Виктор Суворов: исповедь перебежчика - Дмитрий Гордон

— Явно не оборонительная тактика, правда?

— «Где кузнец?», «Собрать и доставить сюда столько-то голов лошадей. Будет заплачено». Рублями, видимо.

— Ну и ну…

— «Где бензин?», «Где гараж?», «Сколько машин?», «Где бургомистр?» — вот, читай!

— В СССР бургомистров-то не было…

— Откуда все это, если у нас великая отечественная война, зачем нам знать, «Где ратуша?»,

но самый класс, конечно, две верхние фразы — можешь их зачитать.

— «Вам нечего бояться! Скоро придет Красная Армия!».

— Ну вот и все!

«Мы на восток еле ноги уносим, а Тимошенко впереди?»

— И снова цитирую Виктора Суворова: «Ледокол» появился потому, что я изначально не верил в нашу глупость — с ранней юности не верил, — и если выразить все мои книги о войне одной фразой, то вот она: «Мы не дураки!». Я это знал и потому ответы на загадки сорок первого года искал гдеугодно, только не на навозном поле глупости.

Моя теория — это неудобная правда, которая мешает жить. Вся идеологическая система российского государства, какой бы рыхлой она ни была, в основе своей имеет советские легенды, и из всех этих легенд выжила только одна — о великой справедливой войне». У меня возникает резонный вопрос…

— резунный!..

— Если Красная Армия была тогда так хорошо готова к вторжению на немецкую территорию, почему, сверкая пятками, драпала аж до Москвы?

— Отвечу тебе без проблем, а для начала напомню песню такую. Чуть-чуть отклоняясь от темы — позволяешь же иногда шаг в сторону, конвоир? Итак:

По-над Збручем, по-над Збручем

Войско красное идет.

Мы любых врагов проучим —

Тимошенко нас ведет.

Вспомнил маршал путь геройский,

Вспомнил он двадцатый год.

Как орел, взглянул на войско

И скомандовал: «Вперед!».

И пошли мы грозной тучей,

Как умеем мы ходить,

Чтобы лавою могучей

Мразь фашистскую разбить.

Мы идем вперед с боями,

И куда ни погляди,

Тимошенко вместе с нами,

Тимошенко впереди.

— Не путать только с Юлией Владимировной — сразу оговорюсь! — имеется в виду Семен Константинович. Многие такого уже не знают…

— Хорошо, Тимошенко впереди! — так и передай куда надо, но тут упомянут маршал, который это звание получил 7 мая 1940 года.

— …то есть после Финской войны…

— До этого такой песни сложить не могли: нельзя называть человека маршалом, если он генерал (по головке за это бы не погладили), а после 22 июня никто ее уже не вспоминал. Вдумайся в эти слова: «Мы идем вперед с боями, и куда ни погляди, Тимошенко вместе с нами, Тимошенко впереди». Мы на восток еле ноги уносим, а Тимошенко впереди? Или как это понимать?

— А действительно, как?

— Песня просто заранее заготовленная. В течение года на смену прежнему культу Ворошилова постепенно пришел культ Тимошенко, который должен был повести армию к победам (едва враг и вправду напал, полководца почему-то воспевать перестали). Такая же история с песней «Великий день настал» Шостаковича — допустим, пишет ее гражданин Шостакович, а тут: тук-тук-тук! «22 июня — это для вас великий день настал, сэр?». Повязали бы, как пить дать, но это же было утверждено. Нашел я и кусочек плаката «Родина-мать зовет!» — к печати подписан 15 марта 1941 года, а почему мы бежали? Да потому, что подготовка к наступлению прямо противоположна подготовке к обороне.

— Понятно — концепции разные…

— В корне. Вот смотри: предположим, я куда-то пришел, спустил штаны и к чему-то готов — например, к инъекциям в задницу, а в другой ситуации спущенные штаны означают как раз неготовность убежать. В следующей книге (давно написанной и, надеюсь, она скоро издана будет) есть у меня фотография: французская танковая дивизия, сорок четвертый год. Один из батальонов готовится к наступлению, и танки впритык, впритык — колонной по три-четыре стоят, а правее автомашины крытые. Сразу же догадаться можно — в них топливо и боеприпасы, потому что танки вот-вот — и рванут вперед, и я говорю: «Сюда бы один пикирующий бомбардировщик. Они тут так в кучу, в кулак собраны, что промахнуться нельзя: одна бомба упадет — и разразится жуткая катастрофа».

Ну а рядом у меня следующая картинка: сорок первый год, немцы какие-то на лошадях едут, и поля сгоревшей советской техники. Такие кулаки создаются для нанесения удара, а если мы обороняться планируем, танки рассредоточим: один здесь, другой там. В один попасть очень сложно, а попадешь, ну и Бог с ним.

— …а в скопление…

— запросто, и вот как громыхнули гитлеровцы по всем нашим скоплениям.

