Дело чести генерала Грязнова - Фридрих Незнанский

Это была та «сопроводиловка», с которой Грач прибыл в боровскую «семерку», не считая копии последнего обвинительного заключения и «личного дела» осужденного Грачева, которое стало понемногу распухать уже в «семерке». В основном это были донесения и рапорты по поводу тех или иных проступков Грачева, но более всего Грязнова заинтересовала объективка начальника отряда, которую тот накатал на своего подопечного.

«Дерзок, самостоятелен в решениях и поступках, которые носят ярко выраженный характер непримиримой отрицаловки. Претендует на роль лидера этой части спецконтингента не только в отряде, но и в колонии. Жесток. Обладает прирожденной хитростью и умом. В совершенстве владеет искусством подчинения себе определенной категории осужденных, что особенно распространяется на более слабых как морально, так и физически. Пытается перенести это на категорию спецконтингента, равную ему по рангу, однако это было встречено в штыки, и осужденный Грачев вынужден был отступить. По моему мнению, временно, чтобы набрать дополнительного авторитета в колонии».

И далее как приговор:

«…Исправлению не подлежит. Все поступки Грачева П.П. подчинены единственному, почти маниакальному желанию: как можно скорее быть признанным законниками, показать и уже через влиятельных авторитетов на воле добиться статуса «вора в законе», чтобы стать «смотрящим». Для достижения своей цели готов на любой, самый отрицательный поступок, на любое преступление. Даже самое тяжкое».

М-да, оправдывались худшие предположения Грязнова. «Законник» Павел Грачев уже был не тем Пашей Грачом, каким его знал Грязнов семь лет назад.

И в то же время начальник отряда капитан Попович многое не договаривал, когда катал на Грачева объективку. Видимо, в силу каких-то иных причин.

Перечитывая сопроводиловку, присланную Юнисовым, Вячеслав Иванович видел, в какое дерьмо вляпался Евдоким Чуянов, когда принимал «семерку». Межнациональная резня на зоне – это даже не массовый побег и не захват заложников с требованием выкупа и трапа к борту самолета.

Проблема эта проявилась еще в начале девяностых годов, когда от единого сообщества воров без национальных признаков различия и которые были объединены единым экономическим и политическим пространством, имя которому – СССР, стали откалываться армяне и грузины, азербайджанцы, ингуши и чеченцы, которые тут же стали формировать на пространстве Российской Федерации свои собственные группировки, отделяясь при этом от славянского крыла новой криминальной России. Мало того, «южные воры», и особенно ее молодая поросль, набравшись амбиций и выдвинув свои претензии на самые лакомые и жирные куски России, стали подминать ее под себя, оттесняя и отстреливая тех, кого еще вчера называли «братьями» и кому клялись в верности.

Не обошла эта чума и российские зоны. И в тех СИЗО, где все большее влияние приобретали группировки южан, братья-славяне превращались в «мужиков», которые должны были горбатиться на новоиспеченных паханов, почувствовавших себя едва ли не королями российской зоны. Американская «зелень», подмявшая под себя окончательно обнищавшую Россию, превращала «красные» зоны в «черные», где устанавливались уже свои собственные законы, далекие от десятилетиями сложившегося Закона, которым до этого жила уголовная Россия. И первыми, кто это понял, были криминальные сообщества южан-миллионеров, которые, в отличие от богатеньких, но до предела жадных новорусских, стали активно подпитывать дорогими посылками, деньгами, водкой и наркотой своих собратьев на российской зоне, а те в свою очередь имели возможность прикупить не только какого-нибудь охранника-контролера, но и более весомых прапоров и офицеров из администрации колонии или той же тюрьмы.

В боровской «семерке» довольно сильные позиции держала группировка южных воров, над которой паханил некий Тенгиз. Он же пытался установить свое паханство и над всей зоной, что в общем-то ему почти удалось. Однако когда в «семерку» прибыл новый хозяин, то есть полковник Чуянов, Тенгиз, видимо по совету кого-то из офицеров, возможно, даже того же «кума», решил временно затаиться, чем тут же воспользовался Грач, этапированный незадолго до этого в Боровск.

Тенгизу была объявлена война, которая неизвестно чем могла закончиться, если бы не убийство Чуянова.

Впрочем, попытка не пытка, как говаривал когда-то многоуважаемый Лаврентий Павлович Берия.

Глава 9

Никита Макарович Рогачев уже заканчивал совещание, на котором давал соответствующий «настрой» руководителям хозяйствующих субъектов района, когда кабинет вплыла молоденькая, но вполне сформировавшаяся секретарша, которая не могла не впечатлять своими формами, о чем сама догадывалась, и с капризной ноткой в голосе пропела:

– Никита Макарович, Ихтеев просит принять.

