Дети Дюны - Фрэнк Герберт

— Как мы можем быть столь уверены? — спросила Ганима. — Ведь это очень опасно.

— Но мы же все проверили, — возразил Лето.

— На этот раз все может быть по-другому. Что, если…

— Перед нами открыт только этот путь, — сказал Лето. — Согласись, что мы не можем пойти путем приема зелья.

Ганима в ответ только вздохнула. Ей не нравилась эта словесная пикировка, но она понимала, какая нужда давит на брата. Знала она и страшный источник собственного неприятия. Достаточно было одного взгляда на Алию, чтобы понять всю опасность внутреннего мира.

— Ну что? — спросил Лето. Ганима снова вздохнула.

Скрестив ноги, брат и сестра сидели в одном из своих потайных мест возле узкой расселины в скале, с которой отец и мать часто любовались заходом солнца в бледе. После ужина прошло два часа — предполагалось, что в это время близнецы занимаются телесными и духовными упражнениями. Сегодня брат и сестра решили поупражнять гибкость ума.

— Я попробую сделать это один, если ты откажешься помогать мне, — сказал Лето.

Ганима отвернулась и принялась с преувеличенным вниманием рассматривать влажную перегородку расселины. Лето вперил взор в Пустыню.

Они говорили на языке столь древнем, что даже название его стерлось из памяти поколений. Язык придал их общению ту интимность, в которую не смог бы проникнуть ни один посторонний. Даже Алия, которая сумела каким-то образом избежать ловушек внутреннего мира, смогла бы понять в этом языке всего лишь несколько слов.

Лето вдохнул воздух, напоенный душным запахом фрименского пещерного сиетча, который существовал некогда в этом природном алькове. Гомон сиетча и влажная жара его уже давно исчезли, и брат с сестрой чувствовали от этого большое облегчение.

— Я согласна, что нам нужно руководство, — сказала Ганима. — Но если мы…

— Гани, нам нужно нечто большее чем руководство, нам нужна защита.

— Возможно, такой защиты просто не существует, — сестра взглянула брату в глаза, блестевшие хищным блеском. Глаза были полным контрастом безмятежным чертам спокойного лица.

— Нам надо любым способом избежать одержимости, — сказал Лето, при этом он использовал инфинитив древнего языка, форму строго нейтральную в залоге и времени, но очень активную в усилении значения.

Ганима верно истолковала слова брата.

— Мох'пвиум д'ми хиш паш мох'м ка, — ответила она. Вместилище моей души есть вместилище тысячи душ.

— И даже больше, — возразил Лето.

— Зная об опасности, можешь ей противостоять, — это было утверждение, а не вопрос.

— Вабун'к вабунат! — сказал он. — Поднимаясь, ты поднимаешься!

Лето чувствовал, что его выбор является очевидной необходимостью. Если уж делать это, то делать активно. Надо допустить прошлое в настоящее и направить его в будущее.

— Муриат, — тихо произнесла Ганима. — Это должно быть сделано с любовью.

— Конечно, — в знак согласия Лето взмахнул рукой. — Мы посоветуемся, как наши родители.

Ганима молчала, стараясь справиться с комом в горле. Повинуясь неясному инстинкту, она смотрела на юг, на сероватые силуэты дюн, готовые раствориться в вечерних закатных сумерках. Именно туда ушел отец на свою последнюю прогулку.

Лето смотрел со скалы вниз на зеленый оазис сиетча. Теперь, в сумерках, все было серым, но мальчик знал форму и цвета оазиса: медно-красные, золотистые, красные, желтые и рыжие окаймляли скалы по границе зеленых насаждений. За границей скал широким поясом раскинулись разлагающиеся остатки жизни Арракина, убитой привезенными неведомо откуда растениями и избытком воды. Теперь этот пояс был границей Пустыни. Ганима заговорила.

— Я готова, мы можем начинать.

— Да, будь все проклято! — он шагнул вперед, коснулся руки сестры, чтобы смягчить грубость. — Пожалуйста, Гани, спой песню. Мне будет легче.

Ганима подошла к брату, обняла его левой рукой за пояс, глубоко вдохнула и прочистила горло. Ясным и звонким голосом она запела песню, которую мать часто пела отцу:

Я отплачу тебе за тот подарок, что ты мне дал;Я окроплю тебя сладкой водой.Воцарится жизнь в этом тихом месте:Любовь моя, ты будешь жить во дворце,Враги твои обратятся в ничто.Мы пройдем вместе тот путь,Что проторила для нас любовь.Я укажу тебе верный путь,Ведь тот дворец — моя любовь к тебе…

Тишина Пустыни, в которой даже шепот казался криком, чистый голос Ганимы возымели магическое действие на Лето — мальчику показалось, что он погружается в неведомые глубины, становясь своим отцом, чья память расстилала перед его взором ковер прошлого бытия.

