорошо, салон. Ему нравилось воображать себя почти джентльменом, как мне нравилось думать, что я почти леди. Мы смеялись друг над другом до упаду, до колик, до поножовщины. Именно он убил мою мечту, доказав, что мы никогда не переступим через свои «почти». Так и останемся пиратом и шлюхой. Но я ему благодарна. Когда через полгода его повесили за нарушение шасс-парти,[5] я даже расстроилась.

— А ты узнала, что может Глаз? — Ма, похоже, не интересовалась биографией воровки, мечтавшей стать леди. Да и чем там было интересоваться? Сотни подобных Кэт на памяти Мамы сгинули в ослепительной синеве Кариб. Глаз бога-ягуара был важнее мириадов Китти.

— Узнала, еще как узнала. — Шлюха с Нью-Провиденса (надо же было с такой помпой покидать пиратскую бухту, чтобы на выходе из нее заработать кличку, всех оповещавшую, кто ты и откуда!) с ядовитой улыбочкой достала из кармана камень цвета янтаря, но достоинством неизмеримо выше. — Стоило мне ступить на борт — и такелаж начинал гнить, в бочках портилась вода, а кок подхватывал сифилис. Откуда мне было знать, что виноват камень, а не моя убогая судьба? Твоя бедная Китти металась по морям, словно крыса, несущая чуму, вечно убегая от чьего-то гнева и мести. А потом нашелся тот, кто раскрыл мне имя камня. Я слышала, ты меня искала, Ма? Точнее, ты искала Глаз? Зря. Ты упустила нас обоих в тот миг, когда решилась на пари.

Кэт вспомнила самое начало истории. Обычное «утро» в веселом доме: в третьем часу пополудни дюжина «графинь» и «маркиз», глухо кашляя, постанывая и отдуваясь, спускаются к завтраку. Некоторые, несмотря на одуряющую жару, зябко кутаются в шлафроки, но большинство сидит за столом в пропотевших рубашках, угрюмо заталкивая в себя стряпню поварихи-негритянки. На следующий день после попойки непременно подавали рагу или ватапу[6] с пальмовым маслом денде. В пестром месиве угадывались остатки вчерашних закусок, хорошенько промаринованных и щедро заправленных жирным соусом. В один из таких дней, липких от пота и жира, умирающая от чахотки злая кастиска[7] Бонита, с отвращением глядя в тарелку, произнесла: