Повесть о полках Богунском и Таращанском - Дмитрий Петровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Денис вызвал нескольких партизан из бывших в хате. Он хотел назвать и Мелентия Юза, любезничавшего возле печи с хорошенькой чернобровой дивчиной, дочерью лесника-хозяина. Но, уловив движение девушки, видимо, не хотевшей расставаться с парнем, не назвал его и перевел глаза на других.
Потом, вспоминая об этом, пожалел Денис, что не послал с эскортом, выделенным им для сопровождения Щорса, Мелентия: оставшийся из-за чернобровой дивчины, он в ту же ночь был зарублен в Тупичеве кулаками.
Денис выбрал для Щорса в провожатые двадцать пять человек лучших партизан и дал им наказ вывести Щорса потаенной тропой на Седневский шлях, к Маки-шину и быть впредь его личной охраной.
Был уже вечер, и, по расчету Дениса, замещавший временно Щорса комбат Кащеев с богунцами подошел уже к Макишину.
Как только Щорс уехал, к Денису подошел партизан Туз и с ним Шкилиндей.
Шкилиндей летом, в подполье, судим был партизанским кругом за перебежку к эсерам, и партизаны постановили расстрелять его, но один из виднейших партизан, Нестор Туз, как раз и уличивший его в предательстве, взял его под свою ответственность и поручился, что Шкилиндей искупит свою вину.
Вот теперь Нестор Туз и привел Шкилиндея.
— Есть случай оправдать себя Шкилиндею, Денис Васильевич. Он разведал о кулацком заговоре и берется накрыть кулаков.
— Так действуйте немедленно, — торопясь уехать, на ходу бросил Денис, — надо покончить с кулацким штабом этой же ночью.
Партизанам не терпелось.
Два эскадрона ушли вперед на шоссе уже час назад, и остальные рвались вслед, оглаживая коней на дороге перед хатою лесника, где засиделся со всякими делами до самого вечера Денис.
Денис распределил людей в заставы, оставил резерв человек в десять всадников и, вскочив в седло, рысью с места в карьер повел свои эскадроны вдогонку ушедшим ранее на коростовцев.
Обогнув Замглай и подскакав к шоссе, эскадроны развернулись. Правое крыло пошло наперерез шоссе, а левое вытянулось к Репкам.
Спускались густые зимние сумерки. На вырисовывающемся по горизонту профиле шоссе видно было движение какой-то конницы. Прискакавшие разведчики донесли, что это идут поляки, судя по шапкам.
Раздался сигнал к атаке. Вынув шашки, партизаны вылетели на насыпь и неожиданным ударом сшибли движущуюся шпалерой кавалерию и заметавшийся обоз в овраг, под насыпь.
— Прошем панство! На милость, панове! Эй, паны партизаны! Паны большевики, на милость!
Опрокинутый обоз и сопровождавший его эскорт подняли руки вверх, моля о пощаде. То был поезд гетманского посла, графа Браницкого, эвакуирующегося со всем своим «дипломатическим» скарбом на Мозырь. Партизаны зажгли факелы и стали собирать пленных.
— Впереди есть конница? — спросил Денис Браницкого. — Только не виляй, пан! Солжешь — головой ответишь.
— То вся, пан отаман, — отвечал граф. — Слово по-чесно, двести шеволжеров.
— Кем вы состояли при гетмане?
— Я посол.
— Вот мы ж тебя посолим! — сказал Денис, направляя его и всех пленных на Городню. — Хлопцы, меняйте коней, если кони у пана стоящие, но лишних не берите; лишних гони обратно в Городню. Впереди еще конский завод Коростовцев, а там ждут коней другие.
Из соседнего села Гусятино пригнали несколько подвод, усадили пленных, которых было до двухсот человек, и взвод кавалеристов погнал трофеи и коней на Городню.
Кавалерийские пулеметы «шоша» (их было около десятка) и четыре «люйса» взяли с собой. Один «максим» поставили на ковровые санки, в которых ехал на тройке пан Браницкий — посол «ясновельможного болвана», гетмана Скоропадского.
Те санки долго потом гуляли по фронту с лихим взводом отчаянных пулеметчиков, — первая зимняя «тачанка», сыгравшая знаменитую службу в гражданской войне.
ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ
Эскадроны Дениса помчались вдоль шоссе до Репок, решив углублять фланг и идти в сторону Днепра не прежде, чем уверившись, что магистраль шоссе свободна от неприятеля.
То обстоятельство, что Браницкий с обозом мог оказаться выше Репок, свидетельствовало, что линия шоссе защитой не обеспечена и что два ушедшие вперед эскадрона, наперекор строгому приказу не переходить шоссе без обстоятельной рекогносцировки, пересекли его и ушли к Днепру, нимало не позаботившись об обеспечении тыла. Это было первое нарушение приказа за всё время повстанческой борьбы, и как раз в тот момент, когда из партизан превратились в армию.
