Играл духовой оркестр... - Иван Уханов

— Хорошо у вас… вольно. Какой домяка! — Фролов шагнул в кухню.

— Своя избушка — свой простор, — ласково шепелявила Архиповна. — Вольно, уж куда вольней. Да только скучновато.

— Вы что ж, мамаша, одна живете?

— Со внучком.

— А семья, остальные где?

— Мы и есть семья. Все тут. От Березовых что осталось, то и есть мы.

— Березовых? — Фролов на мгновение задумался. — Хорошая фамилия, слышал, а где?

— Как не слыхать? С Коленькой-то, поди, познакомились, с внучком моим? На председателевой машине как раз он вас прокатнул. Вдвоем и поживаем.

Фролов вспомнил рыжеватый чуб, синие глаза шофера «Волги».

— Он что ж, холостует?

— То-то и оно. Под тридцать человеку, а бобыль.

— Безобразие! — с веселым возмущением сказал Фролов.

— Безобразие. Намедни с председателем взяли его в оборот. Ан к нему и приступа нет, даже слухать не желает. «Чего я вам плохого сделал, что женить меня хотите?»

Фролов захохотал.

— Ну и фрукт! Ничего, мамаша, обженим.

— Дай бог. Вразумили б его. Пошто, мол, бабке своей не хотишь угодить, на старости потешить… Как бы возрадовалась я невестке, а там правнучка ожидай. Род Березовых сгублен, а кто поправит? Беда бедная. Ходит, гуляет. А кабы жениться-остепениться? Нету. — Архиповна кружилась по кухне, ставила на стол тарелки. — А вообче, живем дай бог: и поесть, и попить, и одеть-обуть есть чего. А это Коленька плиту приладил. Газом варить станем. Газ ведут. И как же без дров и кизяку?.. Да вы садитесь, сядьте. Перекусите с дороги. Сливочки свежие, яички из гнездышка. Вот, вот. А меня, болтливую, меньше слухайте. Разговором сыт на будешь. Сладка беседа, да голодна. Грех мой: насижусь одна-то, наскучаюсь по человеку. Вот язык угомону и не знает… Ешьте, ешьте, я помолчу.

— Говорите, пожалуйста. Я слушаю вас с удовольствием. — Фролов сполоснул руки, сел за стол, выпил бокал прохладных сливок. — Прелесть! В городе разве таких купишь… Хорошо живете.

— Родилась тут и, глянь, седьмой десяток донашиваю. — Архиповна присела на табуретку и через стол прямо и спокойно смотрела на Фролова. На ее маленьком костистом лице, в путанице морщин жили добрые светло-карие глаза. — При мне в колхоз сошлись. Чуть поокрепли, а тут война у ворот. Двоих проводила… Царство им небесное… И после войны бедствовали. Хозяина в колхозе не было. А там привезли откуда-то. Грамотный попался человек, да только не нашей дорожки… Это как бы сидит в застолье гость, шутки шутит, песни поет, а сам все на часы да на дверь поглядывает. Мы ему дверь эту вскорости и отворили: ступай, милый, не томись. Не конь, так и не лезь в хомут. Толку-то? А вы яички, яички. Свежехоньки. Ешьте, здоровьем-то, поглядь, не шибко богат. Худ, как наш Егор Кузьмич.

— Это вы напрасно, мамаша. — Фролов улыбнулся. — У меня средняя упитанность. По-городскому, значит, в меру. И Егор Кузьмич видом хорош.

— Видом-то не знаю, а делами — орел. Вывел нас в люди. А легко ли?.. Бывало, много тут наезжало командиров, покрикивали, куда Егору Кузьмичу поворачивать — направо аль налево. Подымет ногу председатель, а куда ей ступать — это по телефону из района ему собчали. Так и шагал… Помню, я тогда бригадой верховодила. Видела, как терзался Егор Кузьмич. Выдюжил…

Архиповна совсем не заботилась о том, слушают ее, нет ли. Ей охота поговорить, соскучилась. Норовила чем-то порадовать свежего человека, открыться перед ним, задружить.

— Колька на рыбалку с ним ездил. А после сказывал: на Егоре Кузьмиче и живого места нету. Все тело в ранениях да ожогах. А спина-то ровно старый зипун в заплатках… из чужой, слышь, кожи… С фронту Егора молодым весной привезли. Война на убыль шла. Вывели его из саней: а на груди — медалев да ордянов! А сам худущий, еле-еле на ногах-то… Смеется: «Здрасте, бабы. Аль не признаете?» Года два квелился, а после — пошел и пошел. Учетчиком, бригадиром.

С улицы донеслись резкие, точно выстрелы, хлопки пастушечьего кнута, глухой путаный топот. Архиповна побежала на крыльцо. Фролов достал сигареты и вышел на воздух покурить.

По улице широко и густо валило стадо. В ворота, тревожно и радостно мыча, вошла черная, в белых звездочках корова, следом прошмыгнули козы.

— Ночка, Ноченька. — Архиповна шагнула навстречу животным.

