Пущенные по миру - Владимир Владыкин

– Нy что, Егор, говорят, держишь мастерскую? – спросил Антип и жадно разглядывал его все надворные постройки, причём давно уже косясь недобро на дом, стоявший внушительно под железной кровлей.

– Да брешут люди, вот как заведу, так сам скажу! – ответил самодовольно Егор. – Нового у меня, Антип Сергеевич, ничего не завелось, – многозначительно улыбнулся, как бы поддразнивая наместника местной власти.

– Нету, говоришь, а жену в полушубок одел и сам ходишь почище кулака, может, и мне удружишь, тогда буду к тебе ласков? А то нашлю из финотдела инспектора, и пришлют денежный налог, понятно? Да и дом у тебя – целый дворец! Но это опосля поговорим, а пока на него особый налог присылать стану…

Это было ещё во время первых шагов Егора на поприще его скорняжного дела, и он ещё мог говорить с представителем власти посмелей.

– Дак что же моей жинке, зимой голой ходить? Завидовать, Антип Сергеевич, нехорошо и упрекать меня домом и стращать не надо. Нэповцам в городе можно всё, а мне нельзя попробовать? Ты же знаешь лучше меня, я и в подметки им не гожусь.

– В городе пусть как хотят делают, там свои власти, а в деревне истинно моя власть, и никаких мастерских, только поскотина, земля, ток, рига, вот что должно занимать крестьян!

Выслушивая отповедь, Егор наморщил лоб, нахмурился и отмахнулся, как от назойливой мухи, не желая выслушивать бред учредителя своих порядков. Вот точно так Антип верховодил в детстве над мальчишеской мелюзгой, устанавливая свои правила повиновения…

С какого-то времени (а уж с какого, теперь никому неизвестно) об Антипе Бедине по селу стали ходить порочившие его слухи, будто бы к нему домой по вечерам иногда захаживали Степан Горчихин и некоторые зажиточные мужики, что от них он получал мзду, после чего все они платили продналоги чуть ли не со всеми наравне, а то и вовсе как бедняцкие хозяйства. Никто не знал, насколько были достоверны эти слухи, но в их неопровержимую подлинность почему-то верилось с трудом. И вместе с тем никто не сомневался, что мужики знавали вечернюю дорогу к жиденькому подворью Антипа (в это можно было легко поверить), так как председатель сельсовета стал частенько выпивать. Хотя он закладывал еще и по другой причине, – жена Антипа Фёкла за четыре года совместной жизни еще ни разу не рожала. А удрученного от этого супруга брало горе, что он любил её, а она вот такая оказалась бесплодная. Впрочем, он мог вполне спутаться с другой бабой, если бы был уверен, что это не повлияло бы на его партийную карьеру вплоть до исключения, чего он боялся больше всего. Вот и оставалось лишь прикладываться к самогону, слабость к которому особенно обнаружилась, когда начали гурьбой подносить магарычи. Ведь как-никак ему тоже надо жить, но тихо, дабы не пошел гулять по деревне (и дальше) нежелательный звон…

– Что же ты с ними пьёшь? – спрашивала в досаде жена. – Они же того и ждут, чтобы тебя сковырнуть…

– И ты тоже, гадюка, ждешь? – он замахивался кулаком, но она отступала. – А что же мне на тебя, яловую, трезвым смотреть?! – он падал на пол в пьяном изнеможении.

И в другой раз, пребывая в отчаянии, он так же напивался, ругался с женой, судомил её кулаками в спину, а она, чувствуя за собой вину, отвечала ему редко или вовсе от испуга молчала, а потом и совсем перестала призывать к совести.

Наутро за завтраком он был молчаливым и уходил в сельсовет.

Помнится, ещё Мария Мартунина своей дочери называла Антипа кандидатом в женихи, правда, следом приговаривала:

– Ленив Антипка, а парень так хорош, но ленив больно, – и прибавляла: – И вот отец у него был такой же шабутной, только бы гулял цельными днями да бродяжничал…

Екатерина и сама знала, что Антип был не прочь приударить за ней, хотя почему-то её отпугивали его военные галифе и походка праздношатающегося бездельника. Невольно вспоминался ей такой же праздный сын купца, у которого она некогда служила горничной. Вот и в Антипе за версту было не видно хозяйской жилки, поэтому он казался каким-то пустым, причём своими свирепо блестевшими бесцветными глазами взирал на людей как-то отчужденно. И как только его поставили в сельсовет, тотчас стало ясно, что в родной деревне он как будто чужой человек. Собственно, этим назначением Антип отнюдь не важничал, однако, зная, как к нему относятся односельчане, еще больше зачерствел сердцем и откровенно выражал к людям классовое презрение. Когда, бывало, на двуколке он выезжал в уезд, то оставлял вместо себя Наума Дородова, мужика тихого, покладистого, но партийного. Пока Бедин отсутствовал, всё это время в селе ощущалась всеми какая-то приятная вольность, которая сейчас не подчинялась прямому воздействию власти, и людям дышалось легко и свободно, словно из курной избы выпустили весь угарный дым, и все враз ожили.

Но вот от околицы села кто-то усмотрел медленно ехавшего Антипа, и как будто в людях что-то враз надламывалось. А Бедин не просто ехал с усталым видом, он придирчиво-ревнивым взглядом зорко всматривался в подворье каждой избы, стараясь при этом усмотреть возможные изменения в хозяйствах людей, которые могли произойти за его многочасовое отсутствие в селе. «Не начали ли скот тайно резать?» Эта мысль больше всего его занимала, но от неё отвлекали люди, которые в тот момент были на улице. И в том, как одни угодливо с ним здоровались, а другие делали вид, что не замечают председателя и прикидывались крайне озабоченными своими хозяйскими делами, а третьи, завидев направленный на их подворье взгляд соглядатая, быстро уходили с глаз долой, Бедин наливался злобой: «Ишь ты мать твою, как тараканы шныряют, – думал он про себя. – Я их сейчас всех пришибу бумагой об очередном поднятии налога!»

То, что люди с рабской покорностью боялись Антипа – безусловно, лично ему это нравилось. Значит, уважают, думал он в другой раз, проезжая по деревенской улице к сельсовету.

Кода он вернулся из последней поездки в район, ещё никто не знал, что на этот раз у него в портфеле лежало важное распоряжение, и как-то теперь люди его воспримут, думал он про себя не без злорадства. Наверное, у них над головой гром разорвется, как среди ясного неба. Собственно, так бы оно и произошло, если бы еще раньше слухи о коллективизации не взбудоражили народ. Тем не менее люди пока ещё надеялись, что это новое явление до них не скоро дойдёт. И совсем будет замечательно, если коллективизация обойдет их деревню стороной.

И вследствие этого настроение людей в селе Антипу было отчасти известно. И потому расхождение земляков с главной линией партии его люто бесило: «Не хотят колхоза, а он всё равно будет, уж тогда все у меня станут ходить по одной струнке! Рано обрадовались свободе, ведь не ровен час, все опять заделаются кулаками, а этого партия ни за что не допустит». Антип давно ждал указа о начале организации у них колхоза и в конце зимы наконец-то получил: чтобы с приходом весны начать сгонять людей в одну могучую упряжь, и как можно в самый короткий срок. Эта новость всколыхнула буквально всё село, точно пробудила от зимней спячки, и стала гулять по улицам из конца в конец.

Егор Мартунин тоже слыхал от брата о начатой уже где-то коллективизации, но тогда он упрямо не хотел верить, что и у них в селе скоро создадут проклятый колхоз. А между тем этот слух исподволь настораживал не только его одного, а также и тех, кто начал свободно жить, развивая свои единоличные хозяйства. А у других, менее расторопных и трудолюбивых, вызывал радостное прозрение: мол, колхоза нечего бояться как чумы, может, общим скопом ещё лучше станут жить, не то что в одиночку возиться в земле? И говорили, что якобы самостийные артели начнут разгонять, ибо скоро всё сельское хозяйство пойдёт по единой социалистической линии. Однако, какие бы ни велись разговоры о выгоде коллективного труда и ни раздавались обещания зажиточной колхозной жизни, тем не менее предстоящие коренные изменения налаженного за века крестьянского уклада жизни, кровно задевали всех и волновали по-своему каждого деревенского мужика…

…Ранней весной, а именно шестого марта 1929 года, в газетах началась кампания пропаганды необходимости коллективизации. И накануне приезда в сёла и деревни представителей властей было уже точно известно, что взят твёрдый курс на сплошную коллективизацию и скоро приступят к повсеместной организации колхозов.

И когда снег ещё лежал по угорьям да увалам и солнце с утра только едва затеплилось, в тот день из района нагрянул с людьми уполномоченный Снегов проводить по сёлам и деревням эту самую коллективизацию. Начали с ближайшей – Кухтинки…

Собрали в сельсовете беднятских активистов и решали: с чего начать? Снегов велел Антипу Бедину срочно созвать деревенский сход, активисты побежали по селу скликать односельчан. И когда народ собрался перед избой-читальней, уполномоченный Снегов, в длинном как шинель сером пальто, довольно плотный, но невысокого роста, любопытным взглядом оглядывал толпы собравшегося люда. Рядом с ним стоял Антип Бедин в дарованном ему Егором полушубке. Антип, который вдобавок являлся ещё и секретарём местной партийной ячейки, ещё до этого важного события, провёл среди жителей свою агитацию, чтобы все желающие и сомневающиеся немедленно подавали заявления о вступлении в колхоз. И не думали вредительским способом избавляться от своих хозяйств, как это происходило в других районах. А кто шибко будет упираться, он, как активист колхозного движения, советует всем по-хорошему отменить своё упрямство и добровольно идти вслед за сознательной массой будущих колхозников.