Вскинув на «необъезженную кобылицу» взгляд и невольно вздохнув, Рогачев недовольно поморщился. «Глаза и уши» района, прокурор Макар Иванович Ихтеев доводился ему родным племянником, однако он менее всего вписывался в это совещание.

– Он что… здесь, в приемной?

– Да нет, на проводе.

– Но ведь я же тебя просил… пока совещание не закончится, никаких звонков!

– Говорила. Просила, чтобы перезвонил чуток позже, но он… – И Людмила виновато развела полными руками. Будто каялась в том, что не смогла сдержать родственный натиск районного прокурора.

– Ладно, ступай, – махнул рукой Рогачев. – А Ихтееву скажи, что смогу освободиться не раньше пяти. Пускай подходит.

Людмила скрылась за дверью, и Рогачев опустил тяжелую ладонь на полированную поверхность стола, словно невидимую муху прибил.

– Продолжим, товарищи. И… и пора закругляться.

Собравшиеся дружно закивали головами. Районный прокурор просто так, по пустякам, хозяина тревожить не будет…

Ихтеев был явно взволнован.

Поплотнее прикрыв за собой дверь, он кивнул Рогачеву и сразу же оседлал стул, уставившись на хозяина кабинета откровенно встревоженным взглядом.

– Ну, что еще случилось? – недовольно пробурчал Рогачев, в упор рассматривая племянника, который, в отличие от своего дяди, мог запсиховать по самому глупому поводу. – Надеюсь, с матерью все в порядке?

– С матерью-то все в порядке, да вот…

– Так в чем же тогда дело? – Рогачев хмыкнул, и на его широком лице застыла снисходительная ухмылка. – Или, может, очередной переворот в России начался?

В глазах Ихтеева сверкнули неприязненные искорки. С ним разговаривали, как с «шестеркой», и он, уже привыкший к власти в районном масштабе, с трудом выносил этот снисходительно-презрительный тон.

– Переворот в России пока не начался, – с нотками злости в голосе отозвался он. – А вот насчет кипиша в Боровске я поручиться не смогу.

– Даже так? – протянул Рогачев нарочито-удивленным голосом, однако в его глазах уже застыла настороженность. – Ладно, не тяни кота, говори, что случилось.

– Тайгишев был у Рябова.

– Ну и что с того? Они ж ведь, кажется, с детства корешат.

– Оно-то и плохо, что корешат. – Ихтеева раздражал снисходительный тон хозяина, говорившего с прокурором района, как с мальчишкой. – Если бы не корешили, все проще бы было.

– Говори толком! – Рогачев повысил голос.

– Ну, а если толком, – огрызнулся Ихтеев, – то Тайгишев рассказал Рябову о телефонном звонке с угрозами.

– Так в чем криминал-то? – Рогачев пожал плечами. – Решил пожалиться своему дружку, ну и пусть. Чего психовать-то из-за этого?

Голос хозяина кабинета был нарочито-спокойным, даже немного ленивым.

– Криминала, пожалуй, действительно нет, но только до того момента, пока Рябов не начнет землю рыть, чтобы выйти на телефонного «доброжелателя», который пожелал спокойной жизни его дружку, а это уже чревато многими последствиями.

– А если точнее?

– Он завяжет в единый узелок этот телефонный звонок с прошлогодним покушением на Тайгишева…

– Не ведь ты же прикрыл то дело!

– Я-то прикрыл, – согласился с Рогачевым Ихтеев, – но и Рябов не пальцем деланный. Он вправе поднять прошлогоднее уголовное дело в связи с новым фактом угрозы.

– Вот же тварь! – Рогачев хрустнул сжатыми в кулак пальцами, на его скулах заиграли желваки. Поднял на племянника тяжелый взгляд, в котором уже не было и тени недавней презрительной снисходительности. – Значит, ему же будет хуже!

– Кому хуже?

– Менту твоему, Рябову! – голос Рогачева зазвенел металлическими нотками. – А заодно и козлу этому, Тайгишеву!

Замолчал было, уставившись глазами в телефонный аппарат, и только желваки на скулах выдавали его состояние. Наконец поднял глаза на Ихтеева и все так же жестко произнес:

– Надо срочно нейтрализовать его! Причем нейтрализовать серьезно и надолго, лучше всего, конечно, навсегда.

– Это как еще? – вскинулся Ихтеев.

– Успокойся! – громыхнул баском Рогачев, и на его широком лице застыла жесткая усмешка. – Мочить твоего мента никто пока не собирается, надо вывести его из дела, чтобы под ногами не мельтешил… – И снова его тяжелый кулак опустился на полированную поверхность стола. – А сделаешь это ты! Да, и не вздумай затягивать!