На краткий миг я должен стать Паулем, сказал себе Лето. — Рядом со мной не Гани; это моя возлюбленная Чани, чьи мудрые советы не раз спасали нас обоих.

Ганима, со своей стороны, с пугающей легкостью приняла маску своей матери. Женщинам такое перевоплощение дается легче, чем мужчинам, но таит гораздо большую опасность.

В голосе Ганимы появилась ласковая хрипотца.

— Посмотри туда, любимый!

Первая луна заливала Пустыню призрачным светом, а по небу протянулся оранжевый огненный шлейф. Корабль, доставивший на Арракис госпожу Джессику, улетал к далеким созвездиям с грузом дурманящей приправы.

Ранящее душу воспоминание пронзило сердце мальчика, ласковыми колокольчиками зазвучало в его голове. В какое-то мгновение Лето почувствовал себя герцогом Джессики. В груди заныло от любви и боли.

Я должен быть Паулем, напомнил он себе.

Трансформация обрушилась на Лето своей пугающей двойственностью. Было похоже, что он превратился в темный экран, на который был спроецирован образ отца. Мальчик одновременно чувствовал свою и отцовскую плоть — этот дуализм грозил раздавить.

— Помоги мне, отец, — прошептал Лето.

По изображению прошла мимолетная рябь, и вот уже в сознании Лето возникло другое впечатление, при этом его собственное «я» стояло в стороне, наблюдая за происходящим.

— Мое последнее видение еще не прошло, — сказал Лето голосом Пауля и повернулся к Ганиме. — Ты знаешь, что я видел в последний раз?

Ганима коснулась рукой его щеки.

— Ты пошел в Пустыню умирать, любимый? Ты это сделал?

— Может быть, я действительно пошел умирать, но то видение… Разве это не было достаточным основанием для того, чтобы остаться жить?

— Даже слепым?

— Даже слепым.

— Куда ты мог уйти?

Отец судорожно вздохнул.

— В Якуруту.

— Мой возлюбленный, — слезы заструились по щекам Ганимы.

— Муад'Диб, герой, должен быть низвержен, иначе это дитя не сможет вырвать нас из хаоса.

— Золотой Путь, — сказала Ганима. — Это нехорошее видение.

— Это единственно возможное видение.

— Алия потерпела неудачу тогда…

— Совершеннейшую. Ты же видела запись.

— Твоя мать вернулась слишком поздно, — на детском личике девочки появилось мудрое выражение Чани. — Но не может ли быть другого видения? Возможно, если…

— Нет, любимая, это дитя не может прозреть будущее, а потом в целости и сохранности вернуться обратно.

Тело отца снова потряс глубокий судорожный вздох, и Лето почувствовал страстное желание отца прожить во плоти еще одну жизнь, опять принимать живые решения и… Сколь отчаянна нужда исправить прошлые ошибки!

— Отец! — позвал Лето, и зов эхом отдался под сводом его черепа.

Это был глубинный волевой акт, в ходе которого мальчик почувствовал медленное, тягучее освобождение от внутреннего присутствия отца, исчезновение ощущений и расслабление мышц.

— Любимый, — прошептал позади голос Чани, и отец остановился. — Что случилось?

— Постой, не уходи, — умоляюще произнес Лето своим немного охрипшим голосом. — Чани, ты должна сказать нам, как избежать того, что случилось с Алией.

Ответил на этот вопрос Пауль. Он говорил с трудом, делая долгие паузы.

— В этом нет определенности. Вы… видели то… что почти… произошло… со мной.

— Но Алия…

— Ею овладел проклятый барон!

От волнения у Лето пересохло в горле.

— Он… я…

— Он есть в тебе… но… я… мы не можем… иногда мы чувствуем… друг друга, но ты…

— Ты не можешь читать мои мысли? — спросил Лето. — Ты будешь знать, если… он…

— Иногда я способен чувствовать твои мысли… но я… мы живем только в вашем сознании, мы существуем только… посредством его отражения… Нас создает ваша память. Это опасно… память слишком точна. И те из нас… те из нас, кто любил власть… кто добивался ее… любой ценой… у того память более точна.

— Она сильнее? — прошептал Лето.

— Сильнее.

— Я знаю твое видение, — сказал Лето. — Слишком хорошо, чтобы дать ему завладеть мною. Я стану тобой.