Битва бессмертных - Дункан Мак-Грегор

Чернокожий гигант ростом с киммерийца возник п дверном проеме как привидение (впрочем, с некоторой натяжкой он и был привидением). Белая полотняная одежда, вся в потеках и пыли, висела на нем мешком.

Большие выкаченные глаза, глубокие, но совершенно пустые, слепо пошарили по комнате, не останавливаясь ни на окаменевшем от ужаса царедворце, ни на Конане; затем обнаружили шамана, что стоял ближе всех. Тупая и при жизни физиономия монстра пришла в движение. Нижняя губа его, отвисшая до подбородка, подтянулась к верхней, и вдвоем они изобразили радостную улыбку. Приплюснутый нос зашевелился, словно принюхиваясь. Зубы клацнули, а обвисшие, как у старого пса, щеки затряслись.

Протянув к шее Парминагала тощие длинные руки, местами уже проеденные могильным червем, зомби хрюкнул, предвкушая сладость убийства, но — вдруг рожа его перекосилась, да так, что хрустнули кости. Он удивленно вздохнул и начал стремительно чернеть.

Конан в суеверном страхе смотрел на это. Он никогда не видал прежде, чтоб и так очень черное становилось еще чернее. Монстр на глазах превращался в обугленную головешку, которая тлела, издавая отвратительное шипение и запах, и трескалась. Через мгновение всего от зомби осталась только кучка грязных тряпок.

Не успел Конан опустить меч, так и не пригодившийся ему, как на пороге возникла еще парочка красавцев. Эти когда-то явно умерли не своей смертью: у одного по локоть не было руки, а вместо правого глаза зияла огромная черная дыра. Второй как-то обходился без верхней части головы, но зато остальное имел в полном порядке.

Киммериец снова поднял меч, готовый рубить, но Парминагал шагнул в сторону, загородив от него монстров. Он не сказал ни единого слова и не сделал ни единого жеста, так что Конан так и не понял, почему его преследователи, едва появившись в поле зрения шамана, моментально начинают распадаться на куски. Зрелище было омерзительное. Варвар хотел было отвернуться, но не смог — смотрел как завороженный.

Труха сыпалась на пол, обнажая потемневшие от времени скелеты, и запах сгнившего мяса распространялся по неон комнате, от чего сайгада, судя по звукам за спинами Конана и Парминагала, уже тошнило.

Следующая тройка действовала уже энергичнее. Они не стояли на пороге, а сразу ввалились в комнату, чуть не сбив с ног шамана. Ему пришлось посторониться. Скаля редкие черные зубы, монстры завертели башками в поисках требуемого объекта. Мутные пустые глаза их равнодушно скользнули по туше царедворца, восседавшего на тахте изваянием, с милой улыбкой, застывшей на бледных устах, потом переместились на варвара. В ответ он снова занес меч и, молча и быстро, рубанул своих гонителей.

Тела их были сухи и хрупки, поэтому удар киммерийца легко удвоил их количество: из трех целых зомби Конан имел теперь шесть половинок, которые дергались на полу, пытаясь соединиться. Ногой варвар раскидал их по комнате, а Парминагал тут же испепелил. Но вслед за ними уже рвались другие.

Шаман взмок от напряжения. Гурьбой вламываясь в его комнату, монстры сразу рассеивались, с завидным проворством перебегали от стены к стене, так что он не успевал уследить за всеми. Меч варвара летал в воздухе, круша врагов с такой силой, что они отлетали от него, валя с ног собратьев, но их способность мгновенно срастаться была воистину невероятной — едва меч поднимался снова, они уже вскакивали на ноги целы и невредимы.

Наконец вторжение прекратилось. Оставалось только избавиться от тех, кто шнырял по комнате, не обращая ни малейшего внимания на сверкающий в первых солнечных лучах, уже заглянувших в окно, клинок.

— Встань у двери! — крикнул Конан шаману, который крутился на самой середине, с остервенением уворачиваясь от костистых рук зомби и сжигая одного за другим.

Тот рванулся к выходу, загородил собой дверной проем. Отсюда он мог видеть всех. Собрав остаток сил, Парминагал устремил смертоносный взор свой на копошащиеся в комнате чернокожие тела. Без звука превращались монстры в уголь, затем распадаясь на ошметки и кости и сразу истлевая. Кумбару не повезло: один из них рассыпался прямо ему на колени, и бедолага царедворец тихо и грустно лишился сознания.

— Все! — наконец выдохнул шаман.

Конан опустил меч, оглядел поле боя. Тут и там чернели кучки праха, валялись обожженные тряпки, обломки костей. Вонь была настолько сильна, что материализовалась в серые клубы, похожие на облака. Если б сайгад не валялся сейчас без чувств, он, наверное, заплакал бы от поэтического восторга и умиления…

— Все… — повторил Парминагал и весело посмотрел на варвара. — Ну, Конан, теперь ты можешь спать спокойно — ни одного не осталось.

— Нергалово отродье, — пробормотал киммериец. Его то и дело передергивало от отвращения, а горький ком, застрявший в горле, грозил вот-вот вырваться наружу вместе с тем, что бурлило сейчас в желудке.

Сплюнув, Конан сунул меч обратно в ножны и торопливо вышел из комнаты. Пройдя по коридору до лестницы, он увидел внизу марша хозяина, вернее, одну его голову. Остекленевшие глаза уставились в потолок, рот скошен, все измазано кровью… Даже варвара, который в своей жизни насмотрелся всякого, а уж трупов вообще бесчисленное множество, едва не стошнило прямо в мертвое лицо.

Перешагнув через голову несчастного, он быстро спустился вниз. Чистый пол в пустом зале пересекала двойная цепочка черных следов, протянувшаяся от входа к лестнице. Конан прошел к двери, стараясь не наступать на эти отпечатки босых ног зомби, и вышел на улицу.

Он с наслаждением вдыхал свежий воздух, чувствуя, как освобождается грудь, как уходит из его нутра нечто темное и чужое. К счастью, его душевное устройство было так незамысловато, что злой воле безумного шамана из Пунта оказалось просто не за что зацепиться. С переселением зомби из этого мира обратно в тот Конан снова стал самим собой. Только сейчас он понял, какую тяжесть скинул сегодня со своих плеч. Выплюнув на землю горечь, скопившуюся во рту, он вдруг вспомнил, что в комнате нового знакомого еще осталось немало вина, и тотчас поспешил назад, боясь, что Кумбар, очнувшись, с горя выпьет все один. Но едва он повернулся к двери, как она распахнулась, и на улицу ступил Парминагал.

Он был бледен, в черноту кругов под глазами добавилась синь, а на лбу появилась еще одна, не слишком пока глубокая морщина. Тем не менее лицо его сияло — видимо, и он чувствовал ту свободу, которую подарил нынче киммерийцу.

— Хей, Конан! Должен огорчить тебя: твой робкий приятель очнулся и с горя выдул все наше вино.

— Тьфу! — разозлился варвар. — Я так и думал. Жрать и пить он большой мастер! А вот…