Грусть белых ночей - Иван Науменко

Наступили экзамены. Сдает их Василь в хорошем настроении. Не рвется, не напрягается. Время штурма осталось позади. И совсем неожиданно получает «хорошо» по предметам, которые знает лучше всего, — по русскому и немецкому языкам. Ничего! Впереди еще десятый класс. Должен быть...

Все вокруг украсилось молодой сочной зеленью. Прошли дожди, повеяли теплые ветры. Скоро Иван со Степаном получат аттестаты отличников и смогут без экзаменов поступить в институты. Однако пойдут в артиллерийское училище. Василь еще не решил, куда будет поступать. Впереди у него год времени.

Отец купил Василю новый костюм. То, что сорвалось осенью, Василь получил весной. Костюм замечательный: шерстяной, светло-серого цвета и как раз по фигуре.

Директор не забыл, что Василь вместе с друзьями мог закончить десятилетку. Пригласив его в кабинет, он предложил выступить на выпускном вечере и пожелать десятиклассникам счастливого пути.

Василь согласился. Его выступление — теплое, торжественное — вызвало дружные аплодисменты.

На вторую, неофициальную часть вечера Василь не остался — не захотел. У девятиклассников тоже складчина. Иа Ворошиловской улице, в соседнем с Ивановой хатой доме, собирается вечеринка, и место Василя там.

Вечер удался на славу. На складчине учителей не было — вольная воля — и смеха, и веселых шуток было, наверное, больше, чем у выпускников.

Захмелев, Василь даже танцевать отважился. Пригласил на круг одну девушку, вторую. Надя Меделка сидит хмурая. Конечно, она забыла, как на новогоднем вечере танцевала с лейтенантом и даже не глянула в его сторону. Однако обижать девушку он не хочет. Подходит к ней.

— Выйдем, что ли, — вполголоса предлагает Надя, — Уж очень жарко здесь...

Летняя ночь плывет над землею. Тихая, звездная, теплая. Только слышно, как вдали, на станции, пыхтит маневровый паровоз. Василь прижимает Надю к себе, и она не сопротивляется. Он чувствует ее крепкую молодую грудь, ее стройную, гибкую фигуру.

— Давай посидим, — просит Василь.

Они находят скамеечку и садятся. Над их головами густой шатер ветвей, слышен шепот листвы.

Василь снова обнимает Надю и целует в губы. Губы у нее соленые, сухие.

— Что будем делать в десятом? — спрашивает Надя.

— Целоваться!

— Тоже придумаешь...

— Молчи...

— Уедешь ты...

— Не уеду.

— Кто тебя знает...

Помолчали. Затем Василь спросил:

— А помнишь, как поцеловала меня в лесу?

— Не целовала я тебя.

— А что ж это было?

— Тебе показалось...

Надя тихо смеется, словно ручеек лесной звенит.

От поцелуев у Василя распухли губы, закружилась голова. Он не помнит такой чудесной ночи...

— Я люблю тебя, — шепчет он Наде. — Только боюсь: уж очень ты строптивая. Помнишь, как танцевала с лейтенантом?

— Не нужен мне лейтенант. Неужто ты ничего не видел?

— Видел...

Я тебя приметила еще в шестом классе. Разгуливает высокий длинноногий мальчишечка, в лес ходит один, никого не боится.

Какое счастье быть вот так рядом с Надей, слышать, как трепетно бьется ее сердце...

Разошлись на рассвете.

Василь хотел еще поспать, но разве уснешь после всего, что произошло? Воскресенье, можно погулять, потом почитать. Первый день, свободный от занятий.

Переодевшись и позавтракав, Василь отправился в лес. Почему-то казалось, что за Романовой будкой, где стояла Надина хата, он непременно и ее встретит.

Жито стоит высокое, в самом цвету. Колоски пухлые, окутанные нежной пушистой мережей. Перекликаются в жите перепела — пить-пить, пить-пить... По пыльному большаку, по ту сторону железной дороги, стучат телеги.

Лето входит в полную силу. Трава в лугах густая, сочная. Солнце поднялось высоко. На тысячи ладов трещат кузнечики.

А вот и дубы. Только Нади нет. Не догадалась прийти. В душу Василя закрадывается тревога. Последний год она почему-то все чаще и чаще закрадывается...

Листва на дубах чистая, нежная, вся светится на солнце. Тихо, тепло, хорошо.

Василь не спеша идет домой. Окутанный пылью, проносится брестский поезд. Последний вагон заметно покачивается. Двенадцать часов. Брестский всегда проходит в двенадцать...

По улочке, выходящей в поле, скачет всадник. Вид у него необычный: лицо потное, волосы взбиты, рубашка расстегнута.

Василь узнает в нем бригадира тракторной бригады Рыбака, которого в прошлом году наградили медалью и торжественно встречали на станции.