Объяснить это можно было только неистовым стремлением конных партизан поскорее столкнуться с белогвардейской конницей грудь в грудь и истребить ее. Однако ж эти самостоятельные действия, как их ни оправдывать, вносили путаницу в намерения Дениса, и он жалел, что задержал и Щорса и задержался сам, отвлекшись на несколько часов в Тупичеве. Утешало его лишь то, что командиры двух ушедших эскадронов, Павел Лобода и Карпо Душка, первый — гусар, а второй — драгун, оба унтер-офицеры и георгиевские кавалеры всех степеней в империалистическую войну, — народ опытный в военном деле, авось задачи не провалят.
Но куда же девались Богма и Галака — командиры других партизанских отрядов, которым поручено было кавалерийскими разъездами держать шоссе под наблюдением? И как мог при этом проскочить через Репки поезд Браницкого?
Может, белополяки не признались? Может, они дрались уже в пути и разбили Богму и Галаку? [19]
Из Репок Денис, связавшись с Городней по телефону, сообщил Петру и Черноусу дополнительные сведения о Браницком.
Никак нельзя было уходить со всеми тремя эскадронами к Днепру, оставив дорогу на Чернигов незащищенной. У Дениса мелькнула было на миг отчаянная мысль — немедленно повернуть на Чернигов со своей кавалерией и взять его неожиданно ночным налетом. Но он тотчас же отказался от этой мысли, не уверенный в успехе ушедших на Днепр эскадронов и помня формулу Щорса о надежности штыка.
Впрочем, главным доводом являлась несогласованность этого маневра со Щорсом и желание сохранить репутацию выдержанного командира.
«Нет, не буду «портить музыку» Щорсу», — подумал
Денис, улыбаясь тому, как подошла эта старая пословица к данному случаю: Щорс ведь пошел с музыкой па Чернигов.
Вторым эскадроном, шедшим с ним, командовал Колбаса — партизанский парламентер в переговорах с немцами.
Этот отважный боец имел большой партизанский опыт в прошлом: будучи военнопленным в Австрии, он в течение трех лет состоял вожаком партии беглецов, военнопленных и дезертиров империалистического фронта, засевших в тирольских горах и не изловленных ни разу австрийской жандармерией.
Ему можно было поручить ответственную задачу форсировать шоссе на Чернигов.
Самому же Денису нужно было догнать эскадроны и руководить ими в операции против коростовцев. Оставлять их в тылу было безрассудством.
Денис с Первым и Третьим эскадронами ускакал на Радуль, Колбаса со Вторым пошел на Коты и Полуботки — по направлению к Чернигову.
Подъезжая к Переросту, имению Коростовцев, и услышав ожесточенную пулеметную стрельбу, Денис выслал вперед разведку, а сам развернутой лавой повел всадников к Радулю, решив, что в Переросте дерутся вышедшие вперед эскадроны, а Радуль остается во фланг им — и его-то и надо сейчас атаковать.
Он ошибся только в одном: в Перероете дрался с драгунами Четвертый эскадрон Лободы, Пятый же эскадрон Душка сразу повел на Радуль и, выгнав из Радуля на лед Днепра улан и кирасир, срубился с ними на льду. Коростовцы приготовили на Днепре прорубь, замаскированную соломой. К этой-то ловушке они и отступали теперь, увлекая за собой партизан.
Но еще в пути местные разведчики-партизаны сообщили Денису о проруби на Днепре, предостерегая конницу не идти по соломенному следу через реку. И все белобандиты, что не были изрублены в первом столкновении с эскадроном Душки — уланы и кирасиры, вместе со своими двумя братьями-командирами, — пошли под лед Днепра, загнанные в ими же подготовленные ловушки внезапно окружившим их Кочубеем.
Кое-где лошади плавали в ледяной воде, и партизаны, несмотря на пятнадцатиградусный мороз, лезли в воду и ловили их за хвосты. Они знали цену коростовским лошадям. В течение десятилетий рысаки из конюшен Коростовца брали призы на всех столичных скачках: рысаки были первейшие.
Увлекшись ледовым побоищем, Денис забыл о Перероете. Он вспомнил о нем, когда на рассвете ему сообщили, что и третий, последний, отряд, во главе с младшим и самым отчаянным гусаром Коростовцем, разбит.
Последний Коростовец отстреливался целую ночь из двух ручных пулеметов, забравшись в погреб, но к утру, истратив все патроны, взорвал себя гранатой, очевидно не сумев ее выбросить в осаждающих из узкого погребного окна.