Тетрис с холостяками - Ирина Мазаева

Когда через два месяца его задержали с пакетом марихуаны и посадили в СИЗО, Эллочка побежала под окна кричать ему какие-то важные слова. И обнаружила под этими самыми окнами все ту же женскую часть пяти факультетов в полном составе. Это, наверное, был шанс отрезвиться, вытереть сопли и впервые поглядеть на мир осмысленно, но она его прозевала. Злобно поджав губки, искоса окинув взглядом соперниц, она гордо подняла головку и отправилась восвояси. И, обиженная, писем Гаврилову в колонию не писала.

Потом был Иванов. Иванов рок-музыкой не увлекался, но подвернулся ей как нельзя вовремя. Эллочка уже окончила университет, помыкавшись годик без работы, устроилась в школу и получила в наследство от бабушки скромную однокомнатную квартирку. Таким образом, одна часть заложенного в нее добрыми родителями жизненного сценария – образование, работа, налаженный быт – была отыграна, пора было переходить к следующей серии.

Тут, собственно, и явился Иванов. В меру красив, в меру умен, в меру разговорчив. Каждый встретившийся с ним впервые сразу же начинал подозревать, что видел его раньше, столь привычна и уместна в любых обстоятельствах была его внешность. На женщин он производил впечатление человека, которому можно довериться. С ним было спокойно.

Впрочем, и на это бы не клюнула Эллочка, пришедшая уже к своим двадцати трем годам к выводу, что «все мужики – сволочи», если бы не одно обстоятельство: к моменту встречи с ней Иванов Андрей Павлович почему-то оказался брошен женой и безутешен. Брошен и безутешен – а потому его артистичная (вернее, истеричная) натура выказала себя во всей красе. В первую очередь – с друзьями. Друзья сначала молча наливали ему водки, а потом почему-то оставили страдать в одиночестве. Неудовлетворенный Андрей Павлович решил наверстать на работе: женский коллектив, конечно, синхронно с ним закатил глазки, но начальство этого не оценило, и маячившая до того должность уплыла к другому. Странно было, если бы Иванов и Эллочка не встретились.

Эллочка со своим филологическим образованием, скромной учительской зарплатой и квартиркой с ситцевыми занавесочками вдруг почувствовала себя постыдно успешной, сильной и смелой и рьяно бросилась спасать Андрея Павловича, быстро, впрочем, превратившегося в Андрюшеньку. Тем более что тот поступил благородно: ушел от жены – как и подобает настоящему мужчине – с одной зубной щеткой. Так, с единственным предметом личной гигиены, он и пришел к Эллочке буквально на следующий день знакомства, озаботив новую подругу покупкой всего прочего, без чего человеку обойтись невозможно, начиная с трусов и заканчивая вторым компьютером в кредит.

А спасать никого нельзя. Можно, разве что, помочь немного, и то при условии, что человек сам прилагает хоть какие-то усилия для собственного спасения. Вспоминать бы ей в таких случаях девиз первого конгресса российской благотворительности: «Лучшая помощь – помочь человеку не нуждаться в помощи», висевший в их школе в кабинете истории, но Эллочка с историчкой не дружила и в кабинете у нее не бывала.

Жизнь их – Эллочки и Иванова – сложилась самая обычная, мало похожая на счастливую. Как-то неожиданно быстро из сильной и смелой спасительницы Эллочка превратилась в забитую, запуганную мышку, в жертву. Обиды на мужчину, еженощно сопящего рядом, накручивались – налепливались одна на другую, давили, душили и постепенно убивали обоих. «Доброе утро», – говорил Эллочке Иванов в те редкие мгновения, когда забывал о постоянном чувстве вины перед ней, и пытался поцеловать, но она в ужасе отстранялась: в этих словах и действиях ей виделся какой-то страшный подвох, какая-то особенно изощренная попытка обидеть ее.

Но и уйти, точнее, прогнать его, разорвать мучительную связь не могла. По ночам ей снился один и тот же сон: она идет по центру города, кругом люди, а у нее – глянь! – обуви-то на ногах нет – босая! И все смотрят и показывают пальцем, и так это унизительно, так позорно... Так жалко она каждый раз во сне опускала глаза, сжималась в комок, что, просыпаясь, изо всех сил хваталась за спящего рядом мужчину, плакала и обещала все простить ему. Иванову в такие минуты становилось противно и досадно. И неловко за нее. Спать в обнимку он не любил и не мог и потому раздражался.

Эллочка всегда знала, что однажды он уйдет к другой. К какой-то другой – красивой, сильной, уверенной в себе женщине. «К стерве, – успокаивала она сама себя, – все мужики любят стерв. А таких, как я – милых, добрых, заботливых, – просто используют». И заранее смотрела на Иванова с ненавистью. И он ушел. Хотя совсем по другой причине.

Эллочка – принципиальная, пионерски правильная – жила с ним как бы авансом, ради «светлого будущего», видя в нем не того, кто он есть, а того, кем он может стать. И чтобы скорее это великолепное превращение осуществилось, она всячески воспитывала и переделывала его. Каждый день она уговаривала себя, убеждала, что нужно всего лишь немного подождать, немного потерпеть и так тщательно взращиваемые в нем достоинства наконец дадут свои плоды, а старательно искореняемые недостатки завянут. И когда вот-вот уже должна была свершиться эта волшебная перемена, Иванов ушел к другой женщине с массой недостатков и полным отсутствием каких-либо достоинств.

Но ведь есть достоинства, которые не сразу заметишь, – эта женщина всего лишь приняла Иванова таким, какой он есть сейчас, на данный момент, а не таким, каким он мог бы стать. По крайней мере, Иванову так показалось. Ведь все мы, в общем-то, хотим, чтобы нас любили сейчас и таких, какие мы есть.

«Как же это было давно, давно!» – думала Эллочка, играя на работе в тетрис.

Еще бы, вместе с Ивановым из ее жизни исчезли, казалось, вообще все особи противоположного пола. И эти долгие годы бабских разговоров на работе, бесконечных проверок школьных сочинений дома едва не превратили принцессу в лягушку. Этакая сказка наоборот. Но это мы теперь все знаем про нее, а Эллочка, оптимистично настроенная, свято верящая в светлое будущее, уже и думать забыла про Гаврилова, Иванова, про долгие годы одиночества и мокрые подушки. Вот она вся на ладони: светится, глупо хихикает и ждет звонка из профсоюза.

Да, да, Эллочка влюбилась. У нее в голове начался тот самый бесконечный монолог, в котором она постоянно оправдывалась перед ним, что-то ему объясняла про себя, в чем-то его обвиняла – то самое состояние, которое женщины называют «думаю о нем и днем и ночью».

Сначала Эллочка обвиняла его в хамстве, представляла себе, как она входит в его кабинет и дает ему пощечину. Она подолгу вспоминала это самое лицо, по которому следовало ударить, но чем больше она его себе представляла, тем меньше ей хотелось приводить глупый план в действие. Эллочка ни минуты не сомневалась, что Профсоюзник – бабник и вообще такая же сволочь, как все остальные мужики, но при этом умудрялась часами изводить себя, укоряя в нечуткости и невнимании к нему. Эллочка постоянно повторяла его последние слова о том, что она обращает на него внимание, только когда ей что-нибудь от него нужно, и чувствовала себя эгоисткой, жестокой и черствой.