— Красная Армия, выходит, готовилась к наступлению, а пришлось отступать, и из-за этого…

-… случился обвал. Впрочем, не только по этой причине — тут ситуация падающего домино постоянная. Допустим, все наши аэродромы к границе придвинуты, а немцы, поскольку никакой обороны у нас нет, быстро их заняли. Там между тем бомбы остались, запчасти для танков: мы отходить начинаем, а ремонтировать технику нечем, в баки заливать тоже нечего. Если бы склады, где сложены сапоги, сухари, сало, за Днепром были — это одно, а мы бежим и танки бросаем, потому что у нас нет бензина.

Ну и еще. Какой-то человек мудрый сказал, что планы Сталина были планами народа, и когда произошло все не так, как ожидали, случился душевный надлом. Представь, мы с тобой экзамен идем сдавать — сопромат.

— Не дай Бог!

— Приходим, а нам говорят: «Да не сопромат сегодня, а анатомия пингвина», но мы к этому не готовы — плана-то никакого нет.

«Какой же должна быть нелюбовь к режиму, если поставленные перед выбором между Гитлером и Сталиным советские люди выбирали немецкого фюрера — вот что страшно!»

— Почему немцы не взяли Москву?

— Прежде всего потому, что Германия была к войне не готова.

— Не готова?

— Конечно. Спроси любого футбольного тренера, какая из двух команд, которые сегодня играли, готова, а какая нет: он ответит тебе, что закончился матч со счетом 5:0 — все! Гитлер покончил жизнь самоубийством — готов оказался, да? Ну, давай за язык тебя потяну, и ты это подтвердишь.

— Почему же они не вошли в Москву, на подступах к которой стояли? Сколько там оставалось? Семнадцать километров до городской черты и двадцать семь — до Кремля.

— До Москвы немцы на последнем дошли издыхании, все ресурсы растратив. Ну, смотри: у нас двадцать пять тысяч танков, а у них — лишь три тысячи, у нас танки с противоснарядным бронированием имеются, а у них нет, мы на дизелях, а родина Рудольфа Дизеля всю войну — без. У нас штурмовики есть бронированные, — мало, но есть! — а у них ни одного, у нас на Т-34 стоит пушка (по баллистике — как дивизионная), а у них или обрубок, или тридцать семь миллиметров: это же ужас полный! Да если бы немцы были готовы к войне, завершили бы ее где-нибудь в районе Владивостока, и как это они готовы, если всерьез рассчитывали: за три месяца все захватим. Я говорю: постойте. Ну, вошли бы в Москву. Опыт уже есть — брал ее Бонапарт, а дальше-то что?

— Велика Россия…

— и отступать есть куда.

— Завязнуть — раз плюнуть.

— Это ведь разные вещи: захватить Афганистан и подчинить. Вот мы с Таней были недавно в Соединенных Штатах Америки. За океаном нашего брата полно: и евреи, и русские, — интернационал, словом, и у них там свои телеканалы, радио — ну, не мне тебе это рассказывать. В общем, когда американцы только в Афганистан вошли, меня пригласили на телемост и какой-то дядя (он уже шесть месяцев живет в США — щирый такой американец!) мне говорит: «Вот мы, американцы, захватили этот Афганистан за три дня, а вы, русские, воевали там десять лет — и что?». Я плечами пожал: «Вы, американцы — да, но мы тоже Кабул за пару дней захватили, это точно: никто не успел пикнуть, тем не менее, встретимся в эфире лет через пять, когда начнут звездно-полосатые гробики сюда привозить, — тогда и продолжим беседу». Захватить страну — это одно, а контролировать — совершенно другое.

— Немцы могли взять Москву?

— Разумеется.

— Предположим, это произошло — в результате что-то бы изменилось?

— В конечном счете, это был бы очень длительный Афганистан, Ирак — что-то такое, а что касается того, могли они или нет контролировать нашего брата на оккупированной территории. Как-то нашел я протокол допроса Михаила Федоровича Лукина — генерал-лейтенанта, командующего 16-й армией. Выдвигались они из Забайкалья в район Шепетовки, до конца еще не разгрузились, дивизии двинули туда, батальоны сюда.

— Затыкать дыры, да?

— Ну, конечно, а потом их бросили в Белоруссию и в район Смоленска. По сути, попав в окружение, Лукин спас Москву, потому что это был мощный очаг сопротивления. Если бы они сразу сдались, Гитлер быстрее бы устремился к столице, но оттого, что этот котел держался, у него не было сил продвигаться вперед. Потом Лукина в очень тяжелом состоянии привезли в немецкий офицерский госпиталь. На соловьевской переправе, когда наши войска бежали, а он их удерживал, ему отдавили ногу — началась гангрена, и ногу отрезали. Он герой, который Москву, повторяю, спас, так вот, в протоколе его допроса такая фраза мелькает: «Дайте русскому мужику землю — и он ваш». Человек — патриот и все прочее, но внутри он мужик, поэтому знает, что коллективизация — это было неправильно, и советует немцам: «Вы только дайте, и все — победите.».