— Война! — кричит бригадир Василю. — Гитлер напал…

ПРОЩАНИЕ В КОВАЛЬЦАХ

Тихий мальчик — отец его не вернулся с войны, а у матери на руках было еще двое — гонял на выпас скотину, привык встречать солнце, когда оно еще только подымается из-за леса, узнал цену долгому дню, докучному, надоедливому дождю, от которого не укроешься под самой мохнатой елью и промокаешь до нитки. Но мальчик многому научился, из лета в лето выгоняя коров на пастбище: своим хорошо наточенным ножичком мог сделать свистульку из верхушки молодой сосенки, смастерить мушкет, стрелявший водой, из узловатого корня искусно вырезать фигурку. Весною он находил без счета птичьи гнезда, знал, где и когда распускаются белые кувшинки, водяные лилии, где, какие первыми вырастают грибы.

За это почитала мальчика босоногая команда местечка.

Когда мальчик кончал семилетку, в соседнем с их хатой домике с желтыми ставнями поселился районный начальник — высокий веселый человек, который утром, как только выгонят коров, садился в газик и возвращался поздно вечером, а то и ночью. У начальника была дочка — пушистое, круглое, как мячик, создание с большими синими глазами и крепкими ножками. Всегда одетая как кукла, девочка ходила в первый класс, но, несмотря на малый возраст, удивляла самостоятельностью, проявляя склонность приказывать и командовать.

— Поймай мне синюю птичку! — каждый день требовала она от мальчика.

В окрестных лесах синей птичкой могла быть только сизоворонка, и он, если бы очень захотел, мог бы ее поймать, но жалел птиц и никогда их не трогал.

В последнее лето, когда мальчик получил свидетельство за семь классов и уже знал, что осенью поедет в ремесленное училище, потому что кончать десятилетку не придется, на земляной вал пришла к нему пушистоголовая девочка с большими синими глазами.

Насыпной вал подковой охватывал деревянный городок, когда-то, в давние времена, бывший крепостью. Отсюда хорошо было следить за коровами — они паслись внизу, на луговине. Паренек листал книгу, когда рядом с ним присела девочка.

— Сколько ты прочитал книжек? — спросила она.

— Я не считал, — ответил мальчик. — Но, пожалуй, больше ста.

— Так много? Я только две. Про Али-бабу и сорок разбойников и еще про Синдбада-морехода.

— Ты еще маленькая. Прочитаешь...

— Я хочу с тобой дружить, — говорила девочка. — Ты смелый и не боишься ходить по лесу.

— Но ведь я уеду.

— Все равно будешь приезжать. Я люблю дружить с мальчиками. Только мне никто не нравится... Один ты...

Он в самом деле, когда учился в ремесленном, приезжал в местечко. Потом работал на заводе, служил в армии, снова вернулся на завод, стал студентом-вечерником. Тем временем след девочки затерялся — ее отца перевели в другой район.

Встретил он ее через много лет. Пушистое создание стало видной, красивой девушкой. Но так же упрямо, строго, испытующе смотрели синие глаза, на щеках, когда она улыбалась, появлялись ямочки. Она его не узнала. А он вдруг понял, что не может без нее жить, и с этим надо было что-то делать.

Узнал, что в деревеньке по соседству с местечком, где синей птицей пролетело его детство, поселился отец девушки, она часто приезжает к нему, и там все как было прежде — луг, лес, речушка. Подумал, что там скорее может вернуться то, что тоненькой ниточкой протянулось в детстве. Он ушел с завода, перевелся на заочное, уехал в Ковальцы...

I

Я выхожу во двор в густую, как деготь, темень. Весь день сеялся дождь, но к вечеру прекратился, даже мороси нет, и только слышно, как тяжелые водяные капли падают с крыши на крыльцо. Даже к такой темени привыкает глаз: вижу огромный, как туча, силуэт старой липы за погребом, справа — стену молодого сосняка, подступающего чуть не к самой хате.

Отворив калитку, направляюсь со двора к шоссейке. Тропка подымается вверх, через сотню шагов виден уже мерцающий разлив огней. Прямой ровной линией они идут только вдоль шоссе. На ферме, на специальной арке, выделяется красная звезда. Ее зажигают во все праздничные дни. В темные вечера кажется, что звезда, висящая низко над землей, скатилась с неба.

Не шоссе тихо. Автобус из Минска уже должен прийти, но его нет. Автобусы часто опаздывают, особенно вечерние. Я бросаю взгляд на окна лесничего Разуменко — его большой, как амбар, дом стоит на окраине разбросанных, застроенных как попало Ковальцов.

Я снова шагаю вниз, в темноту. Речушка, что течет под окнами лесничего, огибает и усадьбу моего хозяина, отделенная от нее неширокой луговиной. У сосняка спускается к речке дорога, по которой гонят на выпас скотину, и я иду туда. Начинает моросить. В соснах — тихий шелест.