За ужином Фролов ел румяные теплые ватрушки, запивал парным молоком, нахваливал Архиповну, а та с горячей старательностью все более открывала себя — какая она стряпунья и хлебосолка. Фролову было хорошо от еды и мысли, что впереди у него легкая жизнь среди добрых людей, таких, как Архиповна, Колька, Егор Кузьмич. Казалось, он всегда знал их, но только не видел никогда, а теперь встретил.

Лежа на высокой мягкой кровати, Фролов сонно прислушивался к тишине большого безлюдного дома, к шепоту квашни на печи, к редким неясным звукам засыпающего села. Из форточки наплывали волны крепкой свежести, и приятно было смотреть в белесую темноту осенней ночи, дышать и не думать. Его не покидало чувство беззаботности, легкое настроение курортника. И только где-то в глубине неприятно посасывало.

Ему вспомнился сегодняшний разговор в правлении колхоза. Егор Кузьмич, председатель, сухощавый, подбористый, с крупными жесткими чертами лица, представил его членам правления. Вот, дескать, тот самый скульптор, которого мы просили сделать обелиск. По условиям договора ему полагается за работу две тысячи рублей. И тут произошло нечто курьезное.

— Эй-ге! — воскликнул маленький человек в аккуратном сером костюмчике. Фролов сидел позади и не видел его лица, а только узкую спину, лысеющий затылок, чисто выбритую шею. — Я только что из отпуска. Разговоров ваших, Егор Кузьмич, не слыхал. Как хотите, а таковых денег мне сейчас не найти. И как бухгалтер я не…

— Успокойся, Трофимыч. — Председатель мельком и как-то виновато глянул на Фролова. — Товарищи, деньги найдем. Впрочем, решайте сами. Давайте общеколхозное собрание проведем. Как народ скажет…

Загудели голоса:

— Да ну… Егор Кузьмич. Неужто кто против этакого дела…

— Не будет таких.

— Значит, добро? — Председатель легонько стукнул ладонями по столу.

— А почему две тыщи? — спросил бухгалтер, вставая со стула. — По каким таким расценкам? А может, три тыщи надо. Как, товарищ скульптор?

Фролов встал, спокойно посмотрел в растерянное лицо председателя:

— Мне непонятно, Егор Кузьмич, одно: обелиск нужен или нет? Если нет, отвезите меня, пожалуйста, домой. Я не напрашивался к вам, сами пригласили. Можем и распрощаться.

В кабинете на миг стало тихо. Потом заговорили наперебой.

— Ребятишкам оркестр вон какой отгрохали, а на памятник средств нет. Гроши считаем. Стыд-головушка.

— Верно. На балалайки денег нашли, а тут ишь обедняли.

— Да разве я против? Я — «за»! — опускаясь на стул, сказал бухгалтер. — Но хочу по всей законности…

Фролов раскрыл лежавшую на коленях кожаную папку, вынул из нее проект, крупные фотоснимки.

— Вот смотрите. Эти обелиски установлены в Покровке и Озерном, то есть у ваших соседей. Моя работа. Нравится, нет — судите сами.

Снимки пошли по рукам и не скоро вернулись к Фролову. Это были хорошие снимки, четырехметровые обелиски выглядели гигантски, стройно и красиво устремлялись в небо, казались выше деревьев и горизонта.

— Повторяю, я ничего вам не навязываю. Просто для вас лучше заказ сделать по трудовому соглашению, ибо перечислением через наш худфонд обойдется гораздо дороже, да и волокиты больше. Ваше право, как пожелаете, — улыбаясь, сказал Фролов, ощущая тягостную неловкость, стыдясь своих слов и улыбки. Этот торг угнетал его.

По кабинету плыли мужские голоса:

— Да… Чисто, культурно сработано.

— Чего там. Пиши договор, Кузьмич.

— Районное начальство задумку нашу одобрило…

Дверь открылась, вошел высокий густобровый старик, с короткой серой бородой и мочальными усами. Стоя у порога, он снял шапку-ушанку, ладонью вытер со лба пот.

— Жарынь какая после дождичка, — вздохнул он, оглядывая сидящих, свои кирзовые сапоги и забрызганный известкой бушлат.

— Это хорошо, Кирилл Захарыч. Пусть подсохнет, рано дождям, погодили бы, — сказал председатель, взглянув в солнечное окно, — А ты проходи, садись. Что у тебя?

Старик нерешительно переминался с ноги на ногу, мял в руках шапку.

— Да я было опять насчет алебастру… А коли заняты, посля зайду.

Старик ушел. Все молча посмотрели ему вслед.

— Вот кому бы памятник поставить, — тихо сказал Егор Кузьмич. — Четырех сыновей на фронт проводил… Трофимыч, а почему до сих пор Кириллу Захарычу не достроили дом?

— Это вы у райкомбината спросите. Деньги бригаде я выплатил сполна, — ответил бухгалтер.

— Хорошо, разберусь. — Председатель посмотрел на часы. — Ну что? Кажется, все ясно. Давайте, хлопцы, по работам. Время — золото.