Двери паранойи - Андрей Дашков

В трупе возобновился некий обмен веществ, но это не имело ни малейшего отношения к биологии. Скорее, мертвец напоминал сейчас разоренный муравейник, занятый срочным восстановлением самого себя, только вместо муравьев работали незримые агенты двух египетских крестов, лежавших в кармане моих джинсов.

Никто не обыскал скончавшегося психа – и слава Богу! Впрочем, со славословием я немного поторопился, потому что испугался. Испугался, даже находясь вне пределов физического. Я, трусливое создание, боялся того, чем могло стать существо с трансформирующейся плотью, которое находилось где-то рядом. Как будто у меня был выбор!

Вообразите, что испытал бы Грегор Замза[10], если бы он присутствовал при самом ПРЕВРАЩЕНИИ? Так вот, мне было в сотню раз хуже. Я прикоснулся к вещам абсолютно чуждого происхождения. Я почувствовал их влияние, притяжение, власть темной половины – более сильную, чем липкие узы кошмаров, снящихся человеку. Потому что этот кошмар снился уже не человеку. Он снился «анхам», андрогинам, вневременным тварям изнанки. Они предлагали жизнь взаймы, но в этой сделке было что-то бесконечно страшное, непоправимое, порочное, извращенное…

Короче: я «увидел» потоки лимфы и размороженные ручьи крови. Каждый из крестов, лежавших в кармане джинсов, уже не был просто куском вещества с четко очерченными границами. Вдвоем они делали в два раза быстрее то, с чем справился бы и один «анх». Кажется, я обнаружил причину необъяснимого «долголетия» и неуязвимости Виктора и прочих охотников герцога (здесь мне поневоле приходится прибегать к терминологии моего гребаного биографа – он пытался писать о том, что не может быть зафиксировано в сознании и является лишь неистощимым источником ассоциаций).

Тени «анхов» разрастались; их энергия пронизывала джинсовую ткань и проникала в труп, соединяя фрагменты раздробленных костей; дьявольская алхимия растворяла свинцовые пули; тяжелый металл выводился наружу в виде мельчайших капель, которые скатывались по телу, как ядовитый дождь, поливающий разрушенную Хиросиму. Из загрязненного окружающего воздуха «анхи» извлекали чуть ли не все элементы таблицы Менделеева. Более того, до меня вдруг дошло, что кресты обладают способностью считывать генетический код. Они не только считывали, мать их так, но и изменяли его! Тогда я еще не представлял, к чему это приведет.

Поврежденная органика поразительным образом восстановилась за какие-нибудь десять-пятнадцать минут. Спустя некоторое время на теле практически не осталось следов трех огнестрельных ранений. И все сильнее этот муляж, подготовленный к новой жизни, притягивал меня. Сопротивляться было невозможно – законы гравитации распространяются и на падших ангелов.

Власть темной половины. Я не понимал до конца что это, но чувствовал неодолимый зов. Словно запах желанной самки. Словно шепот колдуна в гаитянских джунглях. Словно крик птицы за облаками… Кто-то (не важно кто) уже произнес «хекаи»[11] – слово власти.

18

Перед тем как вторично утратить неоцененную мной и ненужную мне свободу, я все же успел заметить, что рефрижератор оказался на южной окраине города, которая представляла собой уродливую мешанину мелких заводиков, старых поселков, заброшенных новостроек и несуразно больших частных домов, похожих на инопланетные гробницы. Их явно строили хорошо замаскировавшиеся пришельцы с дефектами восприятия. Ничем иным нельзя было объяснить эту запредельную архитектуру.

Привычная картина. Часть города, где я родился. Часть, похожая на целое. Ничем не хуже и ничем не лучше других. Место, носящее печать упадка, обреченности и вечного жлобства. Тут рано взрослели и рано умирали – не обязательно физически. Теневикам и бандитам здесь было уютно, как шампиньонам в сыром склепе. В любом из дырявых зданий могло находиться что угодно: от цеха, производящего подпольную водку, до «танцплощадки» местных гопников.

Проклятый город контрастов. Нищие старухи, ковылявшие через улицу в поисках пустых бутылок, мирно делили ее с «мерседесами». Уже давно никто ничему не удивлялся. И даже сами контрасты стали пошлыми. Спутниковые антенны и непролазная грязь; малолетние давалки в рваных колготках и надменные шлюхи, по-рыбьи бессмысленно глядящие из-за тонированных стекол; еврейский мальчик в очках и со скрипкой в футляре, трусливо и покорно сносящий пинки под зад от своих одноклассников, – мальчик, который лет через двадцать будет вдохновенно елозить смычком по струнам на телеэкранах всего мира, воспаряя к «высотам духа». Но где сейчас эти высоты?..

Небо отражается в лужах мочи и осколках битых стекол. Голодные бездомные собаки слизывают пятна человеческой слюны и мокроты. Псы дальновидны и привыкают к запаху и вкусу… Из окна проезжающей машины торчат женские ноги. Из баров доносится песня: «…эти ласки, эти неземные ласки». Под такую же музыку школьницы радостно расстаются с девственностью. Никто больше не верит в сказки о сокровищах. Нет никаких сокровищ. Есть только мусор. Зачем работать? Зачем бежать по эскалатору? Когда выбьешься из сил, тебя все равно снесет течением. Сносит каждого – рано или поздно. Образование ценится так же низко, как трезвость и эта самая пресловутая девственность. Ни первое, ни второе, ни третье нисколько не помогают выжить. Рыночная цена всегда справедлива – будь то цена капусты или человека.

Еще немного – и захочется вернуться в психушку. Мне казалось, что я отвык от этого города, но все осталось по-прежнему. Ничего не изменилось. Только черное сделалось еще чернее, а серое – еще серее.

Город тотальной никчемности. Он выглядит сумеречным даже при ярком солнечном свете. Здесь любят только от страха перед одиночеством, но всякие надежды на взаимопонимание абсолютно беспочвенны. Жестокий город, прекрасный город, вынимающий душу. Так пусть она летит к черту и замерзает под звездами на ледяном ветру!..

Я окончательно расслоился. Теперь «нас» трое. Первый, который «я», лежит в цинковом гробу. На мой взгляд, он слишком молод для смерти. В нем уже все живо. Все, кроме мозга.

Второй как-то связан с Первым, но пока не проник ВНУТРЬ. Что-то мешает ему. Он – глаза и уши мертвеца; он движется вместе с гробом и рефрижератором к еще неизвестной цели. Возможно, полное слияние Первого и Второго означает преодоление последнего препятствия на обратном пути с того света.

Однако есть и Третий. Он настолько обнаглел, что смотрит со стороны на все это дерьмо и пускает лирические пузыри.

Я приказываю Третьему заткнуться и сосредоточиваюсь на том, чтобы удержать Второго вне тела. Уроки Фариа помогают плохо; медленно, но верно я возвращаюсь в реанимированную плоть, которая внушает мне такой ужас.