Анж Питу - Александр Дюма

Бийо согласился с доводами дочери и велел ей договориться насчет платья для Питу с г-ном Дюлоруа, портным из Виллер-Котре.

Катрин была права, новое платье было для Питу отнюдь не лишним: он до сих пор носил те штаны, что купил ему пять лет назад доктор Жильбер, — штаны, некогда чересчур длинные, а теперь чересчур короткие, хотя, не будем скрывать, стараниями тетушки Анжелики удлинялись каждый год на целых два дюйма. Что же до кафтана и куртки, о них уже два с лишним года не было речи; их заменяла саржевая блуза, в которой наш герой предстал перед читателем на первых страницах этого повествования.

Питу никогда не задумывался о своем наряде. В доме мадемуазель Анжелики не водилось зеркал, а взглянуть на свое отражение в лужицах, подле которых он ловил птиц, мальчику, не склонному, в отличие он Нарцисса, любоваться собою, в голову не приходило.

Но с той минуты, когда мадемуазель Катрин предложила ему сопровождать ее на танцы, с той минуты, когда она завела речь об элегантном кавалере г-не де Шарни, с той минуты, когда слух Питу поразило сообщение о чепчиках, с помощью которых девушка надеется приукрасить себя, племянник тетушки Анжелики взглянул в зеркало и, удрученный ветхостью своего наряда, спросил себя, нет ли и у него средства как-нибудь приумножить свои природные достоинства.

К несчастью, ответа на этот вопрос Питу не знал. Платье его истрепалось; на покупку нового платья требовались деньги, а Питу отроду не имел ни единого денье.

Питу знал, что пастухи, соревнуясь в пении или игре на свирели, увенчивали себя розами; но он справедливо рассудил, что этот венец, пусть даже он окажется ему к лицу, лишь подчеркнет убогость его наряда.

Поэтому Питу был приятно удивлен, когда в воскресенье, в восемь часов утра его размышления о способах украсить себя прервал Дюлоруа, вошедший к нему в комнату и повесивший на стул кафтан и штаны небесно-голубого цвета, вкупе с длинным белым в розовую полоску жилетом.

Вслед за ним вошла белошвейка и повесила на другой стул, стоявший напротив первого, рубашку и галстук; ей было приказано, если рубашка окажется впору, сшить еще полдюжины таких же.

То был час сюрпризов: за белошвейкой явился шляпник. Он принес маленькую треуголку самой модной и элегантной формы, одно из лучших произведений г-на Корню, первого шляпника Виллер-Котре.

Кроме того, шляпник доставил от сапожника пару башмаков с серебряными пряжками, сделанными по вкусу самого сапожника.

Питу не мог прийти в себя, не мог поверить, что все эти сокровища предназначаются ему. В самых дерзких мечтах он не смел вообразить себя владельцем такого гардероба. Слезы благодарности выступили у него на глазах, и он смог пробормотать только одно:

— О мадемуазель Катрин! Мадемуазель Катрин! Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали!

Все вещи были точно по мерке, словно их сшили нарочно для Питу, но башмаки оказались вдвое меньше, чем нужно. Господин Лодро, сапожник, снял мерку с ноги своего сына, который был старше Питу на четыре года.

На мгновение превосходство над юным Лодро преисполнило Питу гордости, но гордость сразу уступила место тревоге, когда он сообразил, что ему придется идти на танцы без башмаков или же в старой обуви, никак не сочетавшейся с новым нарядом. Впрочем, тревога Питу очень скоро рассеялась: ему оказались впору башмаки, присланные для папаши Бийо. Выяснилось, что, по счастью, у г-на Бийо такая же огромная нога, как у Питу, о чем решили не сообщать фермеру, дабы он не обиделся.

Пока Питу облачался в свои роскошные одежды, прибыл парикмахер. Он разделил соломенные волосы Питу на три части: одной, самой густой, надлежало опуститься на спину в виде косички, двум другим — укрыть виски; боковые эти пряди носили малопоэтическое название «собачьи уши»; но что поделаешь — так их называли.

Не станем скрывать: когда Питу, причесанный, завитой, с косичкой и «собачьими ушами», в кафтане и штанах небесно-голубого цвета, в розовом жилете и рубашке с жабо, взглянул в зеркало, он с трудом узнал самого себя и обернулся, дабы удостовериться, не сошел ли на землю Адонис собственной персоной.

Но в комнате больше никого не было. Тогда Питу приятно улыбнулся и, высоко подняв голову, сунув руки в жилетные кармашки, встав на цыпочки, произнес:

— Что ж, поглядим на этого господина де Шарни!..

В самом деле, в новом облачении Анж Питу как две капли воды походил если не на пастуха из эклоги Вергилия, то на пастуха с картины Ватто.

Поэтому на кухне его ждал подлинный триумф.

— Ах, посмотрите, маменька, как хорош стал Питу! — закричала Катрин.

— И вправду, его не узнать, — сказала г-жа Бийо.

К несчастью, Катрин не ограничилась общим осмотром, восхитившим ее, и перешла к деталям. А в деталях Питу был далеко не так хорош.

— Ох, какие у вас огромные руки, — сказала Катрин, — никогда таких не видела!

— Да, — сказал Питу, — руки у меня хоть куда, правда?

— И колени большие.

— Это оттого, что я еще расту.

— А по мне, вы и так выросли уже предостаточно, господин Питу.

— Это не важно, все равно я еще вырасту; мне ведь только семнадцать с половиной.

— А икры у вас совсем тощие.

— Точно, икры так себе, но они тоже еще подрастут.

— Дай-то Бог, — сказала Катрин. — Но все равно вы очень хороши.

Питу поклонился.

— Ну и ну! — сказал фермер, входя и в свой черед окидывая Питу взглядом. — Экий ты красавец, мой мальчик! Хотел бы я, чтобы тебя увидела в таком наряде тетушка Анжелика.

— Я тоже, — сказал Питу.

— Хотел бы я послушать, что бы она на это сказала, — продолжал фермер.

— Она бы ничего не сказала, она бы взбесилась.

— Но, отец, — сказала Катрин с некоторой тревогой, — она ведь не сможет забрать его назад?

— Так она ж его выгнала.

— К тому же, — добавил Питу, — пять лет уже прошли.

— Какие пять лет? — спросила Катрин.

— Те, на которые доктор Жильбер оставил ей тысячу ливров.

— Так он оставил вашей тетушке тысячу ливров?

— Да, да, да, чтоб она заплатила за мое обучение.

— Вот какой это человек! — сказал фермер. — И всякий день я слышу о нем нечто подобное. Вот почему, — Бийо решительно махнул рукой, — я буду верен ему до гробовой доски.

— Он хотел, чтобы я выучился ремеслу.

— И был прав. Но случается так, что хорошие намерения извращаются дурными людьми. Человек оставляет тысячу ливров на то, чтобы парнишку обучили ремеслу, — глядь, а парнишку вместо этого отдают длиннорясому, который хочет запереть его в семинарию. И сколько же она платила твоему аббату Фортье?